И подводы двинулись дальше.

Позади разгорелся пожар. Оказывается, партизаны подожгли сложенные вдоль дороги штабеля шпал.

Линия бушующего огня тянулась километра на два, причудливо освещая колонну повстанческого полка.

— Здорово горит! — радовались бойцы. — Жарко сегодня барону! Подпекает!

В темноте монотонное движение успокаивало. Теперь, когда отблеск пожара падал на людей, на повозки, Юре казалось, что невидимый враг следит за ними. На всякий случай он вытащил из-за пояса морской наган.

— Слушай, пацан, как тебя кличут? — спросил Бескаравайный.

— Юра.

— Ты чего крутишь у себя перед носом этой пушкой? Это ты брось! Еще ненароком в кого пальнешь или меня по голове саданешь. Так с оружием не обращаются.

Юра ничего не ответил. В самом деле, не мог же он ему признаться, что совсем не машет перед носом «пушкой», а целится в подозрительные темные пятна у дороги. Вдруг там засада? Выстрелы! Он — вперед: «Сдавайтесь!» Берет в плен генерала с военными бумагами, со всеми военными планами Врангеля. Когда-то, давным-давно, он мечтал захватить в плен Наполеона. А сейчас он, Юра, едет ночью в крымских горах вместе с отрядом и, уж конечно, будет воевать. Это не сон и не фантазия! Это факт. Лишь бы только не сразу отправили подводчиков, а дали повоевать. Он — красно-зеленый! Он будет мстить и за матроса-ревкомовца, и за тетю Олю, и за Никандра Ильича.

— Пепел Клааса стучит в моей груди! — вслух произнес он.

— Ты чего это? — опросил Бескаравайный.

— Уж очень все неожиданно…

— На войне завсегда так… Тяжелое дело! — сказал Бескаравайный как бы в раздумье.

Вдруг подводы остановились. Впереди слышался спор. Мокроусов приказал свернуть с шоссе на лесную дорогу, а Умар противился.

— Не поеду! Ты обещал ехать в Салы, а сейчас куда? — кричал он.

— Командир сказал: не дальше Салов, — напомнил чей-то голос. — Так оно и будет.

— Товарищи подводчики, кто поедет вперед, а то нам эти споры ни к чему! — громко крикнул Мокроусов.

Вызвались многие. Юра не стал ждать, объехал подводу Умара и поехал впереди. Вожжи он привязал за передок повозки. Серый шел по лесной дороге за пешими партизанами. Ветки задевали лицо Юры. Он все ждал, когда же будет засада, и даже устал от ожидания. Он то дремал, то просыпался и, когда Серый остановился, чуть не свалился с повозки.

2

Рассвет застал их в глубоком ущелье, на узкой лесной дороге, размытой ливневыми потоками. Куда ни посмотришь, деревья и кусты: дубы, грабы, ясень, кизил, боярышник. Местами на поросших травой склонах торчат каменные ребра. Слева, невидимая за деревьями, журчала речка.

— Стой! Дневка!.. — цепочкой побежало по колонне.

Юра, как и другие, свернул с дороги на поляну, под дуб, выпряг Серого и привязал его к повозке, а буланого — к дубу и задал обоим сена.

Бескаравайный спал, похрапывая. Повязка на его голове намокла, покраснела от крови. Будить или не будить? Пусть спит, намучился, решил Юра.

— Товарищи! — послышался голос командира роты. — Надо зарезать и освежевать двух баранов на варево. А ну, живее! Кто барашка разделает — получит шкуру.

Умар тут же поймал одного барашка и потащил его вниз. Один из бойцов схватил было второго, но тот вырвался и побежал. Юра, расставив руки, бросился ему наперехват. В этот момент чьи-то руки, протянувшиеся из-под куста, схватили барашка за задние ноги.

— Держи его, а то даст стрекача, как заяц!

Юра быстро обернулся на знакомый голос:

— Гриша-матрос?! Вот так встреча!

— Привязывай! Веревка на земле. Смотрю — и глазам не верю: сам сват мой собственной персоной! Ты как попал сюда? А где весь ваш экипаж? Сергей вроде и не собирался уходить из Судака.

Юра подсел к матросу, коротко рассказал обо всем и спросил:

— Где мы сейчас находимся?

— В урочище Суук-Су. Речка эта тоже Суук-Су. А тебе, того, тоже «суук»? [2] Замерз? Или, наоборот, в жар бросает. Дня через три, когда выяснится обстановка, вас всех отпустят. Нам столько подвод ни к чему.

