Ним глядел на нее. Второй раз за сегодняшний вечер он видел женские слезы.

— Тьфу! Совсем не хотелось этого. — Маленьким платочком Синтия вытерла глаза. — Думаю, что я так же счастлива и довольна, как и Карен. — И по-дружески добавила:

— Ну, почти так же.

Возникшее минуту назад у Нима напряжение пропало. Усмехнувшись, Ним признался:

— Могу сказать только одно: будь я проклят!

— Я могу сказать больше и скажу, — заметила Синтия. — Но сначала — как насчет того, чтобы выпить еще?

Не дожидаясь ответа, она взяла стакан Нима и снова наполнила его, так же как и свой. Вернувшись на свое место, она сделала глоток и продолжила, аккуратно подбирая слова:

— Ради тебя, Нимрод, и ради Карен я хочу, чтобы ты понял кое-что. То, что случилось сегодня, было чудесно и красиво. Ты можешь не знать или не понимать этого, но некоторые люди относятся к инвалидам как к прокаженным. Я видела это сама, Карен сталкивается с этим чаще. Вот почему в моем справочнике ты именуешься как Хороший Парень. Ты вел себя с ней как с настоящей женщиной… О, ради Бога!.. Я опять заплачу.

Платок Синтии был совсем мокрый. Ним подал ей свой, и она взглянула на него с благодарностью.

— То, что ты делаешь… Карен сказала мне, что… Он застенчиво пробормотал:

— Знаешь, я ведь случайно оказался здесь и увидел Карен.

— Так обычно и бывает.

— И то, что произошло между нами.., ну, я этого не планировал. Я никогда не думал… — Ним запнулся. — Это случилось само собой.

— Я знаю, — сказала Синтия. — И раз мы об этом заговорили, разреши мне задать тебе вопрос. Ты испытывал, испытываешь чувство вины?

— Да, — кивнул он.

— Не надо! Однажды, когда я думала, чем помочь Карен, я прочитала заметку, написанную Милтоном Даймондом. Это профессор медицины на Гавайях, изучающий секс инвалидов. Я не помню точно его слова, но смысл написанного в следующем: инвалиды имеют и без того достаточно проблем, чтобы быть обремененными чувством вины.., сексуальное удовлетворение имеет для них более высокую ценность, нежели общественное одобрение, таким образом, в сексуальном плане для инвалидов подходит все. — И Синтия добавила почти грубо:

— У тебя еще остается чувство вины? Выкини его!

— Не уверен, — сказал Ним, — можно ли меня удивить еще чем-нибудь сегодня. Но несмотря на это, я рад, что мы поговорили.

— Я тоже. Это касается Карен, и я рада узнать о ней новое, как и ты. — Синтия продолжала потягивать свой скотч, затем проговорила задумчиво:

— Ты поверишь мне, если я расскажу тебе, что, когда Карен было восемнадцать, а мне двадцать один, я ненавидела ее?

— Мне трудно в это поверить.

— Это правда. Я ненавидела ее потому, что все внимание родителей и их друзей было адресовано ей. Иногда мне казалось, что я вообще не существую. Всегда было так: Карен — это, Карен — то! Что нам сделать для дорогой, бедной Карен? И никогда — что нужно здоровой, нормальной Синтии? Был мой двадцать первый день рождения. Мне хотелось собрать большую компанию, но мама сказала, что это неуместно из-за Карен. Поэтому состоялся лишь небольшой семейный чай — мои родители и я, Карен была в больнице, — паршивый чаек с дрянным дешевым пирогом. Что касается моих подарков, то они были чисто символическими потому, что каждый цент был на счету. Мне стыдно признаться, но в эту ночь я молилась, чтобы Карен умерла.

В наступившем молчании даже через опущенные шторы Ним слышал, как дождь стучит в окна. Он был тронут доверием Синтии, но где-то в уголке мозга копошилась мысль о том, что такая мерзкая для других погода для него означает удачу. Деловые люди вроде него дождь или снег расценивали как запасенную впрок, на сухой сезон, гидроэнергию. Он отбросил эти мысли и обратился к Синтии:

— И когда изменились твои чувства?

— Не так давно, и менялись они постепенно. Перед этим я пережила мучительный период вины — вины из-за того, что я здорова, а Карен — нет. Вины из-за того, что я могу делать то, чего она не может, — играть в теннис, ходить на вечеринки, обниматься с мальчиками, — Синтия вздохнула. — Я не была хорошей сестрой.

