Машина медленно, еле-еле, тяжело урча, поднялась ещё на очередной перевал и спустилась вниз; там, на повороте на Лянгар—Ишкашим, мы с ними расстались. Этот поворот мне был уже знаком — здесь месяц назад я проезжал с углевозами на Лянгар. Дальше опять пешком, приближаясь к селению Аличур.

Когда Аличур был уже виден — кучка белых одноэтажных домиков-кубиков, как горсть сахара-рафинада на тарелке, среди снежных гор — вблизи Аличура меня догнала ещё одна машина, ЗИЛ-бензовоз, типа того, который месяц назад вёз меня с немцем на Мургаб. В кабине было уже пятеро — я попросился на бочку.

— А не упадёшь?

— Нет, я привычный! — отвечал я, залезая на бочку, хотя верхом на бочках мне ездить ещё не приходилось.

— Ну смотри, будет холодно, — предупредил водитель, и мы погнали.

Езда верхом на пустой железной бочке, по горным дорогам Памира, со скоростью 70 километров в час (водитель был лихач) — весьма специфическое удовольствие. Я вцепился руками и ногами во все выступающие части; рюкзак запихнул в багажный ящик на кабине, на стоянке надел все имеющиеся одежды, включая две шапки — киргизскую и афганскую — одну на другую. Под куртку запихнул палатку и пенку. Так, подпрыгивая на каждой колдобине, я и проехал, обдуваемый всеми ветрами, сотню километров до Мургаба. Перед самим Мургабом водитель умудрился впихнуть меня в кабину, чтобы без подозрений проехать пост.

Прибыли в Мургаб на закате. Водитель оказался деньгопросом! Все пассажиры, ехавшие в кабине, оказались его платными клиентами; с меня он тоже получил 10 сомони (три доллара). Мне не было огорчительно: во-первых, таджикские деньги мне больше не понадобятся; во-вторых, в Москве люди платят куда большие деньги за разные опасные аттракционы.

Водитель сильно извинялся, утверждая, что деньги нужны ему на заправку, и без них он якобы не дотянет до Оша. Брать меня дальше в Ош отказался, решил заночевать в Мургабе и поискать на завтра других, денежных, клиентов. Я пожелал ему удачи.

Транспорта на север больше не наблюдалось, и я решил остаться в Мургабе, переночевать и погреться после наружной езды. С дороги виднелась мечеть, и я направился туда, прекратив на сегодня автостопные занятия.

Вскоре настало время вечерней молитвы, собралось человек десять; муэдзин вышел на крыльцо и пропел азан. Обнаружив меня в мечети, жители Мургаба проявили ко мне большой интерес. В результате, по окончании последней молитвы, муэдзин позвал меня в гости.

Жил он очень просто. Электричество было, но две электрические лампы светились так тускло, что включённая рядом керосинка давала больше света, чем две лампы. Молодой муэдзин (ему было лет 25) был интересным и религиозно образованным человеком, и даже регулярно ездил на давват (мусульманскую проповедь) в соседние кишлаки.

Жители Мургабского района, кстати говоря, были мусульманами-суннитами, в отличие от исмаилитов, живущих вдоль реки Пяндж. А язык здесь был не таджикский, а киргизский, и вообще большинство жителей Мургаба — киргизы, хотя и живут в Таджикистане.

Муэдзин и его мама, счастливые обретением редкого гостя, были рады угостить меня лепёшками, чаем, рисом и даже выкопали конфеты — редкий заморский продукт.

Разговоры затянулись надолго, и только в поздний час мы легли спать.

Встали на рассвете и отправились в мечеть. Когда шли обратно, солнце ещё не вышло, но снежные вершины горных пиков, окружающие Мургаб, уже засветились бело-розовым светом. Где-то за горами поднималось солнце.

Муэдзин и его мама всунули мне в дорогу лепёшку и горсть конфет; это оказалось очень кстати, так как другой пищи в ближайшие сутки мною не было обнаружено. Мургабский район — самый малонаселённый в Таджикистане, и здесь не стоит ожидать, что, как в долине Пянджа, каждый час тебя будут встречать местные жители с предложением «Пойдём, почайкуем…»

Я вышел из Мургаба. Один пастух провёз меня километров десять на своём уазике и свернул в горы. Дальше была просто горная тишина — ни машин, ни поселений, и даже горных речушек не было — к моему сожалению, так как бутылку с водой я утратил вчера (она выпала, когда я ехал на бочке бензовоза). Другой бутылки не было, и я потопал дальше, надеясь встретить какую-нибудь речушку, и фотографируя при этом.