— Я не хочу, чтобы меня отпускали. Я могу остаться. Скажи Мокроусову…

— Да ну?

— А куда мне спешить? Уроки нагоню.

— Ты о своих подумал?

— Юсуф сообщит, где я.

— А ты под пулю не спеши и не воображай, будто здесь охота на зайцев или гулянка. Придет советская власть — для вас, хлопцы, много дел найдется. А пока до свиданья. Пойду к своим…

Вернулся Умар с тушей барашка и шкурой. Он разрезал тушу, помыл каждый кусок в речке и стал раскладывать мясо по трем ведрам. В этот момент проходивший мимо Мышонок подхватил снятую шкуру и уже почти скрылся за деревьями.

Умар запричитал:

— Ай-ай, плохой человек!..

— Брось! — крикнул Мышонку Юра. — Эту шкуру дали Умару!

Он догнал Мышонка и схватился за шкуру:

— Командир обещал шкуру тому, кто барашка разделает!

— Ты что обижаешь, Мышонок, моего кореша? — раздался голос быстро появившегося матроса.

— Этот — твой кореш?

— Ага. Вместе охотились. Вместе Врангеля в плен брать будем.

— Думал занести шкуру Фросе в Эльбузлы. В хозяйстве пригодится…

— А ну, подойди!

Мышонок подошел к Грише, они о чем-то пошептались. И Мышонок протянул шкуру Юре:

— Бери, не жалко…

— Это не мне, Мышонок, это Умару, — сказал Юра.

— Какой я тебе Мышонок! Я — Машенок! Слушай сюда! Я прошел огонь, воду и медные трубы. Работал в цирке и в порту. Был у анархистов. Меня сам батько Махно боялся. Два раза меня вешали, три раза расстреливали, я сто раз бежал с тюрьмы. Я психованный, если меня заведут. А для своего кореша я всю молдаванку выверну наизнанку. Давай пять!

Пальцы у Мышонка были как железные.

Юра помогал Умару варить бараний суп в трех ведрах. Много таких ведер кипело под деревьями. Юра подкладывал дрова, солил, пробовал и был очень горд своей поварской самостоятельностью.

Когда суп поспел, Юра получил, как все, большую жестяную кружку вина, краюху пшеничного хлеба и стал черпать вместе с Умаром из большой миски горячий, душистый, крепкий бульон и куски баранины. После обеда он лег под повозкой и сразу же заснул.

Его разбудило требовательное ржание Серого. День клонился к вечеру. Жеребец нетерпеливо рыл копытом землю и успел вырыть большую ямку. Юра поспешил к своему любимцу, гладил его по шее, тихонько называл ласковыми именами. Серый негромко ржал и, тычась атласными губами в руку хозяина, просил, чтобы его напоили. Юра повел его к реке.

Конь сунулся губами в журчащую воду в одном месте, в другом, пока не нашел тихое местечко, и стал с удовольствием, не спеша пить. Несколько раз он поднимал голову, вздыхал и снова пил и пил, пока не раздулся, как бочка. Затем, стоя в воде, потянулся к зеленой траве на берегу. Юра привязал длинную вожжу к дереву — пусть пасется. Затем привел буланого, напоил и его.

На открытых горных лужайках трава в июле уже сохнет, а здесь, в тени, возле воды, было еще много зеленой травы. На другой день Юра так же кормил обоих коней, не выводя из реки. Было ясно, солнечно, безветренно. Спали на траве солнечные зайчики. Доносившийся сюда шум лагеря не нарушал, а усиливал впечатление лесного покоя.

Возвращаясь с Серым в лагерь, Юра встретил Гришу-матроса.

— Слушай, Гриша! — зашептал он с жаром. — В Аджибее у кулаков отобрали охотничьи ружья-централки. Красота! Ну, зачем они партизанам? Возьми два ружья — себе и мне. Мы ведь охотники. Попроси командира.

— Э, нет, браток… Распоследнее это дело — на войне о своей прибыли думать, барахолить. Мы воюем не за новые штаны себе. Заруби это на носу!

— Ну, если так нельзя, то давай сами смотаемся в колонию и реквизируем у кулаков.

— Совсем сдурел! Мы не бандиты. У нас — кто грабит, того к стенке. Понял? Нет, ум у тебя еще короток, к папе-маме надо тебя отправить.

Юра смутился, покраснел. Действительно, какие глупости городил… Он виновато посмотрел на матроса и нерешительно спросил:

вернуться

2

[2] Суук — по-татарски «холодный».