— А потому что ни одна власть не сможет позволить себе, чтобы кто-то ходил по пивнушкам и рассказывал, что да как будет в светлом завтра. Никто этого терпеть не станет!

— Но ведь мне ты ничего такого не рассказал… — попытался возразить он.

— Какого это «такого»? — передразнил я его. — Не надо преуменьшать значение информации. Даже ты уже очень много знаешь. Перечислить? Пожалуйста! Про беспилотники знаешь? Знаешь! Про компьютеры знаешь? Тоже знаешь! И про электролобзики знаешь! И знаешь даже, как качественная строительная тачка должна выглядеть! Кроме этого, ты можешь рассказать, как работает кофеварка, и что на сверло нужно победитовый наконечник пришпандорить, чтобы оно брало бетон. Так что не обольщайся: темницы рядом со мной тебе теперь никак избежать не удастся.

— Но ты это… ты подожди… подожди… а если я это… если пообещаю, что никому никогда ничего не расскажу? — попытался проработать вариант новоиспечённый секретоноситель. — Если дам слово комсомольца⁈

— Слово — это хорошо, — вздохнул я. — Но ты же сам понимаешь, что в таком деле никто рисковать не будет. Вдруг ты где-нибудь чего-нибудь кому-нибудь ляпнешь… и пошло-поехало.

— Я же сказал, дам слово! А это значит, что ничего не ляпну! — упрямо повторил Сергей, его голос дрожал от возмущения.

— Ну хорошо, ты не ляпнешь, так ляпнут другие… например, появится предатель из тех, кто будет знать о тебе. Перебежит он на сторону противника или вероятного противника и там всё расскажет. И вот уже на следующий день все спецслужбы мира начинают охоту за бывшим разведчиком, который один, без охраны, по одному и тому же маршруту практически ежедневно, кроме воскресенья, когда у него выходной, ходит на работу на завод. Как думаешь, насколько быстро тебя вычислят, схватят, упакуют и перевезут за границу? Думаю, ты и сам понимаешь, что это произойдёт достаточно быстро, и наши спецслужбы и милиция отреагировать и спасти тебя попросту не успеют. А вот чтобы этого не произошло, необходимо будет нашим спецслужбам предпринять некоторые упреждающие мероприятия. В том числе выделить для тебя охрану, которая будет всегда находиться рядом. А в дополнение к этому максимально уменьшить твоё пребывание на улице, вне своего жилища и рабочего места. Более того, для них будет лучше, чтобы ты вообще никогда никуда не выходил, а помещение, в котором ты обитаешь, было не только без окон, но и не имело обоев и деревянных обшивок, что в случае пожара могут гореть и дымить. Понимаешь, что я говорю о бетонных стенах в камере без окон и с одной лишь дверью, за которой будет стоять сотня охранников! А камера эта будет где-то в дикой степи Казахстана в городке, который даже на картах никогда не существовал!

— Какой кошмар, — закрыв глаза, обхватил голову руками Сергей. — Какой кошмар… — Он посидел так с минуту, а затем посмотрел на меня и, словно бы ища выход, негромко произнёс: — Слушай, мне кажется, в твоих размышлениях есть узкое место. Ты говоришь про охрану, так ведь и туда могут быть внедрены предатели.

— Вот именно! — истерично хохотнул я. — А потому это узкое место могут посчитать слишком узким. И тогда место станет другим — не узким, а глубоким. Ты меня понимаешь?

— Наши так никогда не сделают! — немедленно возразил он, но в его голосе уже не было прежней уверенности.

— Ты так считаешь? Ну, хорошо. Тогда скажи мне, Серёжа, будь ты на их месте и, зная, что в любой момент чужое государство может получить судьбоносные технологии, после изучения которых оно будет способно легко уничтожить или захватить за месяц, а то и неделю, любую страну или даже страны, ты бы как поступил? Вот и я о том же: что значит жизнь одного человека против спокойной жизни сотен миллионов или даже миллиардов?

Я говорил, и мне было жутко. Очень жутко!

Разумеется, в своих крайне мрачных размышлениях я перестраховывался и этой самой жути нагонял в высшей степени чрезмерно. Но, ёлки-палки, времена сейчас были тяжёлые, и мои умозаключения вполне могли быть легко оправданы военной необходимостью.

