"Пётр-охотник с братьями", счастливо проживающие на своём "видном дворе"… Моя светлая почти детская фантазия рисовала пасторальные картины с богатыми избами, аппетитно дымящей коптильней, крепкими сибирскими мужиками — косая сажень в плечах, сисястыми бабами в сарафанах, и ребятишками, весело носящимися по двору за жирными курями. Любитель солонины из поповых отпрысков забыл упомянуть… Впрочем, и о вышеперечисленном он тоже не упоминал. Чудно. Должно быть, я, всё же, хороший человек, раз нарисовал себе такую сахарную поебень, основываясь на крупицах ни о чём не говорящей информации. Как ни крути, а тянется, тянется душа к прекрасному, тоскует по вечным ценностям.

— Тщ-щ, — шикнул я на не в меру громко заурчавшего перевариваемым бородачом Красавчика. — Поднимешь шухер — придётся убивать… даром.

Помутневшая от времени оптика старого армейского бинокля приблизила отнюдь не лубочные картины быта сибирских охотников. Грязный обнесённый частоколом посёлок из четырёх изб и шести бараков расположился на высоком берегу Камы с большим причалом и двумя внушительными подъёмными кранами. Внутренний двор, если можно его так назвать, представлял собой унавоженное скотом грязевое болото. В стойлах фыркали тощие лошади. Двое мужиков в засаленных куртках и с двустволками за спиной стягивали с распряжённой телеги босого человека наполовину скрытого от глаз мешком, в который он был запрятан и обмотан верёвкой. Человека ли?

Я присмотрелся к отчаянно дрыгающимся связанным ногам. Ах ты ж срань! Либо у несчастного адский артрит, либо он мутант. Да и педикюр гражданину не повредил бы. Такими когтями, неосторожно взбрыкнув, можно прохожему кишки выпустить.

— Охотники, значит…

Грязнули тем временем сволокли неведомую зверушку с телеги и потащили к одному из бараков, при ближайшем рассмотрении оказавшемуся двумя рядами клеток под общей крышей.

— Ты бывал в зверинце?

Мой четвероногий компаньон удивлённо приподнял морду и фыркнул.

— Нет? Тогда пойдем, взглянем, пока это сраное шапито не свернулось.

Мы тихонько спустились с холма, но, едва приблизились к частоколу, не дойдя метров семидесяти, как загривок Красавчика ощетинился, а верхняя губа поползла вверх.

— Что встал? Брось, ты же один из них.

Не обращая на меня внимания, Красавчик потянул носом и попятился.

Если бы у моего неизученного наукой напарника был хвост, уверен, он оказался бы плотно прижат к яйцам. А Красавчика мало что могло напугать. Не считая последствий психотропной атаки в Москве да недавнего демарша на плотине, проявлений трусости я за ним не замечал.

В начале зимы, когда зверёныш был габаритами едва ли в половину от нынешних, мы, по колено в снегу, пробирались через нижегородские леса. Места это поганые. Ещё во времена беспечного детства мы с пацанами под шмаль и самогон пересказывали, сидя в коллекторе, байки о здешних вепрях, вспарывающих человека снизу доверху одним ударом, и об огромных волколаках, вырезающих за ночь обоз, не выдавая себя даже шорохом. Ходили слухи о тварях и пострашнее. Но о том, что встретилось нам в то морозное декабрьское утро, я ни от кого прежде не слышал. Можно ли не заметить с двадцати метров в зимнем лесу существо раза в полтора крупнее матёрого лося? Оказалось, можно. Думаю, я подошёл бы и ближе, не учуй Красавчик подвоха. Поначалу я решил, что перед нами попросту коряга, припорошенная снегом. Под такими любят устроить берлогу медведи. И то, что Красавчик забеспокоился, меня ничуть не удивило. В подсумке лежало с десяток двенадцатых магнумов, снаряжённых точёными стальными болванками, а наши запасы провизии приближались к исходу. Я охочусь на двуногую дичь, её выследить и добыть умею, а что до прочей живности… Никогда не питал тяги к убийству тварей божьих. Но уж растормошить заспанного медведя и пустить ему пулю в сердце сможет даже такой профан. А голодный профан — тем более. Я уже схватил подходящий дрын, когда Красавчик встал между мною и "корягой". Лохматый заморыш, чуть побольше средней собаки, прекрасно осознавая, в отличие от меня, что перед ним находится, приготовился дать бой. И тут "коряга", видимо поняв, что сюрприза не выйдет, ожила. Снег посыпался с твари, открывая грубую безволосую шкуру. Четыре длинных узловатых ноги пришли в движение, поднимая и разворачивая кряжистое туловище с низко расположенной напоминающей огромный лошадиный череп головой. В провалах глазниц блеснуло отразившееся солнце. Чудовище опустило голову к самой земле, выдохнуло облако пара и, оскалив внушающие уважении клыки, попятилось. Похоже, это был его первый вдох-выдох за те несколько минут, что мы находились рядом. Будучи обнаруженным, мимикрирующий засадный хищник предпочёл убраться. Я не стал возражать. Только потрепал Красавчика по загривку, глядя, как жуткое существо, переставляя ноги-коряги, уходит в чащу. Если бы не этот зубастый подобранный мною в Москве комок шерсти, кто знает, возможно, мои ошмётки, разбросанные по близлежащим кустам, до сих пор служили бы источником пропитания для синиц и ворон, а в обглоданных, обсосанных костях по весне нашли бы кров мелкие лесные твари.

