Святой Петр тотчас отправился в ад, чтобы узнать у матери, не совершила ли она хоть когда-нибудь доброе дело, не случилось ли ей при жизни подать бедняку хоть какую-нибудь малость.

Долго думала мать святого Петра, и уже казалось, что нет ей спасения, как вдруг вспомнила: как-то раз одному бродяге, просившему милостыню, она бросила луковое перышко.

Когда пан Исус узнал об этом, он велел святому Петру:

— Ступай же, подай матери это луковое перышко, пусть она за него ухватится, и ты вытянешь ее на небо.

Святой Петр лег на краю глубокого колодца, ведущего в ад, и спустил матери на длинной узловатой веревке луковое перышко, за которое она тотчас ухватилась.

Но увидели это другие души и тоже захотели, пользуясь случаем, выбраться из вечной неволи. Несчастные сбежались в великом множестве и, уцепившись друг за друга, повисли на веревке, как плоды на ветке. Еще немного, и святой Петр вытащил бы наверх почти весь ад.

Но Петрова мать и после смерти оставалась такой же завистливой и жадной, какой была при жизни. Она не могла без злости смотреть на то, что замыслили души, и принялась кричать:

— Не вы, не вы дали луковое перышко, это я дала! Не для вас мой сын выпросил у папа Исуса прощение. Отцепитесь от меня по-хорошему!

Тем временем испуганные души молили ее жалобными голосами:

— Возьми нас с собой! И нас, и нас тоже!

Тогда мать святого Петра начала вырываться, лягать грешников ногами и при этом орала изо всех сил:

— Не возьму я вас, не возьму! Не для вас небо! Ах вы проклятые, а ну, марш обратно в ад!

И в исступлении начала сбрасывать одну душу за другой. Но что же получается? Чем больше душ падает вниз, тем тяжелей и тяжелей становится груз: вот уже святой Петр едва тащит! А когда мать спихнула последнюю душу, тяжесть сделалась невыносимой, веревка не выдержала, и мать святого Петра полетела в самую адскую бездну — туда, откуда ни один голос не долетает до неба.

И сидит с тех пор она в той бездне, проклятая уже навечно, а святой Петр хоть и просит все еще пана Исуса, больше ничего не может добиться.

Вот отчего о злой женщине, которая скорее сама готова все потерять, лишь бы другому ничего не дать, говорят:

— Вот Петрова мать.

Рассказывают, что давным-давно, когда у ветра умер сын, старик целых семь лет не мог опомниться от горя. Затосковал, затих, словно совсем и нет его.

Затянулся тогда весь белый свет паутиной, вода протухла, а людям и зверям стало нечем дышать.

И никто не мог старика образумить, пока не явился к нему однажды петух.

— Что ты, браток, так убиваешься? — сказал он ветpy. — У меня что ни день не меньше сотни сыночков погибает, а я весел и даже пою.

Тут петух вскочил на плетень да как зальется во все горло:

— Ку-ка-ре-ку-у!!!

Даже ветер не выдержал, засмеялся.

Затрепетали листочки на кустах и деревьях, цветы стали сильнее пахнуть, почуяв его свежее дыхание.

Задул ветер по-старому. Так и дует до сих пор.

В одной стране, среди дремучих лесов, под высокими тучами правил князь Гордец. Был он так спесив, что даже в будние дни выряжался в горностаевый плащ и золотую корону. И в саду и в спальне так ходил.

А ведь известно: княжеское одеяние — это не то что обычная одежда. Везде складки, а плащ волочится по земле. В этом одеянии и сесть-то неудобно, — а что уж говорить о прогулке.

Вышел князь Гордец пройтись в дворцовый сад. Шествует по аллее, обсаженной розами, сияет роскошью царственного одеяния, как вдруг стоп: кто-то ухватил его за полу плаща.

Он подумал, что это кто-нибудь из его подданных прокрался с прошением, и уже готов был назначить смельчаку суровую кару. Но, обернувшись, увидел, что это вовсе не проситель, а куст роз. Один шип вцепился в черный хвостик горностая на плаще, ему помогли другие. Каждый знает, что на розовом кусте терниев достаточно. Ну и поневоле властитель остановился.