«Ладно. Пусть, не убьют, наверное. Но и жить в „золотой клетке“ я не хочу. А поэтому нужно будет объяснить напарнику, что я, считаю и категорически настаиваю, что никакой информации о своём местоположении никому выдавать ни в коем случае нельзя! Во всяком случае — пока…».

Разведчик после моих слов вышел и до ужина ко мне не подходил. Когда позвал его в столовую, после того как вскипятил чайник и разложил по порциям пайки с едой, тот, тяжело вздохнув, произнёс:

— Николай, я много думал над тем, что ты сказал. Я понимаю тебя, ты человек другой эпохи и не можешь знать, как мы тут живём, поэтому твои опасения обоснованы. Но поверь, никто тебя заточать или убивать не будет. Ведь ты человек, который принесёт нашей стране силу и мощь. Ну разве мы так с тобой поступим⁈

Я тоже вздохнул и, разливая кипяток по стаканам с заваркой, сказал:

— Согласен — черноты я достаточно много нагнал. Но и ты пойми, если попаду в руки, пусть даже и наших спецслужб, я моментально лишусь свободы. Навсегда — на всю оставшуюся жизнь. Я тебе уже объяснил, что никто и никогда меня в покое не оставит. Я не смогу свободно ходить по городу, не смогу ездить на общественном транспорте, посещать театр или столовую. Да и вообще — я не смогу даже остаться наедине с девушкой, если только она не будет сотрудником органов. Я всегда буду общаться с одними и теми же людьми. И абсолютно чужие люди, во власти которых я окажусь, станут определять круг моего общения. Все разговоры только с проверенными гражданами, что имеют определённый допуск. И даже с ними я не смогу импровизировать — у меня будут чёткие выверенные инструкции по темам общения, за грани которых отступать будет нельзя. И не дай бог уйти от этих заготовок! Наверняка кураторы введут и наказания за избыточную говорливость. Конечно, в противовес, скорее всего, будут и поощрения, но только вряд ли они станут уж слишком послабляющими режим. Да-да, именно — режим, очень напоминающий тот, что в местах не столь отдалённых! Неважно, сколько золота, еды и вещей будет вокруг — я буду попросту несвободен. И нет сомнения в том, что я очень скоро начну завидовать зэкам, которые выйдут на свободу даже пусть через двадцать пять лет. Ведь они всё-таки хоть когда-то выйдут, а я — нет!

Напарник, глядя на пар, поднимавшийся от стакана с чаем, покачал головой. Его лицо, освещённое тусклым светом лампы, выражало смесь сочувствия и раздражения.

— Ох, умеешь ты, Николай, краски сгущать, — наконец произнёс он, постукивая пальцами по столу. — Я к тебе шёл, чтобы как-то поддержать, вывести тебя из этих мрачных мыслей. А ты опять про обречённость.

— Извини, что не оправдал, — ответил я, не став улыбаться. Напротив, сделал лицо как можно серьёзнее, чтобы показать собеседнику всю тяжесть ситуации. Мне нужно было донести до него, что всё не просто — далеко не просто! И я продолжил: — Вообще парень я весёлый, и юмор мне не чужд, но тут тема такая, что не до смеха. Речь идёт о моём и, теперь уже твоём будущем. Думаю, если ты всё, о чём я говорил, не пропускал мимо ушей, то осознал, что судьбы наши с тобой теперь связаны этой тайной.

— Это я понял, и кое в чём с тобой согласен. Но всё же не во всём! Думаю, что с нами будут обращаться хорошо. Но, — тут он поднял руку, словно останавливая мои возможные возражения, — ты прав: полностью свободны ни ты, ни я не будем. Однако вот что тебе ещё сказать хочу: со мной всё ясно — я гражданин нашей страны. Кстати, чтобы убедить тебя в искренности назову своё полное имя и звание. Я не имею право рассказывать тебе это, но для пользы дела и установлению доверительных отношений, считаю, что это необходимо сделать. Я — младший лейтенант Кудрявцев Сергей Алексеевич. Так что со мной всё понятно — я выполню всё, что прикажет командование и партия. А вот ты — человек хоть и наш, но не совсем наш, как бы странно это не прозвучало. Поэтому, по-хорошему, ни я, ни кто-либо другой не имеет права тебе приказывать, как поступать. Разве только просить тебя помочь нашей стране в трудную минуту.