Он усмехнулся. Молча поднял меня с дивана и понес в спальню, а я с удивлением и каким-то тупым равнодушием обнаружила, что спальня в этом доме теперь другая. Единственное, что он переделал- место, где я могла спать со своим бывшим мужем… Теперь здесь была другая мебель, другие шторы. Он пытался стереть следы Капиева… Вот кто бы так стер их с моей души измотанной, с сердца израненного…
Алмаз положил меня на кровать, почти кинул. Я бы даже сказала, бесцеремонно. Заметил удивление в моих глазах. А вот я в его- какой-то едкий, болезненный блеск. Оперся руками о два вертикальных столба по обеим сторонам кровати… Смотрит на меня не по-доброму. Это другой Алмаз. Не тот, который обнимал меня до хруста и шептал на ухо «Лала». И пусть тот мой Алмаз тоже грубый, но его грубость нежная… Она…медвежья… Так было всегда, так было в нашей юности…А вот этого Алмаза я не знаю…
Сгруппировалась. Отодвинулась к краю кровати…
— Детские игры закончились, Камила. Час назад ты отдавала долг влюбленному мальчишке, который был готов сдувать с тебя пылинки и целовать землю у тебя под ногами. Сейчас ты будешь отдавать долг мужчине, который выкупил тебя, которого ты предала, и не раз, которого ты бросила ради другого, побогаче, поуспешнее… Для этого Алмаза ты не богиня. Ты женщина, которую нужно наказать. И сегодня ночью я накажу тебя… Как ты заслуживаешь… И если ты покорно примешь свое наказание, возможно, я смогу усмирить чудовище внутри себя… Возможно я снова смогу посмотреть на тебя без презрения, не как на вещь…
Мне стало страшно и больно. Он уничтожал меня своими словами. И в то же время, я понимала, что в его глазах правда неизбежно была именно такой. Никуда мне от этого не деться… На секунду дыхание перехватило. Что он имел ввиду под наказанием? Но времени думать над этим не было. Алмаз молча схватил меня за щиколотку и притянул к себе, сильно, почти до боли раздвинув ноги. Долго смотрел на меня там, неотрывно, изучающе. Так, что по телу одновременно бежала и похоть, и смущение. А потом так же молча опустился на меня и вошел… Без подготовки, без предварительных ласк и расшаркиваний. Хотя они мне и не нужны были. Я для него была готова всегда…
Он брал меня почти до рассвета. Так брал, что я потеряла счет времени, забыла, где я, кто я… Я помнила только Его… Его губы, его руки, его крепость… Неопадающую, неустанную крепость, которая терзала меня, растягивала, погружала в новые и новые глубины порока и наслаждения, граничащего с агонией и болью… Он почти не выходил из меня, даже когда кончал, даже когда опадал ненадолго, не давал отстраниться, не давал свести ноги, заставляя чувствовать, как моя узость, влажность и непроизвольные сокращения снова делали его твердым и он пускал меня по очередному кругу сумасшествия. Между ног саднило и жгло, низ живота ныл от многочисленных спазмов. Это и было его наказанием. Он показывал мне, кто он и кто я в этой жизненной игре. Ставил меня на место- а мое место- под ним, на нем, сбоку, на спине, на четвереньках- в любой позе, главное, что только так, как он пожелает… Мои ладони и коленки болели от того, сколько он заставлял держаться на них, тараня меня сзади, сухожилия между ног мучительно ныли от того, как широко он разводил своими бедрами мои ноги, шея и губы горели от его укусов и грубых поцелуев, ягодицы были чувствительными от болезненных шлепков его рук и тела при жестких толчках. Я молча принимала его власть над собой, уставшая от оргазмов, уставшая от трения, уставшая от наполненности, уже страдающая в этого ощущения мужского превосходства… Я была его рабыней. Иначе назвать это было нельзя. Забрал меня всю. Заклеймил. Поставил на место…
Он занимался сексом почти молчком. Только в самые острые минуты из его крепко зажатого рта вырывались хриплые стоны или рокот. Зато я кричала. Сколько же я кричала. За все десять лет брака я столько не кричала, как за одну эту ночь… Мои сладостные стоны перешли в напряженное дыхание, которое сменилось сначала просьбой перестать и дать передохнуть. Потом просьбы перешли на протесты, а им на смену подступили мольбы и слезы. Но он был непреклонен Иногда мне казалось, что он меня не слышит, не понимает, не обращает внимания на мои слова, словно я рыба, которая только открывает рот, но звуков никаких из него не вылетает… Это было изнуряюще, это было больно, это было феерично, это было так, как могло быть для меня только с Алмазом…
