Медведь оказался очень крупным и жирным. В живом виде он, должно быть, весил 400–450 килограммов. Сняв шкуру и с душевной болью бросив ее, я уменьшил вес почти на сотню килограммов. Столько же убавили внутренности, толстый слой жира, срезанный с туши, голова и лапы. Погрузив остальное на сани, я пустился в обратный путь.

Много труда потратил, пока добрался до земли.

Вышли на берег, нашли сухое место, разбили лагерь и решили дожидаться солнца для астрономических наблюдений.

Скоро удача вновь посетила нас. По моему следу, привлеченный следами крови, стекавшей с саней, пришел второй матерый медведь. Он тщательно обнюхивал след и совсем не смотрел на берег.

Уставшие и сытые собаки не почуяли зверя. Мы подождали, пока он подошел вплотную к берегу, и первая пуля удвоила наши запасы мяса.

Теперь мы сильны и можем не беспокоиться ни за нашу работу, ни за собак. Если солнце заставит ждать себя даже неделю, все равно мы отсюда не уйдем.

День изобилия и отдыха. Собаки прямо-таки ходят по мясу. Время от времени какая-нибудь соблазнится куском повкуснее, погрызет его и снова укладывается спать на сухую землю. Давно они так не блаженствовали. Не постимся и мы. Освобожденная сковородка немедленно вновь заполняется медвежатиной и возвращается на примус.

На глинистых местах берега много отпечатков медвежьих лап. Они посещают эти места частенько. Повидимому, здесь у них „большая дорога“ в период весенней миграции.

Весь день пасмурно. Часто летят крупные хлопья снега. Солнца не видно. Ну и пусть — рано или поздно, а мы его поймаем. Теперь праздник на нашей улице.

Удалось сделать только полуденные наблюдения. Остальное время дня было пасмурным. На небе — тяжелые черные тучи. Идет снег. Слабый ветер в течение дня менял румбы почти каждые полчаса. К вечеру он остановился на восточном направлении и засвежел. Температура воздуха понизилась. Лед в прежнем состоянии.

Трудно поверить, что сейчас июль. Где-то пышно распустилась зелень и палит солнце, а мы в течение всего дня не снимали меховых рубашек. Только птицы напоминают о том, что и у нас сейчас лето. Около шкуры медведя и мяса стоит беспрерывно галдеж и завязываются драки. Здесь пируют белые полярные чайки, поморники и несколько бургомистров. Мы их не трогаем. Знаем — шкуру все равно бросим, а мяса нам хватит.

Кроме чаек и поморников, нас часто навещают кулички. Несколько раз небольшими стаями появлялись гуси, которых мы не видели уже больше недели.

Наши предположения о том, что мы попали на „большую дорогу“ медведей, подтверждаются. Сегодня после полудня в километре от лагеря опять появился медведь. Он шел спокойно. Обследовал каждую трещину, каждую льдину. Подойдя к лагерю на верный выстрел, зверь почуял опасность, насторожился, вытянул длинную шею, втянул носом воздух и, круто повернув назад, скоро скрылся в торошенных льдах. После этого появилась медведица с годовалым медвежонком. Они больше двух часов провели на виду лагеря и приближались метров на 300–350. Время от времени мамаша проверяла тюленьи лунки. Тогда медвежонок медленно брел позади. Как только он видел, что мать переставала заниматься делом, догонял ее, кувыркался на ходу через голову и ласкался. Все их движения и позы говорили о спокойствии за свою судьбу. Мы без всякого труда могли бы убить зверей; но мяса у нас хватало, и незачем было губить животных.

Погода улучшается. Иногда появляется солнце. Провели несколько наблюдений. Завтра, надо думать, закончим определение пункта и двинемся дальше.

Какая-то будет дорога? Хочется надеяться, что будет легче той, которую миновали. По правде сказать, эта надежда ничем не обоснована. Хотя вода и нашла себе выходы в море и освобождает поверхность льдов, но ее еще много.

Собаки заметно отдохнули и сегодня даже устроили потасовку, от которой не удержались и хромые. Но все они еще далеко не в форме: лапы разбиты и кровоточат, нужен довольно длительный отдых, чтобы раны затянулись. А впереди, если воды и будет меньше, поверхность льда, несомненно, хуже, чем была.

Днем переменный ветер. Температура, как и вчера.

Убили гуся. В меню разнообразие. Видели глупышей. Эта птица обычно держится у открытого моря. Возможно, что где-нибудь поблизости началось вскрытие льдов.

