С высоты в сто метров всё выглядело тихо и мирно, но это было то самое коварное спокойствие, которое всегда предшествует буре. Рядом с домом никаких повозок или машин, кроме той, на которой приехал напарник, замечено не было, равно как и полицаев. А это означало, что все, кто прибыл со старостой, находились внутри.

Поднял дрон чуть выше, залетел за соседний сарай, а потом осторожно снизился, чтобы лучше рассмотреть окна. Почти сразу нашёл нужное.

В помещении большой горницы, кроме Кудрявцева, матери Анны и мальчугана, было ещё три человека. Посредине — вероятно, староста. Лет под шестьдесят, с красными, мутными глазами и густой седой бородой, из которой торчали жёлтые клочья табака. Предатель был пьян до такой степени, что даже через микрофон передавалось ощущение мерзкого перегара.

По бокам от него стояли с винтовками за плечами два полицая. Молодые, но уже с лицами, на которых отпечаталось то, во что превращает человека власть без совести. Щёки заплыли жиром, глаза наглые, блестящие. Оба в замасленных шинелях, из-под которых виднелись грязные воротники.

Аня, наблюдая за происходящим на экране, сжала кулаки так, что побелели пальцы.

— Это Юрка и Мирон, — прошипела она. — Тот, что слева — Мирон. Это он всё меня домогается — проходу не даёт. Гад, фашистский прихвостень, как и его отец и брат. И как только таких земля носит⁈

Я видел, как в её глазах на миг блеснули слёзы, но она сдержалась.

А между тем староста, услышав, что сказал Сергей, наморщил лоб и потеребил бороду.

— Что-то не пойму я тебя, господин ефрейтор. Ты ефрейтор и Ганс ефрейтор, так чего ж он не сам приехал, а тебя послал? Иль ты у него на посылках бегаешь?

— А ну молчать, сволочь! Как разговариваешь с немецкий унтерофицир⁈ — тут же зарычал напарник делая всё что должно было соответствовать его роли.

В его голосе зазвучала та самая сталь, которую я уже знал по предыдущим операциям. Теперь он не играл — он постарался жить этим образом.

Староста отшатнулся. В комнате повисла тяжёлая пауза.

— Да молчу я, молчу, — тут же пробурчал бородач, примирительно поднимая руки. — Просто странно это… форма-то у вас с Гансом считай что одинаковая. И пуговица даже та же самая, что Маруська подшивала. Только вот не было у Ганса дырки в кителе прям посредине груди. — Он прищурился, словно лисица, что чуяла капкан, и крикнул: — Сынки, на прицел его! Это не немец!

Стоящие рядом полицаи мгновенно вскинули ружья. Щёлкнули затворы.

— Ви ошибаться! И будите ответить за это безобразие! — попытался продолжить играть свою партию Кудрявцев.

— Ответим, ответим. Только не перед тобой. — Староста хмыкнул, а затем шагнул вперёд. — Ты кто? Чёта лицо у тебя знакомое! А ну… — он чуть наклонил голову и через мгновение вскрикнул: — Ба! Да это ж убёгший красный! Значит, пригрела его, — перевёл взгляд на женщину и прищурился, — да, Галина Ивановна⁈

— Да ти шо, батя, — не поверил один из сыновей. — Неужто и впрямь он⁈

— А ты сам погляди, Мирон! Это ж тот, кого мы в сарае держали! Разве не помнишь⁈ А я вот на память не жалуюсь! Я его морду запомнил — вишь, как глазами зыркает! Не любит он нас, не любит!

— А за что вас, тварей — предателей своего народа, любить⁈ — явно поняв, что раскрыт, с презрением процедил Сергей. — Гниды вы, а не люди!

— Батя, точно — он! — удивлённо прошептал второй сын.

— А я что вам говорил⁈ У меня-то глаза есть, хоть и с похмелюги, — усмехнулся староста и обратился к Кудрявцеву. — Значит, сбёг ты от нас, убил Анькиного ухажёра и теперь к матери пришёл? Хочешь её тоже увести к Аньке⁈ — И тут он зарычал: — А ну, говори, где девка⁈

— Не твоё дело! — в ответ презрительно проскрежетал разведчик, и я увидел, как он незаметно опустил руку и пододвинул её к карману, в котором лежал трофейный пистолет системы Люгера.

Однако главный полицай это тоже заметил.

