После того, как попутчики узнают, что офиса у меня нет, и я не имею постоянного местожительства в Афганистане, и ста долларов я им, скорее всего, не дам, — они приглашают в гости, но это приглашение у них только ритуальное, не настоящее. Все четыре англоговорящих человека сперва интересовались, где мой офис, потом звали в гости и говорили «Welcome, welcome», но когда с ужасом понимали, что я и впрямь желаю посетить их жилища, в испуге ретировались, объясняли, что сами бездомные, приехали в гости, живут на поле или вообще нигде, а идут не к себе домой, а по какому-то вечернему делу. Все они были без бород.

Вообще, самые бесполезные афганцы — англоговорящие безбородые, молодые, противные, продавшиеся новой власти и уже устроившиеся на какую-нибудь должность (все эти недостатки могут сконцентрироваться в одном лице). В окрестностях городов, где много иностранного влияния, многие афганцы уже стали таковыми. Впрочем, в этой поездке мне удалось повстречать и немало «правильных» (классических) афганцев, которые пока ещё не сменили окладистую бороду на голое лицо, афганский халат на европейские обноски и крестьянское поле на работу в офисе зарубежной миссии.

Правильные местные люди обычно не говорят по-английски.

…Поскольку в окрестностях Бамиана никто меня в гости не пригласил (а вернее, пригласили поочерёдно четверо, и все смылись от меня), — я шёл, пока не стемнело, и заночевал в стогу.

Проснулся в стогу сена. Крестьян на поле ещё не было. Вот бы удивился афганский труженик полей, придя с граблями на поле и найдя в своём стогу… хориджи (иностранца)! — собрался и продолжил путь на восток. Было 4.30 утра. Солнце где-то уже встало, но скрывалось от меня за высочайшими горами. Поэтому в ущелье было ещё сумрачно, туманно и холодно. Прозрачные ручейки, стекающие с гор, содержали очень вкусную и холодную утренннюю воду. Над некоторыми домиками-кубиками уже курился дымок: афганцы готовили утренний чай и пекли хлеб.

Помимо отдельных домиков, в ущелье сохранились города-крепости, вернее — городки, и непонятно, когда их в последний раз чинили — то ли в древности, то ли в годах уже 1980-х, или уже после войны? Крепости были жилыми, и в одной из них сквозь пролом в стене были видны внутренние домики, заборы, загоны для скота и т. д., всё как в обычной деревне, но окружено 5-7-метровыми стенами с большими башнями.

Шёл, и машин никаких не было ни в одну, ни в другую сторону. Дорога тянулась вдоль речки; домики были и на другой стороне, но там была лишь узкая тропинка для ослов. Туда, на тот берег, вели шаткие мостики; в случае нападения врагов спихнуть их в речку — дело некольких секунд. Некоторые домики были из двух-трёх этажей, на верхние этажи вели лесенки, деревянные или бамбуковые. Вдоль самой дороги, рядом, не было ни одного жилого дома: все обитаемые дома стояли или выше в горах, или в крепостях, или на другом берегу реки. А параллельно дороге попадались поля, каналы, хлевы, сараи и подсобные помещения. Электричества нет.

Женщины все без чадры, ни одной закрытой! Дети стайками не бегали за мной, в отличие от многих других местностей. Однако, и здесь все поголовно мечтают быть сфотографированными.

Дорога здесь была заметно лучше, чем та, по которой я пришёл из Доси в Бамиан. Тут даже две легковушки могли бы разъехаться почти везде. Но что-то машин долго не было, я шёл, шёл, …, как вдруг сзади послышался шум, и на большой скорости меня догнал клубок пыли, центром которого являлось… новое жёлтое такси, не разбитая развалина, каких много в Мазари-Шарифе, а новое, даже казалось — только что вымытое. Я посторонился, пережидая, не стал стопить: какие вообще такси могут быть в бамианских ущельях? Да и если такси, оно точно платное. Но машина остановилась сама. Кроме водителя, там сидели ещё два афганца, средней бородатости, в халатах.

— Садись, подвезём! — закричали они (на своём языке), открыв три дверцы из четырёх и энергично махая руками.

— Такси нету, денег нету, — отвечал я привычно.

— Какие деньги! Мы же афганцы! Залезай бесплатно!

