— Дядюшка, вы ведь не на воскресной проповеди! — воскликнул Теодор.

— Кстати, о проповедях, — обратился к мистеру Пендергасту глава младшей ветви рода, — разве уж так необходимо мне лично читать каждую воскресную проповедь? Может быть можно это поручать и младшим?

— Не только можно, но и должно. Помнишь, как об этом говорит закон: «Надлежит главе дома или кому-либо из домочадцев его каждый седьмой день недели проповедывать малым сим Слово Господне. А также не утруждать их работой, кроме самой необходимой, и не назначать в этот день наказаний».

— Вот, вот… А какую работу считать самой необходимой? Вон, Эллингтоны заставляют и хлопок убирать в воскресенье…

— Ну не каждое же. Конечно, время от времени отдых давать им надо. А то они начинают совсем плохо работать, даже плети не всегда помогают. Вообще, надо беречь негров, уже сейчас прирост слишком мал. Раньше негритянка рожала пять—шесть ребятишек. А теперь в среднем получается два—три. А почему? Многие из нас стали забывать законы. Аллисоны отменили трехмесячное освобождение негритянки от работ, у них почти нет детей. А без негров все наши плантации ничего не стоят. Вот твой прадед, Роберт, когда выделялся из рода, сколько получил негров?

— Что-то около ста пятидесяти. Ещё мой дед обижался на вас, что мало выделили…

— Зато мы помогали вам очень долго и пшеницей, и скотом.

— Конечно, помогали… Так ведь не за здорово живёшь? Теперь-то вы получаете с меня табаком! Я бы за этот табак теперь сколько всего получил бы…

— Только не негров. «Негр есть неотъемлемая часть плантации и не может быть обменён ни на какой другой продукт, а только на негра». Так гласит закон. Но мы отвлеклись. А сколько у тебя сейчас негров?

— Около пятисот.

— Вот видишь, а прапрадед наш, Джошуа Седьмой, когда выделял твоего прадеда, тоже имел всего пятьсот тридцать негров! А было это почти сто лет назад, а точнее — ровно сто один год!

— Да мне, собственно, больше и не надо. У меня ведь только табак и скот. А все остальное я получаю в обмен на табак: и пшеницу, и рис, и хлопок… Вся Река курит мои сигары!

— Сигары действительно превосходные!

— Дядюшка, — Включился в разговор Джошуа-младший, — а почему нет с нами Питера?

— Питер сейчас навещает нас редко. Он все на дальней усадьбе скотом занимается. С утра до ночи на коне. Я давно уже туда не мешаюсь. Наезжает сюда раза четыре в год: пригоняет скот, сыры привозит… Да вы сегодня пробовали его сыр…

— Так это его сыр? Изумительный! — восхитился Теодор. — Так и тает во рту!

— Наверное, уже пора его выделять, — сказал Роберт, — дальняя усадьба — вполне самостоятельное хозяйство.

— Чтобы его выделить, тебе потребуется согласие Совета Старейшин…

— Я думаю, что в этом не будет затруднений.

— Как сказать! Питер — холостяк, а закон запрещает холостяку владеть плантацией.

— Да ведь он может ещё жениться, ему ведь только тридцать? Вот только девушек у нас маловато… Раньше было больше… Но я думаю, за хозяина отдельной усадьбы любая семья отдаст девушку…

— Да, — протянул Джошуа-старший, — е девушками в наших семьях плохо… Вёз больше мальчишки рождаются… Слушай, брат, давай нагрянем к твоему Питеру в гости, всей компанией. Завтра же!

— Завтра не получится — до него почти пятьдесят миль. Сегодня отправим негров. Они приготовят ночлег на полпути. А завтра тронемся и мы. Договорились?

— Конечно! — воскликнул Теодор. — Питер давно хвастался, что его повариха бесподобно, — и он поцеловал кончики пальцев, — готовит цыплёнка по-пиратски!

В этот же самый день, возможно даже, что и в это же время, в двухстах милях вниз по Реке происходил другой обед. Мэри Куам, господская повариха в усадьбе старых Пендергастов, угощала своего сына Джо, приехавшего с дальних пастбищ. Здесъ не подавался салат из спаржевой фасоли и, тем более, цыплёнок, жареный на решётке. Такие вкусные вещи даже в Истпендергастхилле, как называл свою резиденцию мистер Джошуа Пендергаст Одиннадцатый, или в «Гнезде старого Пендергаста», как называли его по всей Реке, готовились только по торжественным дням.

