Но, если бы стоящие на первой позиции «неоконы» были в развернувшейся долговременной войне побеждающей стороной, то мы бы уже видели бы силовые действия против Ирака и Афганистана гораздо раньше. Сейчас мы наблюдали бы за ударами по Северной Корее и Ирану. Напротив, мы видим первые попытки контактов республиканской администрации с обеими этими странами.

Это два типа западного ответа на вызов времени. Отвечая на этот вызов, политики промышленно развитого мира уже начинают отказываться от убежденности в том, что будто технический прогресс автоматически несете собой процветание, а значит, как по волшебству, и решение проблемы ценностных разногласий. Им необходимо обдумать вопрос о ценностях и традициях и четко высказаться по этому поводу.

Но не все уже зависит — как это было пять столетий — от воли Запада. Подъем Китая и Индии сместил акценты, породил вероятие столкновения цивилизаций. Авантюра на Месопотамской равнине — один из последних эпизодов американского всевластия.

Она началась лихо и с полной убежденностью в способность Америки творить мир по своему желанию. Прибывшему в Пентагон генералу Уэсли Кларку знакомый генерал сказал: «Война против Ирака рассматривалась как часть кампании, рассчитанной на пять лет. За Ираком последуют Сирия, Ливан, Иран, Сомали и Судан»[540]. Но уже через три года столь лихой подход обнаружил свою цену, и Вашингтон перестал озвучивать подобные планы.

В Америке достаточно трезвых людей, не опьяненных положением единственной сверхдержавы. Быстро выигранная война (против армии Саддама) обратилась в Ираке (да и в Афганистане) — в теряемый мир (против Ирака как общества шиитов, суннитов, курдов). Уже сегодня Иммануил Воллерстайн спрашивает, почему «нашим главным военным ответом на акты террора было вторжение в страну, которая не имела ничего общего с атакой 11 сентября?»

Сектантское насилие, разгоревшееся между шиитами и суннитами, грозит тем, что Ирак вместо достойной внимания и повторения демократии превратится в государство, охваченное тотальной гражданской войной и хаосом. Генерал Кейси сказал корреспонденту СНН, что конфликт будет долгим. «У повстанцев нет проблем с вербовкой новых рекрутов, в их распоряжении постоянно есть множество оружия и амуниции, которые ранее находились на бывших армейских складах, расположенных на территории всего Ирака».

Только на седьмом году правления президент Джордж Буш-младший вымученно сказал, что реализация внешней политики «тяжелая работа». В Вашингтоне наконец заговорили о том, что «сократившийся торговый вес Соединенных Штатов в ВТО ныне исключает успешный односторонний курс этой страны в ней»[541]. Киотский протокол к концу правления Буша-младшего стал обсуждаемой темой. То же можно сказать и об Оттавской конвенции о запрете полевых мин, статуте Международного уголовного суда (МУС). Всем стало очевидно, что американское игнорирование этих договоренностей «не убило» их. Обозреватель римских переговоров по Международному суду заметил: «Прочие делегации ощутили, что надо остановить практику уступок Соединенным Штатам — те никогда не будут полностью удовлетворены и в конечном счете так и не подпишут международный договор о МУС. Решено идти вперед самостоятельно»[542].

При этом стало заметно, что государственный секретарь Кондолиза Райс в определенной степени отошла от недавней очевидной черты — презрительного отношения к международным организациям.

В Вашингтоне стало приемлемым говорить об уходе из Ирака и Афганистана, даже если повстанческое движение не будет задавлено ни в одной из этих стран. Давление на Северную Корею, Иран, Сирию, Венесуэлу ослабло. В правительственную политику США возвратился традиционный упор на государственный департамент, как на заглавного проводника внешней политики страны.

Мир оказался упорнее и самостоятельнее, чем думали либеральные американские империалисты пять лет назад. А американская готовность «покончить с тиранией в нашем мире» оказалась не беспредельной. Америка продолжает быть экономическим гигантом, но обнаружились грозные черты: огромный внутренний долг, разбалансированность внешней торговли, растущий разброс социального фронта — различия в состоянии богатых и бедных — невероятное различие, не похожее на социальные проблемы других развитых стран; растущий перевод целых профессий вовне, в страны со значительно более низким жизненным уровнем; усиление и ожесточение международной конкуренции.

Но наиболее ощутимой для США является «сегодняшняя политическая стоимость имперской экспансии — именно она приводит к усталости американской государственной машины, более ощутимой даже, чем начала ощущаться экономическая стоимость имперских предприятий»[543]. Вашингтон не ожидал, что самостоятельность, обернувшаяся одиночеством, окажется столь болезненной. Стратегическая задача «доминирования по всему спектру» оказалась изнурительной. Почти инстинктивно реализации этой цели воспротивились Европейский союз, Китай, Россия, Индия, Бразилия; они воспротивились мировому диктату.

Несколько обстоятельств «работают» против продолжительного имперского всемогущества гегемона.

1. К власти в обеих палатах конгресса США в ноябре 2006 г. пришли демократы, доминирующий элемент их внутриполитической философии — повышение уровня налогов в стране — ведь империя требует жертв, в том числе и финансовых. Не собираются ли они доминировать в мире «бесплатно», пользуясь просто ослаблением (последовательно) мусульманского мира после 1700 г., Китая после 1850 г., Западной Европы после 1914—1945 гг., России после 1991 г.? Ведь все поименованные силы прилагают старания восстановить свою мощь — военную в том числе — и настроены на координацию своих усилий.

2. Встает вопрос: как могут Соединенные Штаты контролировать огромный внешний мир, если расходы двух главных внешнеполитических механизмов — Государственного департамента и Американского агентства международного развития — совокупно составляют всего 1 (!) процент федерального бюджета? Американское правительство тратит 16 процентов на военные нужды, но ведь империя не может жить одним лишь покорением непокорных.

3. Изменить функции военных? На этот счет внутри республиканской администрации идет борьба, и похоже, что побеждают те, кто, словами политолога Джозефа Ная, предназначает военному ведомству ограниченную функцию: «Вломиться в дверь, избить диктатора и возвратиться домой, а не приступать к тяжелой работе создания демократического общества»[544].

Главное. Даже если Соединенные Штаты произведут более серьезную (чем просто создание Министерства внутренней безопасности) внутреннюю мобилизацию — и идеологическую, и материальную, все равно жестким фактом реальности будет то, что все более растущий объем процессов в мире остается за пределами контроля даже самого могущественного государства. У Соединенных Штатов нет инструментов, воли и психологического настроя на постоянной основе вмешиваться во внутренние дела бесчисленного множества государств, заниматься постоянным мониторингом происходящих в этих государствах внутренних процессов, неблагодарным силовым вмешательством на постоянной основе.

Не нужно быть пророком, чтобы в данном случае предсказать будущее: не входящие в НАТО страны так или иначе начнут координировать свои силы, и это поставит предел возвышению части над целым, региональной военной организации Североатлантического союза над международным обществом. Площадкой испытания сил НАТО сегодня является Афганистан, где повстанческое движение так и не было поставлено на колени. И весь мир смотрит на Ирак — чем заплатит он за утерю суверенитета. И уже ужасается.