Ловко отделавшись от сообщника с помощью этого надгробного слова, Жанна в мыслях предала его земле и твердо решила узнать, на какую каторгу попадет несчастный, дабы случайно не заехать в те же края и не заставить горемыку страдать от унижения при виде благоденствия его старой знакомой. У Жанны было доброе сердце.

Она весело села за стол с четой Юберов; привратник же и его жена сидели как в воду опущенные; они даже не старались скрыть уныние. Жанна приписала этот холодок тому обстоятельству, что ей вынесен обвинительный приговор. Она сказала им об этом. Юберы отвечали, что вид осужденного всегда причиняет им безмерное горе.

В глубине души Жанна была так счастлива, и ей с таким трудом удавалось скрыть свою радость, что она жаждала скорее остаться наедине со своими мыслями. Она решила после обеда попросить разрешения вернуться в свою камеру.

Она была весьма удивлена, когда за десертом привратница Юбер обратилась к ней с вымученной торжественностью, совсем не так, как у них было заведено.

– Сударыня, – сказала она, – нам запрещается содержать в квартире привратника особ, относительно коих парламент уже вынес приговор.

«Прекрасно, – сказала себе Жанна. – Они предвосхитили мое желание». Она поднялась.

– Мне бы не хотелось, чтобы ради меня вы нарушали приказ; это значило бы отплатить злом на все добро, что я от вас видела. Я немедля вернусь в свою камеру.

Она глянула, какое впечатление произвели ее слова. Юбер вертел в руках ключ. Привратница отвернулась, словно желая скрыть внезапное волнение.

– Но где и когда мне будет прочитан приговор? – спросила графиня.

– Быть может, они ждут, чтобы вы, сударыня, вернулись в свою камеру, – робко предположил Юбер.

«Решительно, он меня выпроваживает», – подумала Жанна.

И она вздрогнула от смутного чувства тревоги, которое тут же рассеялось.

Жанна поднялась на три ступеньки, которые вели из привратницкой в коридор канцелярии.

Видя, что она уходит, г-жа Юбер стремительно подбежала к ней и взяла ее за руки, но не почтительно, не с дружеской лаской, не с той чувствительностью, которая делает честь и тому, кто ее проявляет, и тому, к кому она обращена, а с глубоким состраданием, в порыве жалости, и это не ускользнуло от внимания проницательной графини, которая замечала все.

На сей раз впечатление Жанны было настолько отчетливо, что она не сумела скрыть от себя самой, как страшно ей стало, но этот страх, как и все прежние тревоги, не задержался в ее душе, до краев наполненной радостью и надеждой.

И все же графине хотелось расспросить г-жу Юбер о причинах ее жалости; она уже открыла рот и спустилась на две ступеньки, намереваясь задать прямой вопрос, на который нельзя было бы ответить простой отговоркой, но не успела. Юбер проворно и не слишком-то любезно взял ее за руку и отворил дверь.

Графиня очутилась в коридоре. Там ждали восемь стрелков из тех, что несли службу в суде. Чего они ждали? Об этом задумалась Жанна, когда их увидела. Но дверь привратницкой уже затворилась. Перед стрелками стоял один из простых надзирателей, который по вечерам всегда отводил графиню в камеру.

Этот человек пошел впереди Жанны, словно показывая ей дорогу.

– Я возвращаюсь к себе? – спросила графиня, и, как ни старалась она, чтобы голос ее звучал уверенно, в нем послышалось сомнение.

– Да, сударыня, – отозвался надзиратель.

Жанна ухватилась за железные перила и вслед за тюремщиком стала подниматься по лестнице. Она слышала, как стрелки шушукаются у нее за спиной, однако они не тронулись с места.

Приободрившись, она позволила запереть себя в камеру и даже приветливо поблагодарила надзирателя. Тот удалился.

Едва Жанна оказалась одна и без присмотра в своей темнице, как предалась необузданной радости, которую слишком долго скрывала под маской лицемерного уныния, пока оставалась в привратницкой. Камера в тюрьме Консьержери была ее клеткой, а сама она была словно дикий зверь, которого люди ненадолго посадили на цепь, но по прихоти всевышнего скоро перед хищником вновь распахнется вольный мир.

