Сосны, сопки, балки, крутые берега покрытых уже толстым льдом рек. Холмистые пейзажи постепенно уступают место гористым, но это еще даже не предгорья. Хотя все больше встречается присыпанных снегом камней, иногда выстраивающихся в целые гряды. Идти от этого становится трудней, но хоть немного веселее. Однообразие этой глухомани с ее бесконечной чередой стройных сосновых стволов и белым полотном под ногами, утомляет человеческий глаз. Тем более глаз городского жителя. Бесконечное желание согреться и что-нибудь съесть высушило меня, превратив в одну сплошную натянутую жилу. Последняя ночевка была "холодной". Мы просто не нашли места, где можно было бы развести костер. Еще одной такой ночи мой организм может и не вынести. Грызть мерзлую галету или кусок вяленого мяса, укрываясь при этом от ветра за толстым стволом лиственницы, каждый божий день он не согласен, и об этом уже подает недвусмысленные сигналы своему владельцу.

Верхняя Косьва. На поселок мы вышли к ночи. Поэтому порадоваться увиденным впервые за несколько недель правильным геометрическим очертаниям рукотворных жилищ homo sapiens в темноте Алексею не довелось. Он едва не втемяшился в стену сослепу.

Из всех домов хоть что-то обладающее крышей нашли лишь на дальней окраине поселка. Да и та перекрывала хату только наполовину. Зато вторая обрушившаяся часть образовала нечто вроде шалаша, надежно укрывавшего обитателей от ветра. Тут мы и разожгли костер.

— Красота. Теперь можно и умереть, — Ткач облизал ложку сложил ее и, убрав мультитул в разгрузку, откинулся на спинку скелета кресла, найденного в развалинах соседнего дома.

— Две жирные кроличьи тушки не повод к самоубийству, как мне кажется, — я кинул обсосанную косточку в угол и уставился на напарника. — Вот у меня на свою жизнь другие планы.

— Какие?

— Какие планы могут быть у человека, ухватившего удачу за яйца? Начну спускать все, чем мы разживемся под камнем. Закуплюсь обещанным тобой герычем и вперед.

— Не хочешь не говори. Тем более что мне похуй.

— Значит интересно?

— Раз уж начал, валяй.

— Сначала ты. Колись, на что планируешь потратить навар за нашу добычу?

Ткач закряхтел и оглянулся, будто хотел попросить у кого-то помощи в ответе на столь нелегкий вопрос. Но из темноты подсказывать не собирались. Лишь ветер рванул остатки драни на рухнувшей крыше.

— Я… я … я не думал об этом.

— Ка-а-ак? Ты сам говорил, что поставил на карту все, вложился последним, что-то еще про свою банду, почившую в бозе нес, а в итоге ты даже не можешь ответить, ради чего было проебано это все? Я с тебя хуею, Алексей!

— Погоди ржать-то, — насупился Ткач. Могу поклясться, что он даже покраснел. Хотя пляшущие отблески костра на его лице не позволяли настаивать на этом. — Я по жизни привык решать проблемы по мере их поступления и не забивать голову лишним. Сначала надо бы подумать, как достать эти богатства, потом, как превратить их в звонкую монету и не склеить при этом ласты. А уж потом я бы придумал, на что потратить все это.

— Хм. Как интересно. Мотовство и геморрой по-твоему одного поля ягоды. Обращать удовольствие в проблему — это твой конёк, как я заметил. Возьмем хотя бы выпивку. Этот приятственный процесс, Алексей, ты умудрился превратить в болезнь. А в тот момент, когда под тобой кричит баба, ты, конечно же, думаешь, что делать, если подцепил от неё трипак?

— Иди нахуй! — Ткач махнул рукой и принялся укладываться возле костра. Там он полежал немного, потом не выдержал гнета тяжелых мыслей и вскочил. — А вот ты, ты на что потратишь бабло?

— Во-первых, — я загнул мизинец и мечтательно уставился на кирпичную стену, где кривлялись причудливые тени, — я куплю себе трехэтажный бордель. Баб много не бывает, а я люблю их. И вообще надоело шляться по чужим углам. Представляешь, семь-восемь телок мылят всего тебя с ног до головы пахучей пеной, а еще одна разливает вино по бокалам. И все это твое.

— Ни хера ты на месте долго не усидишь, я-то тебя знаю, — ухмыльнулся Ткач. — Снова ломанешься куда-нибудь, а когда вернешься, твоих баб и след простыл. Они — товар скоропортящийся и спрос имеют. Растащат.