Князь Гордец — и принуждение! Можете ли вы понять, как разгневало его это происшествие? Руки у него затряслись, лицо побелело, как горностаевый плащ, который он все время носил на себе.

И вот князь закричал так громко, что спугнул воробьев на вишне:

— Что за дерзость! Выкорчевать сию же минуту!

Министр государственного хозяйства, который нес также надзор над дворцовыми садами, подскочил с мотыгой и на глазах князя собственноручно выкорчевал несчастный куст. Садовники бросили его на помойку, пригрело солнце, цветы и листочки великолепной розы увяли. Ее умертвил каприз князя.

И так повторялось много раз.

— Это уже двадцать второе растение, милостивый владыка! — осмелился однажды заметить министр. — Дворцовый сад редеет.

— Эти розы оскорбляют мое княжеское величие! За одежды меня хватают…

— Практичнее было бы носить в этих случаях не горностаевый плащ, а одежду для прогулок, — решился посоветовать министр. — Вы, ваше высочество, любуетесь розами, склоняетесь над ними. А ведь они имеют, кроме цветов, и тернии…

— Дерзкий! И ты учишь меня, как мне одеваться? — разгневался князь Гордец. — Отставка! Немедленно!

И бедный министр государственного хозяйства был удален от двора только за то, что осмелился сказать слово правды. Да и не он один.

Главным из недостатков князя Гордеца было то, что он верил в непогрешимость своего разума, да и вообще считал себя самым мудрым во всем государстве. Он ни на минуту не предполагал, что могло быть иначе. Пустое сердце заставляло его думать, что каждый властитель наделен какими-то врожденными качествами.

Его вера в собственную мудрость заходила так далеко, что он никогда не заглядывал в дворцовую библиотеку. Пренебрегал книгами и пергаментными свитками, предоставляя подданным заниматься ими. На ученых также смотрел свысока.

Властителю не нравилось многое из того, что создала природа. Одно ему мешало, другое он хотел бы переделать на свой лад.

О розе вы уже знаете. Несмотря на цветы, которые чаруют взгляд, она досаждала ему своими шипами. Поэтому он уничтожал розы.

Так же недоволен был князь и другими растениями. Он восхищался могучим ветвистым дубом с толстым стволом и шероховатой корой. Но его очень сердило, что у дуба такие мелкие листья и плоды. Желуди! Этот плод пристал орешнику или шиповнику, а не такому великану. Дуб, по мнению властителя, должен производить плоды величиной с дыню и листья иметь такие же широкие, как у дыни. Сил у него на это хватит. И тогда листья будут закрывать небо, как зеленое облако, а плоды будут висеть, как золотые солнца.

А с дыней дело обстоит как раз наоборот! Природа так неразумно распределила ее недостатки и достоинства. Побеги растения стелются по грядам и бороздам, потому что плоды его слишком велики — у дыни нет сил держать их в воздухе. Где же тут мудрость?

Свои вопросы князь обратил к ученым, которых иногда призывал ко двору. Всю жизнь они начиняли чем-то свои лысые черепа, ходят о них слухи, что они съели все умы. Пусть же советуют, пусть поправляют то, что, по мнению князя, плохо устроила природа.

Ученые, как могли, старались утихомирить властителя. Доказывали, что родословная дуба не вызывает упреков, что могучий дуб не мог бы вырастить плодов величиной с дыню — ветер сорвал бы их, не дав созреть. Да и созревшие плоды постигла бы та же участь. Они упали бы на землю, разбились и не принесли бы пользы ни людям, ни животным. Само дерево не имело бы от них пользы, потому что не вырастило бы собственных семян, и рано или поздно его постигло бы вымирание. А желудю, хоть он и упадет с высоты, ничего не сделается, он только воткнется в дерн, перезимует и пустит побеги… И с листьями дело обстоит так же.