Когда приходит ночь, когда ни единый звук не напоминает пленному зверю о его стражах, когда его изощренное обоняние не чует поблизости ничьих запахов, это неукротимое существо начинает метаться по своему логову, по своей клетке. Оно расправляет гибкие члены, готовясь к грядущей свободе; оно испускает рычание и прыжками выражает порывы необузданного восторга, недоступного человеческому оку.

Так было и с Жанной. Внезапно она услышала шаги в коридоре, услышала, как бряцает связка ключей в руках у тюремщика, как поворачивается массивный замок.

«Что им от меня нужно?» – подумала она и выпрямилась, внимательная и безмолвная.

Вошел надзиратель.

– В чем дело, Жан? – спросила графиня мелодичным и равнодушным голосом.

– Благоволите следовать за мной, сударыня, – произнес он.

– Куда это?

– Вниз, сударыня.

– Вниз? Куда?

– В тюремную канцелярию.

– С какой стати?

– Сударыня…

Жанна подошла к тюремщику, который нерешительно смотрел на нее, и заметила в конце коридора давешних стрелков, которых уже повстречала внизу.

– Да скажите вы мне наконец, – в волнении воскликнула она, – зачем я должна идти в канцелярию?

– Сударыня, с вами хочет побеседовать ваш защитник, господин Дойо.

– В канцелярии? Почему не здесь? Его много раз сюда пускали.

– Дело в том, сударыня, что господин Дойо получил из Версаля бумаги, с которыми желает вас ознакомить.

Жанна не заметила, как нелогичен такой ответ. Ее поразило упоминание о бумагах из Версаля: значит, нет сомнений, что адвокат лично привез ей письма из дворца.

«Неужели после вынесения приговора королева ходатайствовала за меня перед королем? Неужели…»

Но к чему гадать? Предположения имели бы смысл, если бы у нее впереди было время, но теперь еще минута-другая, и она узнает разгадку.

Между тем тюремщик торопил ее, он потряхивал ключами, намекая, что он, мол, все равно ничего не знает, а просто следует злополучной инструкции.

– Подождите минуту, – сказала Жанна, – видите, я уже разделась и хотела немного отдохнуть: последние дни были так утомительны!

– Я-то подожду, но прошу вас, помните, что господин Дойо спешит.

Жанна затворила дверь, надела платье посвежее, набросила на плечи накидку и проворно причесалась. На сборы у нее ушло не более пяти минут. Сердце подсказывало ей, что г-н Дойо доставил ей приказ немедленно покинуть тюрьму и все готово для того, чтобы она могла незаметным и необременительным образом уехать из Франции. Да, королева, должно быть, позаботилась, чтобы ее противницу устранили как можно скорее. Теперь, когда уже вынесен приговор, Мария Антуанетта постарается не раздражать Жанну; если даже пленная пантера внушает страх, то насколько же опаснее она, когда ее выпустят на волю? Убаюкивая себя этими блаженными мыслями, Жанна не пошла, а полетела следом за тюремщиком, который провел ее по узенькой лестнице, по которой она уже спускалась в залу суда. Но тюремщик, не доходя до залы суда и не беря налево, где находилась канцелярия, повернул направо, к низкой двери.

– Куда же вы? – спросила Жанна. – Канцелярия не здесь.

– Идемте, идемте, сударыня, – медовым голосом отвечал надзиратель, – господин Дойо ждет вас здесь.

Он вошел первый и увлек за собой пленницу; она услышала, как за спиной у нее с наружной стороны массивной двери с лязганьем закрылся засов.

Жанна удивилась, но, никого не видя в темноте, больше уже не посмела обратиться к тюремщику с вопросом.

Она шагнула вперед и остановилась. В помещение проникал голубоватый свет: она словно очутилась внутри склепа.

Свет сочился сверху сквозь старинную решетку, затянутую паутиной и покрытую вековым слоем пыли; поэтому в камеру пробивалось лишь несколько бледных лучей, отбрасывавших на стены только слабые блики.

Жанну обдало холодом; от стен темницы на нес повеяло сыростью; в сверкающих глазах тюремщика ей почудилась страшная угроза.