— Очень охотно!

— Правда ли, что поручик де Сэн-Круа вследствие несчастного случая подвергся смерти во время своих химических опытов?

— Это — правда. Вчера вечером господин де Сэн-Круа умер в своей лаборатории; по-видимому, он задохнулся от вредных газов.

Маркиза спрятала лицо в богато вышитом платке, который держала в дрожащих руках, а затем, после короткого молчания, продолжала:

— Господин Пикар, Вам известны многие тайны столицы, Вы знакомы со страстями и слабостями человечества; Вы можете судить о них благосклоннее, чем наши священники. Я полагаю, что моя связь с покойным не осталась Вам неизвестной?

— Вы ошиблись, маркиза.

— Итак, я признаюсь Вам, что когда-то я действительно любила поручика де Сэн-Круа; я и теперь люблю его, но голос чести, голос разума повелевал мне вырвать из сердца эту любовь. Я послушалась этого голоса. Мой друг не мог вполне последовать моему примеру; ни светская жизнь, ни научные занятия не могли заставить его забыть преступную любовь к жене его больного друга. Он продолжал думать обо мне, осыпать меня знаками своего внимания, писать мне… Я, наверное знаю, что в его лаборатории находилась шкатулка с разными сувенирами и письмами, могущими пролить свет на прежнюю нашу связь. Для любящего сердца Сэн-Круа в тиши его уединения эти предметы являлись трогательным напоминанием о минувших днях былого счастья; если же они попадут в руки судей, — я буду опозорена. Мои враги и любители скандалов найдут в этом ящике богатую пищу… Спасите меня! Возвратите мне эту шкатулку, и я не только навеки останусь благодарна Вам, но заплачу за эту незначительную вещь на вес золота.

Пикар поморщился. Он принадлежал к полицейским чиновникам школы Мазарини, для которых деньги были — все. Современные преобразования были таким людям крайне не по сердцу, вот почему его лицо приняло кислое выражение: ему пришлось отказаться от жирного жаркого.

— Многоуважаемая маркиза, — сказал он, пожимая плечами, — я вместе с Вами сознаю важность дела и уверен, что шкатулка для Вас — сокровище, которое невозможно оплатить золотом, но, к своему величайшему сожалению, я ничего не могу сделать. Сержант Дегрэ, желавший задержать одного очень подозрительного человека, выдававшего себя за слугу господина де Сэн-Круа, явился в лабораторию последнего как раз после смерти поручика и нашел необходимым наложить печати на всю лабораторию. Шкатулку невозможно достать, так как проникнуть в помещение нельзя.

Голова маркизы тяжело упала на грудь; она дышала с трудом. Когда она поднялась с кресла, ноги не держали ее, так что она ухватилась за спинку стула.

Пикар поддержал ее и произнес:

— Ободритесь, маркиза, еще не все потеряно. Я постараюсь, чтобы бумаги все-таки попали в Ваши руки.

Мария пристально глядела перед собой.

— Всякое дело выходит на свет Божий, — чуть слышно прошептала она, — я не верила в силу судьбы; думала, что чем смелее мы идем по опасной дороге, тем вернее достигаем цели. Я ошибалась… Господин Пикар, — громко сказала она, — благодарю Вас и прошу: сохраните мою тайну. Если Вы в состоянии помочь мне, награда не замедлит. Когда снимут с дверей печати?

— Через сорок восемь часов, то есть приблизительно послезавтра вечером; таков закон; но, конечно, подождут до утра.

Маркиза пожала ему руку и медленно вышла из комнаты и из дома на улицу, где было уже совершенно светло.

“Если откроют шкатулку, я погибну, — думала она. — Годэн, конечно, сохранял в шкатулке описания, рецепты… Ах, неосторожный! И ее откроют! Сорок восемь часов?.. До тех пор я должна переехать французскую границу”.

Маркиза считала более благоразумным держаться подальше от своих союзников, которых притом оставалось всего двое: Экзили и Морель.

