И очень важно для всех мусульман, чтобы все были образованными. Я сам профессор и знаю, как полезно образование. В старые времена мусульманский мир был источником знаний и прогресса. Теперь же мы во всём глядим на Запад, и западный мир технически обогнал нас. А ведь нам тоже нужны знания, учёные, открытия, нам нужны современные заводы и фабрики, институты и университеты, во всём этом мы должны быть лучшими, а не тащиться в хвосте мировой науки и техники.

Такие вещи рассказал нам уважаемый профессор. Говорил он долго, часа полтора, и утомился. Мы поблагодарили профессора, сфотографировали его и обменялись визитками, а потом пошли разыскивать ночлег, так как профессор нас на вписку не позвал. Но мы не огорчились.

Стали спускаться с горы — а там лабиринт домиков, веранды, сады. Случайно попали на чей-то двор, там сидели таджики и пили чай. «Где тут можно спуститься вниз?» — спросил Олег. «Вниз? Можно пройти здесь. А вы собственно откуда? Пойдём, почайкуем!» Мы не стали отказываться, сняли рюкзаки, и нас тут же оставили поужинать и ночевать. В этом доме жила большая семья. Хозяева были, как всегда в Таджикистане, весьма рады гостям, расспрашивали о жизни в Москве и сами рассказывали о ней всякие смешные и грустные случаи. Мне понравилось гораздо больше, чем у вчерашней Хуршиды, которая обладала шикарными диванами. Так мы за две ночи в Хороге применили два метода ночлега — цивильный и научный.

Утром мы расстались. Олег Моренков поехал в аэропорт — и счастье его наконец настигло. Эдик-аэропортчик отправил его первым же рейсом (положив себе в карман энную сумму сверх стоимости билета). В тот же день Олег вылетел из Душанбе в Москву, а через пару дней оттуда — в Швейцарию.

Я же пошёл и поехал на местном транспорте на выезд из Хорога. На выездном посту ГАИ дорожные полицейские пригласили в будку, проверили документы, предлагали мне за пятьдесят долларов подсадить в машину до Мургаба или Оша. Я отказался от их предложений.

— Куда же ты без денег уедешь? — удивились они. — Мы и сами, хоть и гаишники, никуда не можем добраться бесплатно!

— Это у вас всё деньги, деньги… Меньше с других денег просите, меньше и с вас будут просить, — отвечал я. Недовольные гаишники изгнали меня из будки, и я пошёл подальше, с глаз гаишников долой.

Первые сто километров от Хорога дорога идёт здесь вдоль реки Гунт, постепенно взбираясь вверх. Тут гостеприимство развито так же, как и в долине Пянджа. Крестьяне и водители, увидев путника, приглашают в гости на шир-чай, дарят яблоки и лепёшки, ностальгируют о годах СССР и записывают мой адрес в Москве, чтобы никогда не встретиться больше. Из всех тысяч людей, записавших мой адрес во всех дальних странах мира, ни один никогда ко мне не приехал, но, правда, три человека написали письма. Один из них был эфиоп, мечтающий получить от меня в подарок кроссовки «Adidas» 42-го размера; второй — сикх-миллионер, в чьей машине я забыл канистру с водой в Кении; третий — церковный проповедник из замбийского городка. А вот чтобы кто-нибудь приехал — многие приезжают, но не те, с которыми я общался в дальних странах, а совсем другие.

Так что я с большим удовольствием пил шир-чай, оставлял свой адрес незнакомым памирцам и думал о том, какая благодатная эта земля и какой гостеприимный и радушный здесь обитает народ. Как Судан, только ехать ближе, визы не надо, не так жарко и все взрослые говорят по-русски.

Но через сотню километров долина кончилась, машины тоже иссякли, населённые пункты перевелись, на чай стало некуда заходить. Весьма медленно я поднялся на перевал Кайтезек (4272 метра) и пошёл дальше вниз по серпанитину. Стало прохладно. По счастью, меня подобрал грузовичок, в кузове которого ехали закутавшиеся от холода пастухи, на своё удалённое пастбище.

Машина сворачивала с трассы там, где на карте обозначен посёлок Тагараки. Здесь пейзаж был унылый и пустынный. Высота 4000 метров над уровнем моря, горы и камни, никакой зелени, пасмурно и холодно (близко к точке замерзания). По счастью, здесь обитает несколько человек. Путники и водители, редкие туристы и пастухи могут найти ночлег здесь. Правда, тут нет электричества, магазинов и других удобств, но есть зато дом (из цемента, ещё советской постройки) и пара юрт. В дом я и постучался.

