В прошлый раз дорога от Гедарефа до Гуллабада (150 км) была настоящей тракторной грунтовкой. Проехав за сутки чуть больше 100 км, мы достигли таких грязевых разливов, что даже многомудрый С.Лекай, сходив на разведку, констатировал: дальше дороги нет! Но она всё же была, и караван тракторов, утопая в грязи, выбирая извилистые лесные дорожки, обрызгивая нас слякотью, летящей из-под колёс, — этот караван доставил нас на границу, в Гуллабад; да и далее трасса была не лучшей.

Сейчас же — несмотря на сезон дождей — дорога была вполне сносной, и грузовики — не трактора — вполне свободно передвигались по ней. Выйдя утром из Гедарефа, к вечеру мы уже были в Гуллабаде, на суданской границе.

Посёлки от Гедарефа до Гуллабада содержали, как и раньше, круглые соломенные хижины, электричества всё ещё не было в деревнях. Но интересно, что вдоль дороги уже тянулись электрические столбы (провода пока не провели, но столбы уже были!), появились две автозаправки, посты дорожной полиции приобрели основательность, и нас основательно записывали в какие-то полицейские тетради. На зелёных холмах росли не только деревья, но порой и вышки-станции для мобильной связи. Хотя владельцев мобильников не было ни в деревнях, ни среди водителей, — цивилизация зримо топает сюда.

Днём 27 сентября мы сидели под тем же деревом, под которым наша автостоп-компания, но в другом составе, ожидала машину три года назад. И опять подъехал грузовик-лорри и забрал всех местных жителей и нас, и 50 человек в одном кузове — может быть, в том же самом кузове, как и в прошлой поездке — тряслись по ухабам. Правда, трясло сейчас меньше. А люди, возможно, ехали в Гуллабад те же самые, что и тогда… В прошлый раз ехали и солдаты с автоматами на границу — Лекай их сфотографировал, они начали возмущаться, угрожали отобрать фотоаппарат. На сей раз в кузове тоже ехал солдат с автоматом, и когда я достат фотоаппарат, меня заподозрили в шпионстве. Пришлось спрятать камеру, но подозрение не улетучилось. Но вот пошёл дождь, и обитатели кузова перевели внимание на эту серьёзную проблему. Пока натягивали тент на кузов, а струи стекали по краям тента на некоторых пассажиров — про мой фотоаппарат забыли.

В пограничном Гуллабаде, чтоб впечатлить приезжающих из-за границы эфиопов и иностранцев, соорудили цементную капитальную мечеть, в дополнение к прежней соломенной. Здание таможни тоже стало цементным и капитальным. Большой пластиковый щит извещал всех, приехавших из-за рубежа, что супертрасса Гуллабад—Гедареф — новомодный платный автобан, и за пользование им, водителям необходимо отстегнуть, в переводе на валюту, от 1 до 100 долларов, в зависимости от дальности проезда и величины транспортного средства.

Деньги собирались и с пеших граждан. В здании таможни висело радостное объявление (на английском языке):

«Уважаемые иностранцы! Для вашей безопасности в нашей стране, вам нужно зарегистрироваться по месту проживания. Для вашего удобства мы наладили регистрацию прямо здесь, у стойки пограничного контроля. Зарегистрируйтесь здесь, и вы без проблем сможете поехать в любое место Судана!»

Стоимость регистрации составляла примерно $17. Я заподозрил, что поскольку мы не зарегистрировались ни в одном городе, нас будут пытаться ободрать на выезде. Так оно и оказалось! Суданские полицейские, взяв достойный пример от своих российских коллег, решили выдавить из нас деньги — не вышло внутри страны, так хотя бы напоследок! Тут следует подчеркнуть, что регистрация изначально предусматривалась якобы “для блага” иностранцев (мол, потеряетесь, заблудитесь, пустыня, повстанцы, террористы кругом; ваши родные будут волноваться — где вас нам искать?). Реально не для блага, а для удобства слежки за ними. Но и про благо, и про слежку забыли — какой смысл, коли мы через минуту выезжаем из страны? О, московских милиционеров достойные подражатели!

Конечно, денег мы не заплатили, отпирались настойчиво, и нас всё-таки выпустили из страны. Перед нами, за каким-то мостиком, истоптанном коровами и людьми, лежала Эфиопия.