Он оставил меня в покое только на рассвете, я даже помню этот момент плохо, только запомнила, как, наконец, мое тело почувствовало пустоту, продолжая инстинктивно содрогаться в спазмах… Я провалилась в тяжелый, но неизбежный сон и вынырнула из забытья только поздним утром с неизменно саднящим чувством между ног и в горле. Он спал, похожий на пресытившегося льва. А я смотрю на него и грустно усмехаюсь. Не мужчина со мной ночью был. Бог, а может Дьявол. Умелый, искусный, изощренный и требовательный в постели… Как он выбивал из меня наслаждение, как терзал до потери себя, упиваясь моей покорной готовностью принимать его… Где же ты всему этому научился, мой медвежонок… Сколько женщин отведал, когда успел так вкусить порок… Тогда, в нашу прошлую встречу, когда мы украли у судьбы пару часов, наконец, соединиться вместе, я не успела это прочувствовать… Сейчас понимала, что между нами, двумя плотно прижавшимися друг к другу некогда близкими людьми, лежит целая прожитая раздельно жизнь… И что там было, той самой жизни, известно только каждому из нас. По сердцу полоснула острыми когтями жгучая ревность… Ко всем тем, кто так же заставлял его хрипеть и изредка стонать, когда он достигал своего пика наслаждения… К тем, кто искушал его, соблазнял, завлекал… Искушает, соблазняет, завлекает… Кто будет это делать… А ведь я понимала, что, конечно, будут… Как можно устоять перед таким мужчиной…
Накинула на себя его толстовку, ощутив такой знакомый мужской аромат, вышла на террасу, чувствуя болезненное трение между ног при каждом шаге. Вода все так же бешено бежала по скалистым порогам. Казалось, никто здесь даже не обратил внимания на наш вчерашний танец страсти. Налила себе кофе и вдохнула терпкий и пробирающий запах горного воздуха, самый большой кайф на свете… Хотела насладиться последними минутками забвения и спокойствия, потому что в голову все настойчивее лезли мысли о ребенке, о том, как к нему возвращаться… Я еще вчера выпросила у Алмаза его телефон и написала сообщение тете, что все в порядке, что пришлось задержаться, обещала сегодня набрать, но перед этим я должна была понимать свою участь, свое будущее… Предстоял неизбежный и серьезный разговор с Алмазом…
Алмаз
Проснулся и не обнаружил ее рядом. А хотелось. Одна мысль о ней сквозь сонную негу снова заставила меня затвердеть… Сладкая моя Лала, мой личный допинг, как же я сходил по ней с ума…. Всегда. По угловатой костлявой девочке, по поспевшей девушке, по красивой женщине… Она ведь даже не догадывалась, что моя одержимость ею началась не в одиннадцатом классе, а намного раньше… Когда она еще была плоской девочкой со смешными косичками, а я мелким босоногим пацаном с ободранными коленками. Она росла, а с ней рос и мой аппетит в отношении нее, мой интерес, со временем переродившийся из возвышенного платонического восторга во влекущую страсть… Она превзошла все мои мечты и ожидания… Я понял это еще тогда, когда взял ее в машине, потом вновь в этом убедился, когда она пришла ко мне в номер… Все эти годы в колонии я жил теми воспоминаниями нашей близости, трахал ее в своем воображении, но это ни на йоту не было так фантастически, как снова почувствовать себя в ней… Вчера ночью меня совсем сорвало, совсем сознание помутилось. Измотал ее, измотал себя, но… мне и этого было мало… Чудовищно мало… Заклеймить, заиметь для себя навечно — единственная мысль, которая била по моим вискам всю вчерашнюю ночь, когда я не жалел ее, выбивая стоны и наказывая за все эти годы ее непокорности мне, ее жизни без меня, не подо мной… Наивная моя Лала, она еще не знала, что я ее больше никуда не отпущу… Она моя… Всегда ею была. Всегда ею останется…