Выросший вдалеке от всевидящего ока хозяина и надсмотрщиков, двадцатилетний Джо Куам (с шести лет его отдали в подпаски) выглядел гораздо лучше, чем его сверстники, выросшие на плантации. Мэри и радовалась, глядя на своего Джо, и горевала одновременно.

Тысячи сомнений и тревог одолевали её: а вдруг старый хозяин решит, что такому здоровому негру надо работать на плантации, а не пасти скот? А там приходится гораздо тяжелее. Почти каждый вечер за конюшней наказывают кого-нибудь.

В этот же приезд сына она беспокоилась особенно старый хозяин уехал со всей семьёй, на хозяйстве остался молодой Сильвестр, который, опьянев от внезапно доставшейся ему власти, уже третий день свирепствовал, раздавая наказания направо и налево.

— Ой, сынок, сынок, — говорила Мэри, подкладывая кусок получше, — ты бы пореже приезжал сюда. Неровен час, попадёшься на глаза старому хозяину, а он и переведёт тебя на плантации!

— Старого хозяина я не боюсь, — отвечал Джо, уписывая за обе щеки, — он дело знает. И знает, что у меня не пропал ещё ни один ягнёнок, а тем более телёнок. Он не станет меня менять на кого-то другого. А остальные пастухи уже старики, так что большая часть работы сваливается на меня.

— Да, — сказала Мэри, — они уже были стариками, когда тебя взяли в подпаски. Я все боялась, что тебя съест эта зверюга, что живёт в болоте около вас. Джо, а ты хоть раз её видел? Говорят, страшная?

Джо чуть заметно усмехнулся:

— Видел раз. Страшная!

— Ты хоть не подходи близко к болоту!

— Хорошо, мама.

— И пореже приезжай. Пусть ездят старики, их никто не тронет.

— Мам, дорога дальняя, а они уже старые. Им тяжело. Да и что здесь страшного: приехал с утра, пока хозяин на плантации, и уехал побыстрее?! — и с этими словами он вышел из дому.

Джо немного покривил душой перед матерью. Причина его частых наездов на усадьбу была совсем не в том, что старикам стало тяжело ездить. Ещё год назад он и сам старался поменьше рисковать. Эту причину звали Мэри Токану, и она приходилась правнучкой одному из старых пастухов.

Пока мать на кухне господского дома кормила Джо, во дворе послышался конский топот и шум голосов. Это вернулся из ежедневного объезда плантации молодой мистер Сильвестр. Подбежавшая челядь увела коня, мистер Сильвестр поднялся наверх, и почти тотчас же прибежала маленькая Джейн с приказанием подавать.

Этим временем и воспользовался Джо Куам, чтобы увидеть даму своего сердца. Скрываясь за высоким цоколем от окон дома, он прошёл в противоположное крыло, где размещалась кружевная мастерская. Старая мисс Оттилия слыла прекрасной рукодельницей, и кружева, которые плели её девушки, славились по всей Реке. Не один плантатор отдавал за эти кружева элитного барана или племенного быка, чтобы его жена или дочь могли украсить свои наряды. И никому из этих дам и в голову не приходило, что вместе с кружевами они надевают на себя слезы чёрных девушек, боль их исколотых пальцев и поротых спин, ибо старая мисс так же, как и её брат, не признавала собственноручной расправы.

Когда Джо заглянул в приоткрытую дверь, в помещении стоял невообразимый шум. Около тридцати или сорока девушек в возрасте от шести до двадцати лет, быстро расправившись со своим скудным обедом, громко болтали. Даже старая мулатка, приставленная наблюдать за ними, пользовалась этими минутами отсутствия хозяйки, чтобы немного передохнуть.

Среди девушек Джо увидал свою сестрёнку, он помахал ей рукой, а она — так как это было уже не в первый раз — тут же толкнула Мэри Токану, чтобы та вышла. Мэри очень обрадовалась Джону и тотчас выбежала в коридор, потом сама застеснялась своей радости, остановилась, потупив взор, и стала теребить кончиками пальцев свой передник.

— Здравствуй, Мэри! — проговорил Джо, голос которого внезапно охрип.