— Но ты сейчас хорошая.

— Настолько, насколько могу — после забот о муже, доме и детях. Только после рождения моего первого ребенка я начала понимать и принимать во внимание мою маленькую сестру, и мы стали близкими. Теперь мы товарищи, которые доверяют друг другу свои тайны и мысли. Нет ничего, что бы я не сделала для Карен. И нет ничего, чего бы она мне не сказала.

— Я уже понял это, — кивнул Ним.

Совсем разоткровенничавшись, Синтия рассказала ему о себе. Она вышла замуж в двадцать два просто потому, что хотела уйти из дома. Ее муж постоянно менял работу; однажды он был даже торговцем обуви. Ним подумал, что замужество ее было не совсем удачным и, наверное, она жила с мужем ради троих детей. Перед замужеством Синтия брала уроки пения, теперь четыре раза в неделю по ночам она поет во второразрядном ночном клубе, чтобы дополнить скудный заработок мужа. Сегодня ночью у нее выходной, поэтому она здесь, муж сидит с одним ребенком дома. Пока они говорили, Синтия выпила еще два скотча. Ним отказался. Он заметил, что ее язык стал немного заплетаться.

Наконец Ним поднялся:

— Уже поздно. Я должен идти.

— Я подам плащ, — сказала Синтия. — Тебе он понадобится, чтобы дойти до машины. — И добавила:

— Если хочешь, то можешь остаться. Этот диван превращается в кровать.

— Благодарю, но я лучше пойду. Она помогла ему надеть плащ, а на пороге дома поцеловала его в губы.

— Это тебе от Карен. И немножко от меня. По дороге домой он пытался выкинуть из головы навязчивую мысль, которая казалась ему хищной и предательской, мысль о том, что в этом мире много привлекательных женщин и немало среди них таких, кто согласен разделить с ним сексуальные удовольствия. Опыт, инстинкт и знаки внимания говорили ему: Синтия была бы согласна.

Ним Голдман, помимо всего прочего, был большим любителем вина. Он обладал тонким вкусом и особенно ценил вина из Долины Нейп, считавшиеся лучшими в Калифорнии и даже соперничавшие со знаменитыми французскими. Он был рад поездке в Долину Нейп вместе с Эриком Хэмфри, хотя его и озадачивало, почему Хэмфри пригласил только его.

Причиной их поездки в этот ноябрьский день было возвращение домой одного уважаемого, преуспевающего, выдающегося сына калифорнийского края — достопочтенного Пола Шермана Йела. В честь этого события намечался праздник.

Еще две недели назад Йел занимал высокий пост в Верховном суде Соединенных Штатов Америки.

Если кто и заслужил посвящение в звание “Мистер Калифорния”, так это, несомненно. Пол Шерман Йел. Все, о чем калифорниец может мечтать или к чему стремиться, было в его необычной карьере, которая теперь подходила к концу.

В двадцать с небольшим лет он, на два года обогнав большинство своих сверстников, с отличием окончил Стэнфордскую школу права. С тех пор и до своего восьмидесятилетнего юбилея, который он недавно отметил. Пол Йел занимал ряд важных и ответственных постов в государственном аппарате. Как молодой юрист, он завоевал в штате репутацию защитника бедных и бесправных. Он стремился и получил место в калифорнийской ассамблее и после второго срока полномочий в ней стал самым молодым сенатором штата. Его законодательная деятельность за весь этот период была значительной. Он являлся автором законов, защищающих меньшинства, и законов против предприятий, где использовалась потогонная система. Принимал участие в разработке законодательных актов, отстаивающих права калифорнийских фермеров и рыбаков.

После сената Пол Шерман Йел был избран министром юстиции штата, в этой должности объявил войну организованной преступности и отправил нескольких ее главарей за решетку. По логике вещей следующей ступенью должен был быть пост губернатора штата, он бы получил его, если бы только захотел. Вместо этого он принял приглашение президента Трумэна занять вакансию в Верховном суде Соединенных Штатов. Слушания в сенате по поводу его утверждения оказались короткими, их результат был заранее известен, так как его имя не было запятнано скандалами или обвинениями в коррупции — за ним даже закрепилось прозвище Мистер Честность.