Директор церемонно принял ее, несколько удивившись, что по такому важному делу, как воровство, приехала столь молодая особа, а не ее мать. При разговоре присутствовали инспектор Матрешка и воспитатель Петр Петрович.

Тата непринужденно уселась против угрюмого директора, гладившего то свою прямоугольную бороду, то стриженную бобриком голову.

— Приведите гимназиста Сагайдака, уличенного в воровстве, а также принесите украденные им вещи! — распорядился директор.

— Боже сохрани, не надо! — воскликнула Тата.

— Как так не надо? — пробормотал директор.

— У нас ничто не украдено, а если речь идет о книжках и детском монтекристо, то это был мой опрометчивый подарок Юрочке Сагайдаку, нашему старому другу и соседу по имениям. — Она нарочно сказала «по имениям», хотя Сагайдаки и не были помещиками.

Директор и Матрешка удивленно уставились на Тату.

— Вы хотите, прошу извинить меня, выручить мальчика? Поверьте, дурные наклонности… — начал было директор, но Тата прервала его:

— Нет, нет! Вовсе нет! И мама полностью в курсе дела.

Петр Петрович ввел Юру. Без пояса, с опущенной головой, он исподлобья посмотрел на всех. Увидев Тату, вспыхнул, покраснел, одернул рубаху.

— Юрочка, тебя несправедливо обвинили, оклеветали!..

— Почему же вы, гимназист Сагайдак, не объяснили, что вещи были подарены вам? — строго спросил Барбос-директор.

— Он дал мне слово, что не назовет моего имени, — вмешалась Тата. — Считайте это женским капризом или романтикой, как хотите, но мы с мамой решили проверить рыцарские чувства мальчика. Разве вы не будете гордиться своим воспитанником, что он выдержал такое испытание! — обезоруживающе глядя в глаза директора, сказала Тата.

Матрешка развел коротенькими ручками. Петр Петрович ерошил свои рыжие волосы. Директор недовольно пыхтел.

— Во всяком случае, — сказал он, — все хорошо, что хорошо кончается. Сагайдак, приведите себя в порядок. Почему вы без пояса?

Петр Петрович протянул ему пояс с бляхой. Юра затянулся, исподлобья глядя на начальство, и, посмотрев наконец на Тату, улыбнулся.

Директор встал.

— Все же я полагаю, что проведенный вами эксперимент был жестоким, сударыня! — сказал он, наклонив голову в знак того, что аудиенция закончена.

Тата нимало не смутилась и, выходя вместе с Юрой в коридор, шепнула ему:

— Молодец, мой мушкетер! Теперь я смогу тебе довериться во всем. Мы друг за друга хоть на смерть!

— Сагайдак, вы пропустили занятия. Отправляйтесь готовить уроки. Товарищи объяснят вам, что задано.

Петр Петрович, сказав это, проводил Тату в вестибюль.

Когда Юра появился в зале пансиона, гимназисты толпились вокруг Гоги, обсуждая происшествие.

— Какого черта, — заорал он на Юру, — ты ввел нас в заблуждение?! А? Сказал бы сразу, что Татьяна, это моя сестра, — пояснил он окружающим, — разрешила тебе взять на время эти книжонки и монтекристо. Волнуйся тут за тебя! Дурак!

А дурак улыбался. Улыбался от радости, что Тата верна клятве, что «друг за друга хоть на смерть!». Да, он готов на это!

— Влюбленный осел! — горячился Гога. — Татьяна вскружила ему голову. Она кому угодно вскружит. Ну, он и готов в огонь и в воду. Тоже рыцарь кислых щей! А Татка жуткая авантюристка! — Это звучало у него как высшая похвала.

— Ты не смеешь так о ней говорить! Она замечательная! — закричал Юра.

— Господа, расходитесь!.. А вы, Сагайдак, готовьте уроки!

Так Юра стал на какое-то время героем гимназических разговоров.

На следующее воскресенье приехала Тата и попросила вызвать Юру Сагайдака. Но он застеснялся и убежал в столовую. Во-первых, он боялся, как бы при всех Тата не поцеловала его. Задразнят. Во-вторых, его лишили «воскресенья» за принос запрещенных книжек.

Тата, красивая и очень уверенная в себе, болтала со старшеклассниками. Она тут же, шутя, покорила полдюжины сердец и на ревнивые замечания: «Что вам мальчишка, пойдемте погуляем с нами» — отвечала: «Он мой рыцарь».

