Меня сильно беспокоило то, что Ткач закупил в ормаге снарягу для похода в горы. Раньше все было предельно ясно — сукаблякакзаебавший клиент практически был в ловушке. Дальше Березников только один Соликамск и все. Обратно, в сторону Перми, он идти не дурак, а на север и восток одни дремучие леса и горы. А теперь вот по ходу получается, что этот урод в эти горы и собирается. Нахуя? Не понятно. А когда я что-то не понимаю, меня это начинает выводить из себя. Вот в таком "веселом" расположении духа я и завалился на нашу с Ольгой хату.

— Есть будешь?

— Нет, — я с грохотом отодвинул миску со жратвой, освобождая место для оружейных причиндалов и принялся чистить свои АПБ и ВСС. Запах смазки раздражал. Никогда не замечал за собой такого. А тут еще в глаза, будто песку швырнули.

— Сгинь отсюда, — я потер веки.

Настопиздевшая Олина мордочка как-то потускнела и потеряла цвет. И не только она. Мир вокруг вдруг стал черно-белым. По стенам комнаты поползла паутина трещин, опутывая собою все от пола до потолка. Лампочка на шнуре принялась мерно раскачиваться в такт пульсирующему в ушах:

— Устал, устал, устал, устал, устал…. поспи, поспи, поспи, поспи, поспи…

— За ноги его, — произнес чей-то незнакомый голос, — голову придерживай.

— Водяры влей. Всегда помогает.

— Пиздец, пиздец, пиздец, пиздец, пиздец…

Откуда-то из темного угла выскочил местный доктор и верхом на грудастой шлюхе проскакал в сторону двери. Потом вернулся и, размахивая ледорубом, наклонился ко мне.

— У меня дом горит! — улыбаясь во весь рот, сообщил он. Потом вдруг высунул огроменный, как у Красавчика, алый язык и лизнул мое лицо по диагонали от правой скулы до левого уха. Язык был теплый и влажный, но сразу после этого щеку начало сводить словно на морозе. Холод быстро проник вовнутрь и меня затрясло.

Что это? Приехал Кол что ли? Отбегался? Правда, пиздец что ли? Бля! А еще эти мудаки в рясах говорили, что гореть мне в аду. Какое там! А если это рай, то почему здесь так холодно?

Стало темно и только где-то вдали справа вращались огоньки алмазов, сверкающих от невидимого источника света. Они медленно приближались, превращаясь в волчьи глаза.

— Здесь. Никто. В горы. Не ходит, — зашептали из темноты, — отговорите вашего друга, если не желаете ему смерти.

— ВОООООН!!!

— Вставай, пойдем, — я схватил ее тонкие, почти прозрачные пальцы, боясь сжать их слишком сильно, а она не пошла даже, а словно поплыла вверх по тропинке меж двух холмов, укрытых зеленым плащом тайги. Все, как я люблю: блондинка, фигуристая, но не сисястая. Только лица не разглядеть. Жаркое солнце рассыпается в мелких кудряшках ослепительным нимбом, заставляющим щуриться и утирать слезу.

Шли в гору, но легко и быстро. Она чуть впереди, что позволяло мне любоваться ее такими манящими округлостями. Однако долго я этой херней заниматься не собирался. Вот сейчас будет поляна с мягкой травкой, завалю и отдеру, как сидорову козу.

Я ускорил шаг и…

— Олька-а-а. О-о-ольк, гляди, батяня-то твой оклемался, — толстенная, в три обхвата, баба, сидя на телеге, продолжала орать, сложив ладони рупором, — совсем оклемался, — добавила она уже тише, глядя на мой хер, натянувший кальсоны, который, впрочем, тут же расслабился, реагируя так на бесформенное, да еще и усатое уебище, восседающее на мешке с капустой.

Я огляделся. Тот самый поселок звероводов, в котором Ткач покрошил всю семейку моей малолетней заказчицы. Один из четырех ныне пустующих бараков уже разобрали на дрова. Слева за частоколом уцелевшая в переделке малышня гнет спину на небольшом огороде, а дальше… Дальше огненно-желтый, начинающий уже облетать лес.

Какого хуя? Вот только что же была весна. Снег уже совсем было собрался явить миру говно и осенние трупы, и на тебе — скоро опять "белые мухи" налетят и на то и на другое. Как так?

Во двор стремглав влетела Ольга.

— Батяня? — я посмотрел на нее. В ответ дитятко пожало плечами и оттопырило нижнюю губу.

— Пошли в дом. Тебе лечь надо, — Ольга потянула меня к крыльцу.