И вот теперь матёрая зверюга, которая, будучи щенком, не позволила мне столь близко приобщиться к природе, даёт задний ход, едва не скуля от страха.

— Да что с тобой?

Ответом мне стал кошмарный, вгоняющий в оцепенение рёв. Он был настолько громким, что казалось, источник его находится не дальше десятка метров, даже при моём слухе. И я знал, что это за источник. Медведь. Но — чёрт меня дери! — какого же размера должен быть зверь, чтобы производить на свет божий такие звуки?!

— Дьявол! Хочу на это посмотреть. Держись за мной, ссыкло.

Я, в сопровождении боязливо семенящего позади Красавчика, приблизился к частоколу со стороны слепой зоны моего предыдущего наблюдательного пункта и, найдя прореху, прильнул к ней глазом. Но и отсюда главная сцена оказалась невидна. Хотя местная примадонна стала гораздо ближе. Тяжёлая звериная вонь шибала так, что чувствовалась даже не носом, а языком. Красавчик от такой близости совсем приуныл и, уже не смущаясь собственной слабости, трясся всем сжавшимся в комок существом. Казалось, он стал в два раза меньше, открыв в себе доселе неизведанный талант перевоплощения. Ещё немного усилий, и шестидесятикилограммовая тварь вполне сошла бы за напуганного барсука, готового броситься наутёк в любую секунду. Наверняка, он так бы и сделал, если б не наша недавняя воспитательная беседа.

Не имея возможности насладиться созерцанием звезды здешних подмостков, я стал слушать.

— А ну заткнись! — выхватил потрясённый очередным рёвом слух и тревожного гомона обитателей местного зверинца. — Назад, скотина!

— Легче! Шкуру попортишь.

— Насрать. Пушной зверёк, бля. Заткнись, сказал! Эй! Какого хуя?!

— Дай сюда. Дуров не заплатит сполна, если зверь будет выглядеть больным.

Судя по интонациям, дрессировщик-самоучка только что получил пиздюлей и лишился дрына, которым самозабвенно тыкал несчастное животное.

— У меня башка скоро лопнет от его рёва!

— Он голодный.

— Да он всегда голодный! Уже полкоровы сожрал!

— Так дай ещё.

— А сколько Дуров обещал забашлять? Эта тварь нас по миру пустит с таким аппетитом!

— Не твоего ума дело! — сорвался на крик защитник животных. — Накорми! И не смей больше мне перечить, щенок! — раздался звук смачной затрещины. — Ты меня понял?!

— Да пап.

— То-то же.

— Э-э… А с этим что решил? Оставь, а? Мы бы с Ганькой на нём Бурана натаскали.

— От вашего Бурана окромя говна по углам никакого толку.

— Так будет толк! Обязательно будет!

— Я и так у вас на поводу пошёл, его не сбагрив. Теперь ещё и добро переводить? Нет уж. Дурову люди для боёв нужны. А этот, по снаряге видать, калач тёртый. Продам, авось по пути не сдохнет.

— Ну пап!

— Я всё сказал. И займись уже делом, наконец! Игнат! Игнат!!! Где тебя черти носят?!