_{^{Величественный мыс, замыкающий пролив Красной Армии, получил имя Климента Ефремовича Ворошилова.}}

После похода 7—20 марта и создания продовольственного депо на северо-восточном выходе из пролива Красной Армии на севере мы стояли крепко. Намечавшийся маршрут для выяснения простирания земли к северу и западу и исследования всего северного района, таким образом, был обеспечен. Тем более, что в нашем непосредственном тылу, на мысе Серпа и Молота, хранились большие запасы собачьего корма и продовольствия.

Теперь наступила очередь создать примерно такие же условия в центральной части Земли. Для осуществления этой задачи мы решили выдвинуть еще одно продовольственное депо на восточную сторону Земли. Значительно легче это было сделать на западном берегу Северной Земли, со стороны Карского моря, то-есть следуя вдоль берега Земли к югу от мыса Серпа и Молота. В таком случае, при маршруте вокруг центральной части Северной Земли, мы вышли бы на депо уже в последней четверти пути и нам не пришлось бы везти с собой все запасы. Это имело большой смысл и вместе с тем значительно облегчало создание депо, так как нам не приходилось бы при этом варианте пересекать Землю.

Но этот путь мог поставить нас в будущем перед большим риском. Вторичное пересечение Земли в обратном направлении, с востока на запад, мы намеревались при съемочных работах начать на широте залива Шокальского. Но наметить хотя бы приблизительную точку выхода на сторону Карского моря не представлялось возможным. Направление пути при пересечении Земли на собаках целиком зависело от рельефа местности. А каков этот рельеф и куда он мог вывести нас на западном берегу — предугадать было нельзя. Мы могли выйти далеко к югу или северу от продовольственного депо и тогда, даже при наличии продовольствия в этом районе, рисковали оказаться перед голодовкой.

Правда, по мере постепенного ознакомления с Землей, у нас все больше и больше крепло убеждение в том, что вместо отмеченного Гидрографической экспедицией на карте залива Шокальского в действительности мы найдем пролив. Но все же это было только предположение, и планировать место оборудования продовольственного депо только на этом предположении было бы слишком неосмотрительно. Именно от правильного расположения этого продовольственного склада зависел не только успех работы, но и сама наша жизнь.

Все это заставило нас остановиться на варианте заброски продовольствия на восточную сторону Земли, а самую точку закладки депо должна была определить доступность пути через Землю. Положительной стороной осуществления такого варианта было и то, что мы впервые проникали во внутренние области страны, выявляли их доступность и вместе с этим перспективы намечаемого на весну маршрута.

Перед новой большой поездкой надо было дать передышку собакам и хорошенько подкормить их. Запасы мяса, как мы и рассчитывали осенью, к светлому времени начали истощаться и теперь пришли к концу. Мясной склад опустел и стоял открытым. После нашего возвращения с мыса Ворошилова мы вынуждены были даже дома кормить собак пеммиканом. Он был не столь питателен в сравнении с мясом, а кроме того, как и прежде, мы по возможности старались экономить этот портативный и удобный в походных условиях продукт для неизвестного будущего.

Надо было возобновить запасы свежего мяса. И мы решили несколько дней посвятить охоте.

У острова Голомянного — крайнего западного в группе островов Седова, держались вскрытые льды. Здесь, на разводьях, мы надеялись увидеть нерп. А где есть нерпы, там должны бродить и медведи.

23 марта было чудесным солнечным днем. Мороз держался около 40°. Журавлев погрузил на свои сани «Люрик» — маленькую фанерную лодочку, сделанную им зимой, и мы оставили базу. Через два часа были уже на месте. Пристанище здесь имелось. Еще в начале зимы на западной оконечности острова нами была установлена брезентовая охотничья палатка.

Море оказалось плотно закрытым льдом. Вдоль берега лежала узкая ровная полоса припая. За ней шла полоса сильно торошенных льдов — последствия нажимных ветров. Некоторые торосы, особенно ближние к берегу, достигали высоты 8–9 метров. Дальше в море, вплоть до горизонта, виден был слегка торошенный лед с перемычками из больших обломков ровных полей. Местами темнели небольшие участки пайды — молодого, еще не окрепшего льда.