Сначала она думала было немедленно отправиться в Пикпюс к мужу и там ждать, пока ей возвратят шкатулку; она знала, что маркиз не пожелает терпеть около себя присутствие виновной жены, но, если бы бумаги попали в ее руки, доказать что-либо против нее было бы трудно, и она надеялась убедить мужа, что ее обращение на путь истины вполне серьезно. Но когда Пикар сообщил ей о наложенных печатях, дело представилось в ином свете. Мария не сомневалась, что если шкатулка будет вскрыта, то ей не избежать ареста, так как ее связь и сообщничество с Сэн-Круа сделаются известными. Она знала, что многие, как например Ренэ и Аманда, подозревали ее в темных и таинственных делах. Могли ли судьи, жадно хватавшиеся за всякий след убийственного союза, хоть на минуту усомниться, что любовница отравителя принимала участие в убийствах, повергавших весь Париж в ужас и горе? Наконец у них был свидетель Лашоссе, неужели он будет щадить ее, маркизу? Конечно нет! Для этого у него не было никакого повода. А Экзили?

Мария Бренвилье упала в ту пропасть, которая зияла на ее опасном пути.

И вот она снова очутилась в своей комнате. Она спрятала свертки с золотом в карманы своего дорожного платья, написала несколько строк своему адвокату Дельмарру и покинула дом, сказав перед этим слугам:

— Я должна ехать к мужу… Я получила плохие известия. К полуночи я вернусь.

Она не велела закладывать собственный экипаж, но ушла из дома пешком и направилась к содержателю почтовых экипажей, где наняла легкий кабриолет и велела везти ее в Пикпюс, выдав себя за жену арендатора. Когда она проезжала Тампльские ворота, пробило девять часов. Экипаж стал удаляться от Парижа; Мария оглянулась на город, и ей казалось, что вслед ей несутся проклятия.

— Скорее! Скорее! — торопила она кучера, но, когда они проехали четверть часа, она остановила его и спросила: — Хочешь заработать два пистоля?

— Конечно хочу! — смеясь ответил возница.

— Так поверни направо и поезжай как можно скорее через Компьенн в Офмон. Понял?

Возница выразительно посмотрел на нее и сделал жест по направлению к карману. Мария протянула ему две золотые монеты и сказала при этом:

— Ты получишь вдвое, если быстро доставишь меня в Офмон.

Бич хлопнул, лошади подхватили, и легкий экипаж, подпрыгивая, помчался со скоростью ветра. Вскоре башни Парижа исчезли вдали и убийца перевела дух.

Слух об обнаружении лаборатории на улице Бернардинов, о смерти кавалера де Сэн-Круа и аресте Лашоссе с быстротой молнии облетел Париж.

Затем обитателей квартала Мобер взволновало новое событие, стоявшее в связи с предыдущим: после того как лаборатория Глазера была опечатана, старый Гюэ, к ужасу своей дочери, был также арестован.

Плачущая Аманда прибегла к защите Брюнэ и своего верного Ренэ. Но последний и сам находился в самом грустном положении: после сделанного им ужасного открытия, он стремился как-нибудь известить свою мать о случившемся; но как мог он сделать это без ведома отца, который упорно продолжал закрывать ему двери родного дома, ожидая, чтобы Ренэ вернулся на путь истинный? В это время молодой человек получил из Шателэ предписание присутствовать при снятии печатей в лаборатории покойного де Сэн-Круа, во-первых, — в качестве доктора при верховном суде, во-вторых, — в качестве свидетеля происшествия. Ренэ пришлось покориться, и третьего августа, в восемь часов утра, он во второй раз стоял перед дверью подвала, из-под сводов которого на него самого и на все человечество распространилось столько зла.

Пикар, Дегрэ, Фратэ, доктор Моро, аптекарь Гюи, Симон, Ренэ Дамарр и советник Манго — вот кто должен был присутствовать при снятии печатей через сорок восемь часов после катастрофы; явился также Викторин, один из иноков ордена кармелитов, так как монахи, этого ордена хоронили тело отравителя. А Лашоссе сидел в это время в темной камере Консьержери, под надзором двух сторожей.

Советник Манго осмотрел печати, затем дверь была открыта, и комиссия в глубоком молчании вошла в комнату. Глаза Пикара быстро оглядели всю комнату, отыскивая шкатулку: ему очень хотелось заслужить обещанное золото, и теперь он с большим смущением вспомнил, что совершенно позабыл попросить маркизу подробно описать ему внешний вид шкатулки. В комнате было несколько ящиков и шкатулок; в которой из них скрывались важные бумаги? Дегрэ также едва мог скрыть свое нетерпение, но совсем по другим причинам. Фратэ принес из кухни большой стол и уселся за него, чтобы составлять протокол.