Я не обманывал слушателей. Собаки действительно проделали большой путь. Срок, в который они были подысканы, закуплены и доставлены, был рекордным.

Экспедицию утвердили в последние дни марта. До выхода в море оставалось три с половиной месяца. За это время надо было получить ездовых собак.

Я побывал в Архангельске. Это — пункт выхода экспедиции в море. Найти здесь собак было наиболее желательно. Я знал, что город и прилегающие районы в какой-то мере ежегодно снабжали собаками Новую Землю, что и порождало у меня некоторую надежду. Действительность оказалась плачевной. Ездовых лаек здесь не было. На Новую Землю сбывались преимущественно дворняги и помеси их с сеттерами и лягавыми. Предлагали их и мне. Пытались всучить даже пинчера, уверяя, что это незаменимый пес. Однако расхваливание не могло улучшить качество товара. Рухнула слабая надежда на получение собак и с Новой Земли, лежащей на будущем пути экспедиции. Если там и можно было бы приобрести собак в достаточном количестве, то это были бы представители той же неподходящей для нас «архангельской» породы.

Но что же делать? Где взять собак?

Ближе всего были тундры европейского Севера. Но там ездят на оленях, а собака представлена только оленегонной лайкой. Она прекрасный пастух, но совершенно не годна для упряжки. Если продвинуться дальше на восток, можно было бы набрать небольшое количество неплохих собак в низовьях Енисея. Но здесь их надо было собирать, что называется, поштучно, значит, объехать для этого огромный район и потратить не менее года времени. Не годится! Еще дальше на восток — ездовые собаки были в Верхоянском и Колымском районах. И отличные собаки. Заполучить их было бы хорошо. Я радировал в Якутск. Но там не могли уложиться в нужные сроки и отказали в нашей просьбе.

Больше всего ездовых собак на Камчатке и в Анадырском крае. Здесь можно подобрать прекрасную стаю для любой работы и для любого района севера. Но и Камчатка и Анадырь были слишком далеко, а тогдашние способы сообщения с ними не давали никакой надежды на срочное разрешение вопроса.

Единственная надежда оставалась на Дальний Восток. В низовьях Амура ездовыми собаками пользуются охотники нивхи и нанайцы. В Николаевске-на-Амуре собачья упряжка на улице — обычное явление. Даже в Хабаровске иногда можно наблюдать, как, нарушая все правила движения, вводя в смущение милиционеров и заставляя шарахаться в сторону автомобили, мчится собачья упряжка.

Я телеграфировал в Хабаровск Дальневосточной конторе Госторга. Там я работал раньше и оттуда отправлялся в свою первую экспедицию на остров Врангеля. Госторговцы все еще считали меня своим человеком. На мою просьбу помочь они обещали сделать все возможное. Агентам, работавшим в низовьях Амура, полетели телеграммы с заданием о срочной закупке собак. Аппарат сработал хорошо. Собаки быстро были собраны и вскоре под надзором двух проводников начали свое путешествие в направлении Архангельска.

Естественно, что при заочной покупке нельзя было рассчитывать получить все 50 собак доброкачественными. Поэтому-то в прибывшей стае и нашлось несколько старичков-полуинвалидов. В основном же здесь были середнячки.

Не обладая какими-либо исключительными достоинствами, они, как читатель увидит в дальнейшем, честно трудились, переносили более чем собачьи лишения и своей исключительной выносливостью помогли исследованию Северной Земли. Пройденный ими путь складывался в тысячи километров. Лютовали морозы, выли метели, по горло захлестывала вода, одевая собак в непроницаемый ледяной панцырь, а они шли и шли, волоча за собой тяжело нагруженные сани. Некоторые из них гибли в лямке, отдавая последние силы работе, не зная даже, насколько их работа помогала экспедиции выполнить важные задачи.

Я был рад встретиться со своими будущими четвероногими помощниками. Проводил их вагон до Архангельска и здесь сдал на попечение Журавлеву. До выхода экспедиции в море они помещались в арендованном дворе, почти в центре города, и в белые северные ночи нередко устраивали свои концерты, будя волчьим воем спящих архангельцев. И вот теперь они с нами на Северной Земле — наши помощники.