— Тут ты прав, — признал я. — Тяга к путешествиям умрет вместе со мной. И поэтому под бордель я приспособлю трехпалубный пароход. Найду спеца, чтобы поставил на него движок, и вниз по Каме до самого моря, погляжу. Может, вдоль берега пойду, а может вообще через море к далеким берегам. Как думаешь, Алексей? А? Тьфу бля! Спит зараза.

Любо-дорого смотреть, как хорошо отточенный клинок рассекает податливую плоть или, как темно-синее грозовое небо внезапно делит пополам раскаленная нить молнии. Мгновенное и непредсказуемое разрушение, есть в этом что-то прекрасное. Медленная смерть, растянутый во времени распад, постепенное угасание не интересны никому. Тем более тому, кто является непосредственным участником процесса. "Отмучился" — говорят о безнадежном больном, на самом деле мучающем своих близких и рядом живущих, большинство из которых готовы поспособствовать болящему с переселением в иной мир. Раньше не задумывался о собственной смерти в этом разрезе, но когда придет время, я предпочту, чтобы все произошло без посторонней помощи и как можно более комфортно. Пожалуй, замерзнуть — то, что надо. Заснул в сугробе и все. Это утро обещало справить панихиду еще до восхода солнца, но мы с Ткачем упрямо шли сквозь пургу, сыплющую снег в наши укрытые намордниками лица. Относительно тихо стало лишь тогда, когда спустившись с холма, мы вошли в сосновый бор, обступивший нас стройными рядами стволов практически одинакового калибра. Весь дневной свет, до этого хоть как-то проникавший сквозь снежную пелену, остался там, наверху за плотным игольчатым куполом. Сумрак не разбавляла и нехоженая белизна под ногами, а лучи от наших фонарей странным образом растворялись в нем, не достигая и третьего по ходу дерева. Однако полной темноты не наступило, просто мы двигались будто бы в мутной воде. Со звуками тоже творилось что-то неладное. Ни обычного для этого времени пощелкивания клестов или других пичужек, ни шелеста хвои на ветру. Только снег поскрипывает под лыжами, да "выстрелит" на морозе ствол сосны. Последнее слышится даже как-то особенно часто.

Ткач, похоже, ничего особенного не заметил. Идет себе который час и бубнит что-то о жратве и привале. Мне же неуютно здесь. Не так, как может быть неуютно у чёрта на рогах в лютый мороз — это дело привычное. Нет, тут по-другому, по-плохому. Лес становится теснее, приходится тщательнее выбирать дорогу и особо не разгонишься. Вот и Красавчик впереди уже слился со сплошной шеренгой сосен. Еще через пару минут мой питомец вернулся назад. Глаза на выкате, кончик языка свесился набок. Он тоже это чует. Ссыкотно ему что-то. Если вспомнить, как перед каждым появлением нагоняющего панику Рокотуна, этот шельмец заранее сваливал в неизвестном направлении, а сейчас едва не жмётся к ногам, становится ссыкотно и мне.

— Ткач, ты ничего не замечаешь?

— Ты про что?

— Будто бы деревья становятся теснее и впереди, и там, откуда мы пришли.

— Да хуйня. Сейчас выйдем на свободное место.

— Думаешь? Вон, гляди, где сейчас только прошли, уже не вернуться.

— Э-э… И что делать? — встревожился Алексей, особо остро воспринимающий всё странное, если его потыкать в это носом.

— Рвать когти отсюда.

— Да вроде и так идем, не останавливаемся.

— Значит, надо налечь.

Следующие полчаса мы метались между соснами, незаметно, медленно, но верно скрадывающими пространство между собой. Бабкины салазки пришлось бросить, потому как они постоянно застревали и тормозили нас. Иногда, казалось, что ловушка захлопнулась, но всякий раз Красавчик находил лазейку, и мы с трудом протискивались в нее. Это напоминало странную игру, ставкой в которой была наша жизнь, а главный приз едва просматривался среди обступающих нас сосен. В один такой просвет я и рванул впереди Красавчика, но он обошел меня, просочившись между деревьями. Ткач, тяжело дыша, бежал следом за мной. Вот она уже близка вожделенная опушка! Красавчик выскочил наружу без проблем и закрутился на поляне, будто дразня нас. Я протиснулся между соснами, сломав одну лыжу. Едва выдернув вторую, отполз на спине подальше. А вот напарнику моему не повезло. Даже кинув мне рюкзак, он так и не смог пролезть там же, где я. Не помогло и то, что Ткач скинул верхнюю одежду и остался едва ли не в исподнем.