— Да, что тебе не смеяться: несешь одного, а я — троих.

Кобыла-то была жеребая, а жена — на сносях.

Мужик понял, что говорила кобыла, и рассмеялся. Жена его спрашивает:

— Чего ты там заливаешься, расскажи.

— Да просто так, — отвечает мужик.

Приехали домой, жена опять своего добивается. А мужик отвечает, что скорее умрет, чем скажет. Она же все липнет, как смола. Тогда мужик велел сделать гроб, принес его во двор, собаки увидели и принялись выть. Пришел мужик, собирается рассказать жене, чему он в дороге смеялся, да тут слышит — петух подсмеивается, вокруг кур похаживает, а пес на него тявкнул:

— Не видишь, что наш хозяин помирать собрался, а ты веселишься.

Петух на это в ответ:

— У меня двенадцать кур, я и то справляюсь, а ему с одной бабой не справиться.

Как услышал это мужик, встал с постели и давай жену бить…

Гроб сжег и после этого жил еще долго.

Жил когда-то в одной деревне бондарь, человек работящий, но отчаянный скряга — у такого, хоть плачь кровавыми слезами, ничего не выпросишь. Денег он накопил полный сундук, а все еще с утра до вечера строгал доски и сбивал из них бадьи, кадки, ушаты.

Неказист был этот бондарь с виду. Оттого, что он постоянно гнулся над работой, вырос у него на спине горб. Глаза косили в разные стороны, под носом всегда блестела капля. Одежда висела на нем, как тряпье на огородном пугале, — между тем он мог бы купить себе не один, а дюжины две кафтанов. Да что поделаешь, коли он не стыдился оборванцем ходить, лишь бы не тратить ни гроша из тех денег, что лежали у него в кованом сундуке! И часто по ночам, когда добрые люди после дневных трудов спали как убитые, скупой бондарь завешивал свое окно одеялом и, сидя на краю заветного сундука, считал, считал, пересчитывал…

Однажды чуть свет отправился он в лес за ивовыми прутьями, из которых делал ободья на бочки. Забрался в самую гущу ивняка, что рос над ручьем, и стал резать гибкие прутья. Сил не жалея, нарезал изрядную охапку и собрался было идти домой, как вдруг слышит: неподалеку трубит кто-то в рог, словно сигнал подает или играет зорю. Эхо разносилось по лесу, ударялось о стволы деревьев, рассыпалось на тысячи отголосков, будто взывая ко всему миру, и замирало где-то далеко в дебрях лесных.

Наконец наступила тишина.

Но через минуту лес загудел от топота — казалось, по усыпанным хвойными иглами тропам несется во всю прыть какое-то огромное стадо. И видит бондарь, что прямо на него валом валит большущая волчья стая. Куда ни глянь — отовсюду мчатся, запыхавшись и толкаясь, крупные волки. Их высунутые языки болтаются, как тряпки, оскаленные сверкающие клыки длиннее, пожалуй, чем зубья бороны. Перепугался тут бондарь насмерть. А бежать некуда. Не долго думая, полез он на ближайший дуб. Укрылся в ветвях, судорожно уцепился за сук потолще и ждет, что будет.

Набежали со всех сторон волки, уселись на широкой солнечной поляне. Дышат тяжело — бока у них так и ходят, а глаза светятся, как полный месяц. Последним, хромая на заднюю лапу, приплелся седой волк-одиночка. Тогда из чащи вышел бородатый карлик: в одной руке — посох, в другой — рог охотничий. Подошел к волчьей стае, как пастух к своим овцам, пересчитал, все ли здесь, и говорит:

— Созвал я вас, как созываю каждый день, чтобы отдать приказ, кому из вас что сегодня делать. Ты, Лохматый, побежишь в ту сторону, где заходит солнце, и растерзаешь кабана, который со вчерашнего вечера разоряет крестьянское картофельное поле. Ты, Косой, придуши бедняжку косулю, которая лежит под папоротниками в буковом лесу: когда она ела клевер, ее ужалила змея. Я не жалостлив, но зачем же косуле напрасно мучиться?.. Тебе, Юнец, надо бежать в Лаврентьеву рощу, там среди ежевики лежит подстреленный заяц. Жирный он, отъелся на молодом овсе, так что будет у тебя вкусный обед. Тебе, Хитрец, я дам задачу потруднее. Подкрадись-ка ты к конюшне лесника и загрызи его собаку, он натравил ее на меня, когда я бродил по лесу.

