— Полагаю, слова не имеют смысла, Мэри. И все же я очень сожалею.
— Мы все сожалеем. — Мэри направилась к двери в нескольких ярдах дальше по коридору и открыла ее. — Ним пришел, мама. — Она обернулась к нему:
— Пойду к Уолли. Сейчас я вас оставлю.
— Заходи, Ним, — сказала Ардит. Она лежала на кровати одетая, облокотясь спиной на подушки. — Как нелепо, что и я оказалась в больнице, да?
В ее голосе пробивались истеричные нотки, щеки были слишком румяными, а глаза неестественно блестели. Ним вспомнил слова врача о шоке и подумал, что Ардит еще далеко до нормы.
Он неуверенно начал:
— Прямо не знаю, что и сказать… — Он, запнувшись, наклонился, чтобы поцеловать ее. К его удивлению, Ардит вся напряглась и отвернулась в сторону. Он успел лишь неловко прикоснуться губами к ее горячей щеке.
— Нет! — запротестовала она. — Пожалуйста.., не целуй меня.
Озадаченный, не в силах понять ее настроение, он пододвинул кресло и сел рядом с кроватью.
Оба молчали, потом она заговорила полузадумчиво:
— Они сказали, что Уолли будет жить. Вчера мы этого не знали, так что сегодня все-таки значительно лучше. Я думаю, ты знаешь, как он будет жить, я имею в виду, что с ним произошло.
— Да, — сказал он. — Знаю.
— Думаешь ли ты так же, как и я, Ним? О том, почему же это случилось?
— Ардит, я был там. Я видел…
— Я не это имею в виду. Я хочу знать почему. Смущенный, он покачал головой.
— Со вчерашнего дня я много передумала, Ним. И решила, что несчастный случай, возможно, произошел из-за нас — из-за тебя и меня.
Он все не понимал ее.
— Прошу тебя. Ты перенервничала. Это ужасный удар, я понимаю, особенно почти сразу же после Уолтера.
— В том-то и дело. — Голос и лицо Ардит были напряжены. — Ты и я согрешили так быстро после смерти Уолтера. Я чувствую, это мое наказание. Уолли, Мэри, дети — все страдают из-за меня.
На секунду он замер, потрясенный, а потом горячо запротестовал:
— Бога ради, Ардит, прекрати! Это же нелепо!
— Разве? Подумай об этом, когда будешь один, подумай, как это сделала я. Только что ты сказал “Бога ради”. Ты еврей, Ним. Разве твоя религия не учит тебя верить в Божий гнев и кару?
— Даже если и учит, я не принимаю всего этого.
— Я тоже не принимала, — печально проговорила Ардит. — А теперь удивляюсь себе.
— Послушай, — он подыскивал слова, чтобы разубедить ее, — порой жизнь заставляет какую-то семью страдать так, что кажется, будто она палит по ней из обоих стволов, а другие семьи не затрагивает. Это нелогично и несправедливо, но так случается. Я мог бы вспомнить конкретные примеры, как и ты.
— Откуда мы знаем, что те, другие примеры тоже не были наказанием?
— Потому что они не могли им быть. По ошибке ли или по неведению мы можем оказаться не там и не в то время, сделать не то и не так, неужели нам суждено нести за это наказание? Ардит, просто безумие корить себя, во всяком случае, за то, что случилось с Уолли.
— Хочу тебе верить. Но не могу. А теперь оставь меня, Ним. Сегодня днем они собираются отправить меня домой. Встав, он сказал ей:
— Я скоро уезжаю.
— Не уверена, что это нужно, но все же позвони мне.
Он наклонился, чтобы поцеловать ее, но, вспомнив ее недавнюю реакцию, отстранился и тихо вышел.
Голова его пылала. Совершенно очевидно, что Ардит нуждалась в помощи психиатра, но не мог же Ним сам заговорить об этом с Мэри или с кем-нибудь еще. Ему пришлось бы объяснять, в чем дело! Нет, даже с врачом, связанным обязательством хранить медицинскую тайну, он не смог бы заговорить об Ардит. Во всяком случае, пока.
Жалость к Уолли, Ардит, да и к себе самому не покидала его.
Мало того, Ним в тот же день был выставлен на осмеяние в “Калифорния экзэминер”.
Ему было интересно, откажется ли Нэнси Молино после транспортировки вертолетом Уолли из лагеря Дэвил-Гейта от своего намерения написать об эксплуатации вертолета в совсем других целях.