— Это чего я семь месяцев валялся? — меня продолжала удивлять окружающая действительность, напоминающая последние октябрьские деньки.

— Пять. И ты иногда вставал и сам с собой разговаривал. Федор хотел тебя в лес отвезти и оставить, но я не разрешила, — Ольга приняла важный вид, уперев испачканные в земле руки в бока.

— Кто такой Федор?

— Теткин хахаль. Помнишь, я тебе про тетку рассказывала?

— Так какой же сейчас месяц? — спросил я, войдя в дом.

— Август. Скоро сентябрь.

— Ничего не путаешь? Точно не октябрь? — я с сомнением посмотрел на маленькое запотевшее оконце.

— Не-е-е. В конце сентября у нас снег ложится. А у вас не так?

— Нет, — я сел на измятую кровать и окинул взглядом скромное убранство хаты. В прошлый раз было не до того, а теперь я сидел и рассматривал старый почерневший сундук, с накинутым на него дырявым матрацем, низкую, обмазанную глиной печку и рассохшийся стол, стоящий у стенки, к которой была прибита странная фигурка, похожая на рогатого зайца.

— Это что?

— Костец. Оберег от топтуна.

— И что этот топтун сильно досаждает? — я сразу смекнул, что речь идет о какой-то местной страшилке.

— С тех пор, как Красавчик сбежал, его не слышно. А раньше каждую ночь топал, лошадей и собак пугал. А теперь Красавчик лошадей пугает, а собак пожрал всех, а Федор сказал, что застрелит его, а сам боится. Не застрелит. А это Федор хотел Красавчика на бои продать, а Красавчик убежал, а…

— Пожрать бы чего, — прервал я словесный поток.

— Ага. Это сейчас, — Ольга бросилась к печке и достала теплый еще чугунок со щами. Я выхлебал его до дна и завалился на кровать. Вырубился моментально, но в этот раз на десять часов, а не до весны.

С опытом приходит понимание, что легкие деньги, зачастую, не приносят их обладателю ничего, кроме проблем. Поэтому я никогда не брался за заказы, когда наниматель обещал золотые горы за плевое дело. Сколько раз слышал о незавидной судьбе тех же наемников, соблазнившихся на подобное, сколько раз возле притонов натыкался на трупы удачливых игроков, сорвавших куш. Легко пришло, да нелегко ушло. Вот и со мной случилось нечто подобное. Очухавшись, я не обнаружил в своих вещах ни самородков, ни алмазов, ни доброй половины монет. Ольга толком прояснить ситуацию не смогла. Сказала лишь, что шмотки мои какое-то время лежали в больничке без присмотра, пока доктор промывал мне кишки и делал уколы. Разве что вспомнила про несколько золотых и камешков, отданных врачу в благодарность.

— А остальные где? — спросил я без особой надежды.

— Пацаны ими играли. Сейчас посмотрю, — девочка выскользнула из комнаты и пару минут спустя вернулась, держа на ладони три не самых крупных алмаза, — остальные потерялись.

Потерялись… Бля, да на эти камушки можно было… Ладно. Чего мне жаловаться на судьбу? Жив, относительно здоров и даже в приличном плюсе против того, с чем появился в Березниках. Вот только Ткача теперь ищи-свищи, и обратно хрен вернешься. Святые за заказ спросят. И как дальше? Шагнуть в реку судьбы и отправиться по течению. А что, здесь не так уж плохо. Рыбалка, охота, грибы, ягоды, кедровые шишки… Освоюсь, — я вздохнул. — Дьявол. Не умею врать себе.

Но, что бы я там ни думал, а задержаться пришлось. Пять месяцев давить матрац без перерыва на поссать — такое ни для кого бесследно не проходит. Я был как младенец, выпавший из люльки. Если бы тогда кто-то мне сказал: "Что не убивает нас, то делает сильнее", я плюнул бы ему в рожу, потому как на большее сил не находилось. Нужно было нагулять жиру.

Пять месяцев. Пять месяцев! Чёртовы! Пять! Месяцев! — я повторял это и не мог поверить собственным словам. — Из-за чего хоть так торкнуло? Неужели чёрная пермская плесень? Через столько дней? — я взглянул на пальцы, которыми касался проклятого грибка. На крайних фалангах указательного и большого остались заметные рубцы, будто от кислоты. — Вот дерьмо. Лишь бы эта хуета ещё чем-нибудь не аукнулась. Я тепло отношусь к братьям-мутантам, но превращаться в слепую серую тварь меня как-то не тянет.