Так карлик всем по очереди отдавал распоряжения. А каждый волк, выслушав его, вскакивал и, высунув язык, бежал в поле или исчезал в лесной чаще.

Напоследок карлик сказал Хромому:

— А ты, старик, сегодня никуда не пойдешь. Останешься тут на поляне и съешь скрягу бондаря, — вон он сидит между ветвей на том дубе. Людям от него пользы мало, так незачем ему болтаться на свете.

Сказал так карлик, надвинул на глаза красный колпачок, похожий на шляпку гриба мухомора, и скрылся бесследно, словно растаял, где-то в расселине горы.

Бондарь услышал приказ карлика волку и затрясся весь как осиновый лист. Он лязгал зубами от страха, ноги и руки у него так ослабели, что он не мог больше цепляться за сук, и полетел вниз, как воронье гнездо. Летит прямехонько в разинутую пасть волка. И угодил бы в нее, как кур во щи, если бы, по счастливой случайности, не запутался в нижних ветвях дерева. Это его спасло.

Однако он не очень-то радовался своему спасению.

«Если я и просижу на дереве час или два, что толку? — думал он. — Рано или поздно у меня недостанет сил держаться, свалюсь вниз, и волк разнесет мои косточки по лесу».

Он впивался пальцами в сучья, зубы у него стучали от страха, как колотушки.

Время шло, давно миновал полдень, близились сумерки. Бондарь сверху следил за волком, волк снизу поглядывал на бондаря. И у обоих одна и та же мысль вертелась и голове: кто же кого измором возьмет, кто кого пересидит?

Наконец волку надоело ждать. Он встал с травы.

— Что, неохота тебе помирать, старый скупердяй? — проворчал он. — Ну, да ничего, подожду. Все равно ты от меня не уйдешь.

Повертел облысевшим задом, завыл, чтобы пугнуть бондаря, и убежал вслед за своими собратьями.

Бондарь просидел на дубе еще добрый час, а то и дольше: все боялся, как бы серый не вернулся. Но того и след простыл. Наконец бондарь соскользнул по стволу вниз, на вереск, и побежал что есть духу полем напрямик к своей ветхой лачужке. Он опасался, что волк подстерегает его где-нибудь на пути, но все обошлось благополучно. Несмотря на приказ карлика, волк отложил расправу с бондарем. Он знал, что рано или поздно нужда погонит мужика в лес за прутьями.

Прошла одна неделя, прошла другая. Бондарь наделал бочек, погрузил их на телегу и повез продавать в город, на ярмарку. Дорога шла через лес. Бондарь наш вспомнил о волке, и у него мороз побежал по коже.

Вот он и говорит своему подручному:

— Что-то меня ко сну клонит. Залезу в бочку да вздремну маленько. До города далеко, этак я и время скоротаю.

Как сказал, так и сделал. Спрятался в самую большую бочку.

А возчик (подросток, который у него работал за ложку похлебки) закрыл бочку крышкой, хлестнул лошадь, и они медленно тронулись в путь.

Только что въехали в буковый лес, как из-за кустов вышла седая как лунь старушонка и стала упрашивать паренька:

— Подвези меня, пусти на телегу, сынок! Стара я, да и хромаю, а до города путь не близкий, пешком и к полуночи туда не добреду.

Хлопец отговаривался тем, что места нет в телеге, что лошаденке и так тяжело. Но старуха все приставала, и в конце концов он сжалился над ней.

— На бочках сидеть не годится, слететь можно, — сказал он. — Но есть у нас тут одна большая винная бочка, глубокая как колодец. В ней уже улегся мой хозяин, полезайте и вы туда. Места хватит, и вдвоем вам будет веселее.

— Вот и хорошо! — обрадовалась старая.

И вскочила на телегу, а оттуда — в бочку так проворно, словно лет тридцать сбросила с плеч.

Хлопец опять закрыл бочку, взмахнул кнутом, и они поехали дальше. Добрались наконец до города.

У заставы хлопец остановил лошадь, чтобы выпустить седоков из их тесноватого убежища. Неприлично же было ввозить их в город в бочке, как, с позволения сказать, огурцы или сельди!