В эфиопской деревне Метема не было электричества (как, кстати, и в Гуллабаде) — и в пограничной хижине наши визы проверяли при свете яркого фонаря Ильи Алигожина. Въездные штампы поставили здесь же (в прошлый раз за ними нужно было ехать 50 км вглубь страны). Только вышли, сгустилась резкая тропическая тьма.

Приграничная деревня Метема, освещаемая какими-то керосинками, жила своей торговой жизнью. Несколько лавок, пара гостиниц — т. е. хижин с кривыми короткими койками, какие-то харчевни, а также эфиопы, которые, несмотря на темноту, сумели распознать в нас иностранцев и приветствовали криками «Ю!». Женщина-эфиопка, хозяйка приграничной гостиницы, куда она безуспешно мечтала нас зазвать, обменяла нам деньги по заниженному курсу. Узнав, что мы русские, она очень обрадовалась и произнесла два известных ей русских слова, оба были матерными. Туристы, признавайтесь: кто подучил?

Как сказал Высоцкий: «Проникновенье наше по планете / Особенно заметно вдалеке…»

Чтобы не отставать от суданцев, построивших на той стороне границы цементно-показательную Мечеть, — эфиопские власти не поскупились на то, чтобы соорудить на этой стороне незримой линии образцово-показательную Цементную Церковь (сокращённо ЦЦ). ЦЦ была закрыта, а по периметру шла узкая галерея с козырьком. Там мы и устроились на ночлег, растянув комаронепроницаемую палатку. Через полчаса пришёл поп, с бородой и с крестом, и пытался изгнать нас с церковного крыльца. С большим трудом мы отстояли своё право и не стали уходить. Поп, осознав бесплодность разговора с нами, ушёл.

Началась первая наша эфиопская ночь.

Мы ехали по уже знакомой мне дороге, ведущей из пограничной Метемы в город Гондар, в Бахр-Дар и, далее, в столицу. Деревни и горы были знакомыми, и толпы эфиопов, окружавших нас, кричали нам “Ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю!!!”, как и в предыдущей поездке. Но кое-что изменилось. Дорога, которую мы сами когда-то укрепляли камнями, чтобы мог пробраться через грязь наш грузовик; дорога, где по сорок человек, взявшись за канаты, вытаскивали грузовики из жижи — превратилась во вполне сносную грунтовку, даже с возможным переходом на асфальт через пару лет. Грузовики и фуры с суданскими и эфиопскими номерами, суданские бензовозы и даже рейсовые автобусы (раньше такой ни один не смог бы прорваться!) ехали по этой дороге ежечасно, даже в час по нескольку машин! Вместо езды в кузовах мы стали ездить в кабинах; исчезли грузовики-деньгопросы, из-за которых так трудно было уехать раньше, — автобусы сожрали всех платных пассажиров, и грузовики тосковали по бесплатным. В деревнях появилось больше железных крыш на сараях, а на холмах, на горах — вы не поверите! — появились антенны для мобильных телефонов. Ну, думаю, конечно, бутафорские, из дерева или бамбука, чтобы выпендриться перед суданцами-соседями. Идея о ложности этих антенн подтверждается и тем неоспоримым фактом, что от Хартума до самой Аддис-Абебы включительно не было нами встречено ни одного человека с мобильником.

Вторую эфиопскую ночь мы провели в сарае — большие щелявые сараи из палок, крытые железным листом, как всегда, представляют собой лучшее сооружение от дождя. Правда, в этом сарае, несмотря на антинасекомную палатку, к нам пролезли какие-то блохи и искусали меня. Наутро, встав, мы увидели толпу коров и малолетних “юкал” вокруг, почуяли запах утренних инжер, вышли и занялись завтраком.

Инжеры — эфиопские блины — продавались здесь в каждом посёлке, они делаются из особой муки, именуемой “тэфф” (растение тэфф растёт только в Эфиопии и в соседней Эритрее). Инжера имеет диаметр 60 см., готовится на углях (основной тут энергоноситель) на большом круглом железном листе-сковороде. Потом на неё можно налить соуса, положить варёных овощей, мяса и прочие вкусности, и в итоге на двоих вполне хватает одного блина. Стоит в харчевне от 2 до 5 быр, в зависимости от наполнителей. Добродушные водители-эфиопы часто угощали нас инжерами.