Через 25 километров позади меня на трассе появилась точка, превратившаяся в уазик. Командир погранзаставы ехал к себе на место работы; с ним были жена, малолетний ребёнок, двое солдат и шофёр. С трудом запихнули меня седьмым, поехали.

— Из самой Москвы, да? О, я тоже у вас там был, работал, пять лет — пять лет работал в России, когда война здесь была, — сообщил командир. — Всё ждал гражданство получить, но не дают никак; Путину писал, а там из канцелярии ответ: «ваш вопрос рассматривается…» Очень хотелось российское гражданство, но вот не дали, а жаль. А мы, памирцы, ещё при царе приняли российское подданство, и не отделялись никуда, это ваши чиновники нас отделяют — говорят, не наши, мол. А у нас тут даже царских времён застава сохранилась, это ещё тогда мы к России присоединились, а заставу сейчас будем проезжать, покажу.

Старинная застава была построена из камней — ни дерева, ни металла не было там использовано; старинные арочные своды были крыты полукругом, как в древних крепостях. Сейчас здания были необитаемы, но, по словам командира, они были прочнее и лучше современных.

— Тут на крышу трактор заезжал, двадцать тонн, и крыша не провалилась, осталась цела. Вот как построено! А ведь больше ста лет прошло, — сказал командир. Осмотрев заставу, мы сели обратно в уазик; солдат завёл мотор большой заводной ручкой, и мы поехали дальше. Поднялись на покрытый снегом перевал Ак-Байтал (4655 м) — высшую точку Памирского тракта. На вершине перевала никакого памятного знака не было — может быть, он был поставлен раньше, но его сдуло ветрами. Сфотографировались возле машины. После каждой остановки уазик приходилось заводить особой крутильной ручкой, так называемый «солдат-мотор».

После перевала проехали крошечный посёлок дорожников, размером с Тагараки — несколько домов на высоте 4200. Две женщины, стоя на дороге, махали нам, безнадёжно мечтая уехать. Водитель показал, что полон. Это же не один день можно отсюда уезжать!

Я надеялся, что УАЗ с погранцами едет на границу с Киргизией, но оказалось иначе: возле речки Музкол он свернул в сторону китайской границы. От предложения поужинать на заставе я отказался (а то потом неизвестно как выбираться…), и остался у реки. Дивные места! Помылся и постирался на речке, съел мургабскую лепёшку и выпил сколько смог воды из реки — поскольку бутылка для воды была вчера утеряна, пришлось пользоваться, в качестве основной ёмкости, собственным желудком.

По словам пограничников, от места поворота до посёлка Каракуль оставалось 35 км. Поскольку машин не было, я решил продолжить хождение, надеясь обрести в Каракуле еду, ночлег, воду и прочие блага.

Весь вечер я шёл по пустынному тракту; машин не было ни в какую сторону; солнце спряталось за горы, освещая лишь их вершины. Справа от дороги шла колючая проволока и распаханная полоса — то ли чтобы водители не сбежали в Китай, то ли чтобы китайцы не пролезли вглубь таджикской территории. Солнце зашло, появилась луна, я шёл уже четыре часа, но озеро Каракуль, и тем более пос. Каракуль, были всё ещё далеки. Озера не было видно. Решил поспать и завалился в какую-то щель каменистой земли, где, возможно, весной протекала речушка.

Проспать до утра мне не удалось: ближе к полуночи на мой спальник и ботинки и рюкзак осел иней. Я встал, собрался и продолжил путь. Луна скрылась. Ещё в течение трёх часов никаких признаков посёлка не было — жаль, на Каракуле нет электричества, и поэтому посёлок даже на расстоянии 100 метров совершенно не виден! В один из моментов я, к своему удивлению, почти наскочил на шлагбаум. Это был въездной пост ГАИ.