Я не стал долго ломаться и согласился. Афганцы и впрямь оказались очень крутыми, с золотыми перстнями, мобильниками и проч., а ехали они на такси из Бамиана в самый Мазари-Шариф, километров пятьсот! Чтобы успеть за день, они выехали спозаранку.

Водитель-таксист, спеша доставить VIP-людей, гнал с огромной скоростью, заливая долину мельчайшей пылью, целое облако. Эта мелкая пыль, лежащая на дороге слоем по щиколотку, она только и ждёт, чтобы проехала машина или всадник, и тогда она поднимается тучей и подкрашивает весь мир в серый цвет. С такой скоростью мы ехали, что сто километров, оставшихся нам до асфальтовой трассы, прогнали всего за семь часов!

Семь часов сто километров? Да, действительно, новая легковушка проезжает здесь 15–20 километров за час, и то это очень быстро, ведь на этих горных убитых дорогах скорости пешехода (налегке), всадника, КАМАЗа и осла примерно совпадают и равны 40 км в день. А такси втрое быстрее.

Чем дальше, тем цивилизованнее становилась местность: появились в облаках пыли встречные машины. Даже проехала пара белых «ооновских» джипов. На огородах уже растут яблоки, картофель (выше в горах их не было). Дома каменные и глиняные. Много кладбищ с зелёными флагами, зьяраты (мазары), много новостроек от фонда Ага-Хана: мосты, каналы, новые сады. У дороги увидел школу — типа той, что уже видал под Ишкашимом. Человек сто мальчишек сидели на земле под большим деревом, пластиковый стул был только один — у учителя, который что-то им вещал. Тени дерева хватало только на 30–40 человек, остальные 60 сохли под солнцем и не очень заинтересованно слушали объяснения учителя.

В одной деревне было электричество — столбы для проводов из суковатых кривых палок. Значит, работает в горах мини-ГЭС от какого-нибудь ручья. Некоторые люди, тусующиеся вдоль дороги, притворялись дорожными рабочими: видят, что едет машина, вскакивают, берут лопаты, приглаживают один-два метра битой дороги и ожидают вознаграждения. Женщины, увидев выныривающую из-за угла машину, спешно заворачиваются в платок — то ли от страха, то ли от пыли.

Ехали долго, общались (как могли), остановились в придорожной столовой с надписью «О, Мухаммад!» А на железной бочке, оставшейся с невесть каких времён, надпись по-русски: «Ответственный: ст. [арший] л. [ейтенант] Шульга В.И.» Портретов Карзая здесь нигде нет, но есть изображения какого-то шейха, а в депутаты баллотируется некий предвыборный мудждахид, дядька, похожий на имама Хомейни, под лозунгом «Сделаем как в Иране». Местное население, хазарейцы, являются мусульманами-шиитами, в отличие от прочих афганцев, суннитов. Один мужик в харчевне совершал намаз с помощью особого устройства, изготовленного в Иране. Это молельный камень со счётчиком, плоская коробочка размером с компас. Кладёшь его на землю и когда при поклоне нажимаешь на камень лбом, в коробочке щёлкает цифра (1-2-3-4), указывающая число совершённых поклонов, чтобы не сбиться. Техническое новшество.

Водители плотно меня накормили, повторяя, что афганцы всё всегда всем делают бесплатно, и рекламировали другим посетителям харчевни: «Пешком идёт!» Все удивлялись, так как здесь «автостопом» означает «пьядэ», «пешком»! Мы пьём чай, а столовщик моет стаканы в арыке, из которого все моются и пьют, и в котором тут же плавают кости крупных животных (съеденных в этой харчевне), очистки от овощей и прочий мусор.

А рядом люди жили своей жизнью. Бородатый седой старик с мешком за плечами, лет восьмидесяти, тащился куда-то (тоже «пьядэ»), опираясь на посох. Другой старик, помоложе, сидел в харчевне и деловито закладывал за губу… носву. Зелёную жевательную траву слабонаркотического действия, которую порой жуют таджики и афганцы. Люди, употребляющие носву, повсюду следят своими зелёными плевками. Говорят, что от неё меньше хочется спать (водители подчас применяют её). Сколько я не уверял водителей, что носва это харам, никто мне не верил. В городах носва кое-где продаётся открыто, в пакетиках на развес. А вот других наркотиков я в продаже не видел.