— Но-но! Не балуй! — прошипел он и, покосившись на своих сыновей, дал команду: — Вяжите его, сынки, сейчас допросим как следует и узнаем, кто помог ему сбежать. Хотя… — он повернулся и посмотрел на мать Анны, — да тут и думать нечего. Что дочь комсомолка за красных, что мать от неё недалеко ушла — тоже коммуняка, поди. Давно надо было вас кончить вместе с твоим щенком! Да всё Мирон, — он потряс кулаком перед лицом одного из сыновей. — Люблю да люблю… А оно вишь как сложилось⁈

Меня из раздумий вырвал голос Ани, которая прошептала:

— Николай, что же нам делать⁈

Сказать по правде я был в растерянности — ситуация была фактически безвыходной. У дрона на подвесе боезапаса не было, более того, его вообще у нас в наличии больше не было. Впрочем, даже если бы и был, то как мне его применить, когда рядом с полицаем находились не только Сергей, но ещё и женщина с ребёнком⁈

Стрелковым же оружием в данный момент я тоже помочь никак не мог. И дело даже было не в том, что я находился в нескольких километрах от Никитино, а в том, что стрелять — это не то же самое, что сдавать экзамен по баллистике. Конечно, если бы в потенциальном бою у меня было время приготовиться, выбрать позицию, хорошенько и не спеша прицелиться, я, возможно, сумел бы снять одного, двух, а может быть даже и трёх противников, но кто бы мне дал время на эту самую подготовку? Да и к тому же на шум выстрелов неизбежно сбежались бы остальные полицаи — и тогда уж точно у нас шансов бы не было.

А тем временем пособники оккупантов шагнули к Кудрявцеву.

Нужно было срочно что-то предпринимать.

Я посмотрел на растерянную Аню, которая стояла рядом бледная, с дрожащими губами. В её глазах отражались огни от монитора, и это придавало и без того блёклому лицу какой-то совсем уж призрачный оттенок.

Тяжело вздохнул, понял, что выбора у меня попросту нет, после чего махнул на всё рукой, опустил дрон ближе к дымоходу, врубил микрофон, рывком сдвинул ползунок громкости до конца и, собрав в себе все силы, что были, громко зарычал в динамик:

«Внимание! Граждане бандиты и предатели! Вы окружены частями Красной армии! Немедленно освободить заложников, иначе мы уничтожим всех до единого!»

В доме мгновенно всё замерло.

— Чо? — наконец раздался в рации голос главного полицая, очевидно, впавшего в прострацию и шок.

И оно было от чего. Стереодинамики беспилотника орали так, что звук, наверняка, был слышен не только во всей деревне, но и вёрст на двадцать окрест.

Я же продолжал запугивать гадов, ощущая, как под кожей леденеет кровь, и одновременно поднимается нечто вроде злорадной радости.

— Считаю до трёх! После чего мы уничтожим тут всё живое! Раз! — и, не продолжая лекцию про математику и цифры дальше, крикнул в микрофон: — Серж, на выход! Пулемёты тебя прикроют!

— Как это⁈ — услышал я в рации, окрик принадлежащий старосте. В голосе слышалась растущая паника.

— Не двигаться, я сказал! Стоять на месте! А то и тебя, и твоих сыновей положим! Вы все у нас на прицеле!

— Ясно⁈ — донёсся ровный голос Сергея, который, поняв мой блеф, решил подыграть. — Сидите тут тихо и не высовывайтесь! Иначе сгорите, как и сгорели ваши полицаи при моём побеге! Так что даже не смейте нас преследовать! А вы, — это уже маме Анны и мальчику, — быстро за мной!

Уже через пару секунд я увидел, как они выбегают из дома.

Галина Ивановна была хрупкой женщиной лет под пятьдесят, с волосами, собранными в тугой узел; одежда её была обычной для этих времён: старое пальто, поношенная шаль. Несмотря на скромное телосложение, она несла на руках ребёнка лет восьми, худого, со светлыми кудрявыми волосами.

Когда приблизились к грузовику, Сергей в одно мгновение помог женщине и ребёнку забраться в кабину, поторапливая:

— Залезайте! Залезайте!

После того, как семья оказалась внутри, Кудрявцев сам запрыгнул за руль, и грузовик сразу же начал движение.

Тут дверь распахнулась — полицаи пришли в себя от первоначального шока, и один из них — младший сын Мирон — выскочил и направил ружьё в сторону машины. При этом бегавшая во дворе собака, похоже, почуяв опасность, рванулась к нему и зарычала.