_{^{Охотник С. П. Журавлев провел за Полярным кругом 13 лет.}}

Я не знаю более мрачного месяца для глубокой Арктики, чем сентябрь.

В средних широтах мы привыкли считать этот месяц началом осени. Во многих областях нашей родины в сентябре часто стоит чудесная погода. В народе называют это время «бабьим летом», а в литературе «золотой осенью».

Здесь же, на половине восьмидесятого градуса северной широты, нет ни золотой, ни просто осени. Нет ни багряных, осыпающихся и шуршащих под ногой листьев, ни увядающих цветов, ни желтеющих трав, ни плавающей в воздухе серебряной паутины. Все, что успело вырасти и расцвести на земле за короткое и холодное лето, уже в августе, когда по небу еще катится незаходящее, полуночное солнце, сразу засыпается снегом. Короткое и холодное полярное лето должно уступить свое место суровой, арктической зиме. Она начинается где-то в середине сентября. Недолгая борьба между уходящим относительным теплом и наседающими морозами и делает сентябрь самым мрачным месяцем высоких широт.

С этим «стыком» лета и зимы и совпала наша высадка с «Седова». Снег, выпавший еще в дни нашей выгрузки, так и остался лежать. Температура воздуха только в первые десять дней колебалась около нуля. Потом, постепенно падая, к концу месяца понизилась до — 12°. Свет заметно убывал. В последние дни августа, когда около нашей базы стоял «Седов», мы еще круглые сутки пользовались светом незаходящего солнца. До половины сентября ночью наблюдались полярные сумерки, и с 10-го числа мы начали по вечерам зажигать в домике лампы. Все более и более поздний восход и более ранний заход солнца точно откусывали день с двух концов. Он быстро убывал, мрачнел и хмурился. В течение всего месяца мы видели над головой только сплошные облака. Плотной, темносвинцовой массой, как годами прокопченный потолок, висели они над нашим островом, над морем и льдами. Мое выражение «над головой» — совсем не метафора. Облачность висела так низко, что вершина нашей радиомачты, на высоте 15 метров над уровнем моря, почти всегда упиралась в нее. Лишь иногда по вечерам в начале месяца на западе, обычно над самым горизонтом, показывалась узкая-узкая щель, горевшая кровавым светом зари и напоминавшая знакомый нам первый след ножа на серой туше тюленя.

И так изо дня в день. Только однажды, как будто для доказательства, что и здесь существует настоящее небо, облака рассеялись. Низкое, но яркое солнце осветило бездонную лазурь небосвода. Голубым пламенем вспыхнули изломы льдин. Темносиние тени легли на розовеющий снег. Арктика заиграла праздничными красками. Сразу стало легче дышать — мы словно сбросили толстое душившее нас одеяло.

Но коротка была наша радость! Не прошло и трех часов, как на северо-западе появилась очередная стена тумана. Она надвинулась тягучей серой массой. Казалось, что туман можно резать ножом — так он был плотен и густ. Исчез голубой купол. Потухло солнце, поблекли краски. Все окутала туманная мгла. Она размыла очертания предметов, потушила блеск льдов и вернула сумрачные будни.

Вообще в это время года день без тумана здесь такая же редкость, как полярное сияние над Москвой. Иногда туман идет чередующимися полосами и наваливается много раз в течение дня. Иногда он держится сплошной массой, и за все сутки в нем не увидишь ни одного просвета. Воздух насыщен влагой, как на дне глубокой, сырой ямы. Часто туман близок к моросящему дождю, а при похолодании кристаллизуется в мелкие шарики и высыпается на землю миллиардами белых крупинок — точно дождь из манной крупы. Наши мачты, антенна, домик и окружающие его предметы, в зависимости от температуры воздуха, покрывались то нежными, пушистыми кристаллами изморози, то твердым покровом ожеледи, достигавшим четырех-пяти сантиметров.