Но она не отказалась.
Ее статья появилась в углу полосы, прямо перед страницей редактора:
КАПИТАНЫ, КОРОЛИ… И МИСТЕР ГОЛДМАН ИЗ “ГСП ЭНД Л”
Интересно было бы узнать, что значит иметь частный вертолет, который доставит вас куда хотите, в то время как вы блаженствуете в мягком кресле. Большинство из нас никогда не испытает столь экзотичного удовольствия. А кто же попадает в число избранников судьбы? Это президент Соединенных Штатов, британская королевская семья, покойный Говард Хью, иногда папа римский и, конечно же, высокопоставленные чиновники из всем нам известной компании “Голден стейт пауэр энд лайт”. Например, мистер Нимрод Голдман.
“Почему Голдман?” — возможно, спросите вы. Видимо, мистер Голдман, являющийся вице-президентом “ГСП энд Л”, слишком важная персона, чтобы ездить на автобусе, хотя он и был специально заказан “Голден стейт пауэр энд лайт” и отправлялся по тому же маршруту на следующий день, и в нем было немало свободных мест. Он же вместо этого выбрал вертолет, который…
Было там и еще кое-что: фотография вертолета “ГСП энд Л”, неотретушированный портрет Нима, который, как он подозревал, мисс Молино нашла в газетном досье.
Но особенно уничтожающим был абзац, где говорилось:
“Потребители электроэнергии, газа, уже озабоченные высокими счетами компании, которым говорили, что тарифы должны скоро снова увеличиться, возможно, заинтересуются, как тратит их деньги “ГСП энд Л”, полугосударственная компания. Возможно, если бы администраторы типа Нимрода Голдмана ездили, как и все мы, то есть менее роскошно, полученная экономия вместе с другими сбережениями помогла бы сдержать это постоянное увеличение тарифов”.
В середине второй половины дня Ним сложил эту газету и отметил статью, потом передал ее секретарю Эрика Хэмфри.
— Покажите президенту. Он ее все равно увидит, так что пусть уж лучше получит экземпляр от меня.
Через несколько минут Хэмфри вошел в кабинет Нима и швырнул на стол газету. Он был злее, чем Ним когда-либо видел его, и даже, немало удивив Нима, повысил голос:
— Ради Бога, о чем вы думали, когда втянули нас в эту чертовщину? Разве вы не знаете, что комиссия по компаниям коммунального хозяйства рассматривает наше обращение о повышении тарифов и вынесет свое решение в течение нескольких дней? Ведь это как раз то, что вызовет недовольство. Они были бы рады перерезать нам глотки.
Ним тоже не скрывал своего раздражения.
— Конечно же, я знаю это, — он жестом указал на газету. — Я вне себя, как и вы. Но эта чертовка журналистка выхватила нож для снятия скальпа. Если бы она не зацепила вертолет, то было бы что-то еще.
— Не обязательно. Она могла и не найти ничего. Пользуясь этим вертолетом столь опрометчиво, вы подбросили ей такую возможность.
Слушая его, Ним сохранял полное спокойствие. Он уже давно понял, что глотать несправедливые обвинения — часть его работы. Лишь две недели назад президент сказал своим старшим помощникам на неофициальной встрече: “Если вы сможете сберечь для себя полдня и сделать работу быстрее и эффективнее, пользуйтесь вертолетом компании, так как это в долгосрочном плане дешевле. Я понимаю, что эти вертолеты необходимы нам для специалистов, проверяющих линии электропередачи, в чрезвычайных обстоятельствах, но когда их не используют для таких целей, поднимать их в воздух лишь не намного дороже, чем держать на земле”.
Но Эрик Хэмфри, по-видимому, забыл, что он сам попросил Нима провести двухдневный брифинг для прессы и представлять компанию на важной встрече в торговой палате утром в первый день поездки журналистов. Ним не смог бы сделать то и другое, не воспользовавшись вертолетом. Вообще-то Хэмфри был справедливым и, наверное, потом вспомнит об этом, но даже если и не вспомнит, то это не столь уж и существенно.
Сейчас в баре, когда алкоголь постепенно брал над ним верх, Ним чувствовал, как притупляется горечь. Каким-то дальним, пока еще ясным уголком мозга Ним презирал себя за то, что делал, и за воображаемую слабость. Затем он подумал, что такое случалось с ним нечасто — он не мог даже вспомнить, когда был настолько пьян. Быть может, позволить себе это разок и послать все к черту тоже полезно?