Обитательницей оказалась молодая женщина с ребёнком. Меня немного испугалась, ведь мужа дома не было, — но всё же запустила меня в дом. Внутри была печка и бадья с тестом. Женщина замесила хлебы, потом достала какие-то корешки и стала растапливать ими печку. Корешки горной травы горели плохо, и хозяйка поливала их соляркой. Когда эти сухие коренья загорелись, на них был положен кизяк. Вскоре в комнате стало тепло и дымно. Я предложил свою помощь по хозяйству, но хозяйка отказалась, оставив меня в качестве наблюдателя.

На печке стоял большой котёл с водой. Когда она нагрелась, в неё хозяйка положила соль, масло, сам чай. Изготовился памирский шир-чай. Наконец пришёл и муж этой женщины, пастух. Пригнал он и скот с пастбища. Скот остался на улице мёрзнуть, а люди отогревались дома. Снаружи уже совсем стемнело, завывал ветер, и бросал на крышу дома острые холодные снежинки. Хорошо, что я в доме, а не снаружи.

Пили шир-чай, ели лепёшки, двухлетний ребёнок ползал вокруг с любопытством. Никаких игрушек, телевизоров и других развлечений у него не было. Насколько я понял, эти люди не являлись коренными аборигенами Тагараков, а приехали сюда лишь временно, на лето. Ближе к зиме люди и скот кочуют отсюда вниз, в более тёплые места.

Интересно, что люди здесь живут месяцами, на высоте 4000 метров, это можно сравнить с жизнью на полярной станции где-нибудь на Таймыре или на Новой Земле: климат тут похожий. Но ведь нормальные, здоровые, гостеприимные, не жалуются на жизнь и не мечтают переселиться в Россию или в западный мир. Даже в Москву не ездят на заработки, и вроде бы довольны, да и на что им завидовать — телевизора-то нет!

Телевизор, шайтан-сундук, распространяет между людьми самые вредные чувства. Рассеивает по миру зависть — почему «мы» живём не так, как «они», герои телевизора? Страх — почему у нас везде всё плохо, взрывается, горит и тонет? Вещизм — купи то, купи это, вот чудо-продукт, таблетки, стиральная машина-автомат. И другие соблазны. Некоторые страны ограничивают иностранное телевидение и запрещают спутниковые «тарелки», но лишь потому, что хотят пользоваться этим очень мощным орудием в своих целях. И вместо зарубежных сериалов и рекламы крутят пропаганду своего строя и правления.

Телевизор — орудие манипуляции, причём такое, что люди сами рады поставить его себе в квартиру, открыть у себя дома дверцу мирового мусоропровода, и напичкиваться тем, что вывалится оттуда. Правы были талибы, запретив телевидение, но невозможно сделать это в мировом масштабе — слишком велики размеры телеиндустрии, и слишком многим даже приятно, когда шайтан-сундук дёргает их за ниточки.

Я завалился спать, но даже сквозь сон слышал свист и шум памирского ветра.

За ночь, как обнаружилось, выпал снег, посыпал крыши домов и юрт, побелил все вершины и склоны гор и присыпал долину вокруг посёлка. Солнце уже разъедало его и превращало в лужи, особенно видные на дороге. Я покинул гостеприимные Тагараки, внутренне удивляясь — живут же люди, на высоте 4000 метров, топят печку кизяками и пекут лепёшки, в то время как, …, в то время как… ну, читатель оглядится вокруг себя и додумает сам.

Машин не было. Пару часов я прошагал; затем меня догнал грузовик ЗИЛ — очень долго, очень медленно, минут двадцать догонял, постепенно превращаясь из точки в жука на горизонте, а потом в настоящий ЗИЛ. Полный кузов — пастухи кочевали с высокогорных своих пастбищ на юг, в долину Пянджа, поскольку начиналась зима и её явные признаки были уже повсюду. В кузове ехали — навалом — железная печь, оболочки для юрты, какие-то бараны (или иные звери, понять было трудно), шмотки, палки, узлы и трое таджикских ребят 15, 12 и 11 лет, не знающих ни слова по-русски, кутающихся в сто одёжек — в кузове ехать не очень тепло. Здесь в последний раз мне пригодились знания фарси.