Но друзья не могли уговорить Юру выйти. И Тата согласилась погулять со старшеклассниками. Они прохаживались по тротуару перед гимназией, а Юра ревниво, тайком выглядывал из окна.

Даже Петр Петрович расчувствовался, глядя на нее, и сказал:

— Разрешаю. Иди!

А Юра ответил:

— Не пойду!

И не пошел. А потом весь класс обсуждал, правильно он сделал или нет.

Хотя во время войны допускались только благотворительные балы, как недавно в Благородном собрании, гимназисты и гимназистки все же упросили устроить и им танцевальный вечер. Для виду его назвали тоже благотворительным, «в пользу раненых». Решено было устроить киоски и в них продавать искусственные ромашки и маленькие флажки союзных держав — Англии, Франции, Бельгии.

Юра надел парадную форму: мундирчик со стоячим воротничком и светлыми пуговицами, и полчаса надраивал щеткой ботинки.

Играл духовой оркестр. Напомаженный, нафиксатуаренный господин с усами, поворачиваясь в обе стороны, выкрикивал танцующим: «А гош!», «А друа!»

Юра стоял у стены. Ира прошла перед ним — он не поздоровался. Ира стала с подругами рядом, он сделал вид, будто не видит. Ира зашла слева, потом справа, толкнула, извинилась и сказала:

— Это ты?

Юра смотрел мимо.

— Чего ты злишься? Я ведь тебе написала. Я знаю, что не ты сочинил то письмо, а Гога. Я написала, что не сержусь на тебя.

— Вот и танцуй со своим Гогой.

— Ах, так!

— Да, так!

— Хорошо!

Ира ушла. И она танцевала с Гогой и так кривлялась, что Юра презирал ее и жалел. Он уже знал, что собой представляет Гога.

И когда танец окончился и Гога отошел от Иры, Юра сказал ей:

— Ты еще неопытная. Берегись этого подлеца! — Слова он запомнил из какого-то романа.

— Не учи меня! Я сама знаю, что мне делать. Бегай за своей Таткой, старой ведьмой, которая смеется над тобой. Гога все, все мне рассказал. Уйди, я тебя ненавижу!

Так кончилась дружба с Багирой — черной пантерой. И даже во время летних каникул он не встретился с Ирой. Вместе с Борькой и Вильгельминой Карловной она уехала к тетке в Севастополь.

И снова звонки, и снова уроки, и снова вечерняя подготовка уроков. Юра привык к гимназии, к пансиону и уже гордился «своей» Первой классической екатеринославской гимназией, лучшей среди всех других. И хотя реалисты и «набили» гимназистам, но это чистая случайность — они дрались не по правилам.

В гости Юра ни к кому не ходил. Письма писать не любил, отвечать на письма из дому его заставлял Феодосий Терентьевич.

Питание в пансионе ухудшилось. В посылках из дома присылали главным образом уже не вкусненькое, а сало, сыр, домашнюю колбасу.

Шла третья военная зима. Одну за другой гимназии занимали под лазареты. Калеки стояли на улице и просили подаяния. Гимназистки собирали на Красный Крест, прикалывая на грудь искусственную ромашку. На плацу по-прежнему учили солдат. Но теперь это были пожилые, бородатые дядьки и юнцы.

В гимназии все чаще по углам шептались о неудачах на войне, о генералах-изменниках, о «продажных шкурах». Приходили слухи о Гришке Распутине, который хозяйничает в царском дворце и вместе с развратной царицей-немкой и «немецкой камарильей» продает армию и Россию. В разговорах старшеклассников зачастили слова: «Государственная дума», «кадеты», «ответственное правительство».

Эти слухи и разговоры еще не тревожили сознания Юры, хотя и заставляли его иногда вспоминать Тимиша и его дядю.

Весной зубрили, волновались, держали экзамены. У Юры были круглые пятерки, и он ехал домой победителем.

Дома он, как только вылез из экипажа, перецеловался со всеми, тут же убежал, прихватив Алешу и всех собак, в степь, потом купаться, хотя вода была еще «не купальная», и пришел, когда уже стемнело, усталый, загорелый, счастливый.

Обещанная еще в прошлом году поездка на дачу в Судаке снова не удалась. Пришла телеграмма о болезни бабушки. И Юлии Платоновне с Оксаной пришлось выехать в Полтаву. Петр Зиновьевич был загружен работой — его помощника мобилизовали, и Юра неожиданно получил полную свободу.