Прекрасный солнечный день. Все наблюдения закончены. Завтра в путь. Мы так обжились, так сроднились с местом, что не очень-то хочется покидать его, тем более, что мысли о дороге совсем не радуют. Она, безусловно, будет еще тяжелее. Опять — вода, купанья, мучения собак и все прочее, вплоть до возможной нехватки собачьего корма, продовольствия и керосина.

В связи с этим сама собой пришла мысль — не остаться ли нам на все лето в этом исключительно благоприятном для промысла уголке. У меня нет никаких опасений за нашу жизнь при летовке в здешних местах. Зверя здесь достаточно, а добыть его мы сумеем. На санях лежат 280 штук патронов. При умелом использовании такого запаса вполне достаточно, чтобы не испытывать нужды в мясе. Хуже обстоит дело с топливом, но и тут можно найти выход. Жировая лампа может с успехом заменить примус. Летовка здесь заманчива еще и тем, что мы смогли бы по окончании распутицы совершать экскурсии в глубь Земли, чего не сможем делать с нашей базы. Психологически к такой перспективе мы тоже готовы, так как еще до выхода в поход предвидели возможность быть отрезанными от своей базы.

Мысли двоятся. Сегодня к лагерю опять подходил крупный зверь. По всем признакам, мы действительно на „медвежьем тракте“. Уходя отсюда, мы сойдем с этого тракта. А дальше, в случае вынужденной летовки не в таком благоприятном месте, рискуем попасть в более тяжелое положение.

Но есть и другие доводы. Наша задержка сорвет подготовку экспедиции к следующей зимовке. А самое главное — Ходов, конечно, сообщит на Большую Землю о нашем „исчезновении“, и это вызовет ненужную тревогу за нашу судьбу. Неминуемо будут приняты меры найти нас. В то время как мы, вероятно, без особых лишений будем летовать здесь, какой-нибудь ледокол отправится к Северной Земле, а наши летчики, рискуя жизнью, примутся обследовать Землю. Что на первый взгляд кажется разумным и целесообразным с точки зрения нашей личной судьбы, может оказаться ненужным в большом деле.

Поэтому, как ни привлекательна была мысль об остановке здесь на лето, мы решили итти и во что бы то ни стало достигнуть своей базы.

Это наш долг. Завтра в дорогу!»

Вместе со своими четвероногими друзьями мы пять суток находились на сухой земле. Собаки вдоволь ели свежую медвежатину, отдохнули и окрепли. Сегодня, хотя раны на их лапах и не зажили, они дружно взялись за работу. Мы быстро прошли 12 километров по льду вдоль низкого, как и всюду на западе, берега и приблизились вплотную к крутому склону ледникового щита, спускающемуся прямо в море.

Ни одного клочка обнаженной земля здесь не было. Склон ледника при дружном таянии снега, повидимому, дал сразу так много воды, что она несколько дней тому назад заливала все видимое пространство льдов. Об этом говорила их поверхность, совершенно обнаженная из-под снежного покрова. Потом вода нашла стоки и ушла под льды. На поверхности их остались необычные следы. Они были очень своеобразны, но для нас крайне нежелательны. Повидимому, вода нашла стоки в море в дни с заметно пониженной температурой, когда поверхность воды была покрыта прозрачной ледяной коркой толщиной до 8 миллиметров. Сейчас вода сохранилась только на дне многочисленных углублений, а корка, покрывавшая почти все видимое пространство, висела в воздухе, опираясь на мелкие бугорки и всякие неровности на поверхности льдов. Она, конечно, не выдерживала упряжек. Как только мы вышли на этот участок, так и услышали „музыку“. Ледяная корка подломилась и зазвенела, как тонкое стекло. Собаки шарахнулись в сторону. Но и там раздался тот же звук. Собаки остановились и вопросительно посмотрели на нас. Для них это было новостью, как и для нас. Мы прошли вперед, осмотрели дорогу ближе к леднику, отошли в глубь морских льдов, но всюду было одно и то же. „Музыкальная“ корка местами висела на высоте лишь нескольких сантиметров, местами же пространство, отделявшее ее от поверхности льдов или неглубоких озерков воды, достигало 15–20, а иногда и 25–30 сантиметров. Впереди был виден обнаженный из-под ледника мыс. Надо было пробиваться на него. Другого выхода не представлялось. Никаких надежд на то, что корка исчезнет за ближайшие день-два, не было. И мы погнали упряжки. Километр за километром, час за часом шли мы под звон рассыпавшейся корки. При каждом шаге дорога звенела словно ксилофон. Звук льдинок менялся в зависимости от высоты падения, от их толщины и размеров и, наконец, от того, куда они падали — на лед или в воду. Корка была плотная, а кромки обломков остры, точно бритва. Еще не зажившие лапы собак скоро начали сильно кровоточить. Для нас это было тяжелее всего.