Воды не было видно. На первый взгляд условия для охоты были мало обещающими. Но стоило выйти на границу торосов, чтобы услышать потрескивание и писк льдин, трущихся друг о друга. Это означало, что лежащие перед нами льды были разломаны и сейчас их сжимало только приливное течение. При отливе они должны были разойтись.

И действительно, когда мы терпеливо дождались отлива, льды на наших глазах начало разводить. Сначала появились узкие кривые щели, потом небольшие разводья и, наконец, полынья до 400–500 метров шириной.

Сильный мороз, ясное небо и штиль дали нам возможность наблюдать интересное явление. На наших глазах рождались облака. В то время как температура воздуха была — 40°, температура морской воды не достигала — 2°. Теплая, по сравнению с воздухом, вода начала испаряться. Словно огромную кастрюлю с горячей водой вынесли на мороз. Пары воды, попадая в холодный воздух, тут же конденсировались, и над поверхностью полыньи собирался туман. Он быстро рос, и скоро над полыньями поднялись огромные столбы. По контрасту с покрытыми снегом льдами и белесоватым зимним небом пары воды казались темными, почти бурыми и напоминали дым фабричных труб. Только на высоте 250–300 метров слабый поток воздуха обрывал концы столбов, сматывал туман в клубки и в виде небольших облачков медленно уносил на юго-запад. Через два-три часа такие облака четкой шеренгой вытянулись до пределов видимости. А «фабрика» все еще продолжала работать. Полынья дымилась и давала новое «сырье» для образования облаков.

Морская охота на этот раз выдалась не особенно удачная. Тюленей было мало. Одна нерпа допустила неосторожность и высунула голову против Журавлева. Через три минуты она уже была вытащена на лед. Следующую нерпу, убитую мною, течение затянуло под лед: Журавлев не успел подъехать на своем вертлявом «Люрике». После этого в продолжение целого часа зверь не появлялся над водой.

Нам надоело «сидеть у моря и ждать погоды» да еще при 40-градусном морозе. В такую погоду мы всегда предпочитали охотиться не выходя из палатки, сидя у примуса и попивая горячий чаек или даже лежа в спальном мешке. При этом, если я напоминал Журавлеву известную пословицу о том, что под лежачий камень вода не течет, охотник, как правило, твердо отвечал:

— А все-таки просачивается!

Правда, для того чтобы «все-таки просачивалась», надо было провести кое-какие мероприятия. Обычно, ложась в спальные мешки, если в палатке была печурка, мы бросали в огонь хороший кусок звериного жира и спокойно засыпали. Аромат горящего жира уносился ветром далеко во льды, там перехватывался медведем, притягивал его к лагерю, а наши собаки встречали гостя и подымали нас на охоту.

На этот раз был применен другой метод.

Я освежевал тушку нерпы, сняв с нее, как обычно, вместе со шкурой и толстый слой сала. Журавлев в это время сходил к палатке и вернулся оттуда с упряжкой собак. Шкуру нерпы привязали позади саней, перевернули сальной мездрой на снег, и упряжка, оставляя за собой кровавый след, понеслась вдоль кромки неподвижных льдов. Через два часа Журавлев вернулся в лагерь. Мы поели и легли спать. Если где-либо поблизости бродил медведь, он должен был сам прийти к нам. Запах нерпичьего сала и крови привлечет его, как пчелу аромат цветов.

…Меня разбудил толчок в бок. Журавлев, пригнувшись, с карабином в руках, уже сидел перед выходом из палатки. Тявкали собаки. Их лай бывает далеко не одинаков. Они по-разному лают — на человека, на сорвавшуюся с цепи и свободно разгуливающую собаку, на беспокойного, не дающего отдыхать соседа, на кусок мяса, до которого не дает дотянуться цепь, и на зверя. Медведя они встречают сначала нерешительным, но тревожным, раздельным и негромким гавканьем, будто желая только обратить внимание хозяина и в то же время не испугать зверя. Если медведь, не обращая на это внимания, подходит ближе, лай переходит в более громкий, возбужденный и полный злобы.