— Какой мне с этого интерес?

— Послезавтра суд будет. Я там на стороне обвинения. Замолвлю за тебя словечко.

— Ух ёбтыть! Так у меня еще и защита будет?

— Конечно.

— Адвокат?

— Да, если пожелаешь.

— Хороший адвокат-то?

— Так себе. Профессия эта у нас не популярная. Платят мало. Есть такой Калабин Игорь Максимович. Адвокат и по совместительству библиотекарь.

Бля! Это что же, ему еще не доложили или издевается сука? Ну хер с ним. Доживем до суда, увидим.

Удивительно, но при моей профессии я ни разу не был судим, хотя попадался. Дважды.

Первый раз это случилось на заре трудового пути, когда недостаток опыта компенсировался лихостью и задором. Дело было в Сергаче. Чудной город с чудными людьми. Валет передал мне заказ на владельца тамошнего рынка. Я забрался к нему в спальню, но блядская собака подняла шум, и охрана застала меня с поличным — метящим кинжалом в сердце их спящего безмятежным сном хозяина. Крик, стволы, набат! Будто война началась. Я в окно. Неудачно приземлился, подвернул ногу, был схвачен и отхуячен. Но самое интересное началось позже, когда ко мне в камеру пришла строгого вида тётка и, узрев изрядно помятого пацанёнка лет тринадцати в кандалах, подняла такой хай, что вся кутузка на ушах стояла. Наибольшую интенсивность имели вопли: "Это же ребёнок!!!" и "Садисты больные!!!". Меня расковали, помыли, накормили и устроили аудиенцию с шумной посетительницей, где я, конечно же, пустил слезу и двинул проникновенную речь о своей тяжёлой жизни и отсутствии любви в ней. Баба лет сорока. Нестрашная, но явно страдающая без мужской ласки. Наверное, слишком занятая, чтобы быть не одинокой. Как же она на меня смотрела… Будто я из чистого золота. Когда сердобольная особа потянулась, чтобы погладить мою многострадальную коротко стриженую голову в шрамах, я схватил тонкое запястье, рванул на себя и, вытащив из аккуратного комелька давно запримеченную шпильку, приставил её к сонной артерии, пульсирующей любовью. Через десять минут, оказавшись по другую сторону тюремной стены, я выпустил любовь наружу. А спустя три дня, отсидевшись после безумного кипиша, вернулся к хозяину рынка и закончил начатое, предварительно замочив злосчастную псину.

Во второй раз я попался совсем глупо. Дело сделал чисто, а вот уйти красиво не смог. Ноябрь был, подморозило уже прилично. Впопыхах не разобрал дороги, поскользнулся и кубарем в реку. Промок до нитки. А холод собачий. Не такой, конечно, как теперь снаружи, но за мокрую жопу-то хорошо прихватывает. Пришлось костёр развести, чтобы обсохнуть. Хоть и знал, что идут за мной по следу, а делать нечего. Ребята оказались шустрее, чем я предполагал. Выследили, окружили, а дальше по известному сценарию: схвачен, отхуячен, в клетку брошен, жду суда. Но опять не судьба. В ночь перед этим интригующим процессом загорелась чья-то баня, огонь перекинулся на избы и пошло-поехало. Не воспользоваться суматохой я не мог, как бы ни хотелось мне поучаствовать в торжестве правосудия. Задушил цепью охранника, решившего изъять для нужд пожаротушения мою парашу, и был таков.

Но в этот раз, похоже, Фемида настроена серьёзно, и вырваться из её цепких объятий не удастся.

Следующие сутки я провёл, бездеятельно валяясь на нарах и экономя энергию, оставшуюся со вчерашней кормёжки. Силы в решающий момент лишними не будут. А в том, что момент это наступит без промедлений, сразу после так называемого суда, я не сомневался.

Ночь перед казнью — это особенная ночь. Во всяком случае, в классических приключенческих романах, где томящийся за решёткой герой строчит мемуары в назидание потомкам, а перед рассветом в камеру к нему приходит дюже горячая девка, и они ебутся на соломе в последний раз. Эх, романтика… Но ко мне перед рассветом никто не пришёл. И даже мемуары крапать не потянуло. Единственное, на что хватило моего творческого запала — накарябать ложкой на стене "Ткач — мудак". А потом меня повели судить.

Нарезав километра два по лестницам и коридорам, я со своими конвоирами, в конце концов, оказался в большом зале со стенами, обшитыми фанерой, выкрашенной в ядовито-зеленый цвет, множеством скамеек, высоченной трибуной перед ними и клеткой справа от неё.

Мои надежда забраться наверх для произнесения бравурной речи в свою защиту не оправдались, и я был помещён в клетку, довольно низкую, где наверняка выглядел виновным безо всяких доказательств, не имея возможности даже гордо распрямить спину, чтобы посмотреть на своих обвинителей с должным презрением. Тем не менее, я изыскал возможность устроиться на узкой скамье с максимальным достоинством и прочистил горло, готовясь отстаивать собственную невиновность.

— Ах сука! — возмутился один из моих конвоиров, когда смачный плевок нашёл последнее пристанище на его ботинке. — Сделай так ещё раз и…

Я приготовился удовлетворить просьбу представителя власти, но тот, не дождавшись, отскочил в сторону.

— Чёртов выродок! Ничего, скоро ты своё получишь.

— Тут ты прав. Я своё всегда получаю.

Конвоир собрался что-то возразить, но нашей беседе помешал дедок в дурацкой чёрной мантии, быстро просеменивший по проходу и взгромоздившийся на стул за кафедрой. Следом за дедком в зал вошёл долговязый мужик в чудном костюме из давно полинявшей серой ткани, и в очках с треснувшем стеклом. Положил папку на стол, стоящий против кафедры, и, усевшись за него, переключил своё внимание на мою скромную персону.

— Какие-то проблемы? — поинтересовался я, весьма быстро устав от игры в гляделки.

— Простите?

— Чего пялишься?

Долговязый вздрогнул и, поправив очки, отвернулся.

— Тихо, подсудимый! — подал вдруг голос дед с кафедры и треснул по ней здоровым молотком. — Вам ещё дадут слово. Впустите граждан, — махнул он рукой конвоирам, один из которых тут же метнулся к центральному входу.

— Хуясе! — присвистнул я, когда через распахнувшиеся двери в зал хлынул поток народа. — Требую свою долю с проданных билетов!

— К порядку! — снова тресну дед молотком, сердито зыркнув из-под седых бровей.

Стоящий возле клетки конвоир пихнул меня дубинкой в рёбра и довольно залыбился, получив одобрительный кивок с кафедры.

— Встать! — скомандовал крикливый молотобоец. — Суд идёт.

Заполнивший зал народ послушно поднялся со скамеек и замер в ожидании дальнейших распоряжений.

— Вставай, ты… — прошипел конвоир, просунув дубинку между прутьев для очередного тычка.

Пришлось кое-как приподняться.

— Садитесь, — благосклонно дал отмашку дед. — Сегодняшнее заседание суда, — продолжил он, после того как затих скрип скамеек и топот, — посвящено рассмотрению дела номер триста восемьдесят два, о… Да много о чём. В числе прочего: убийства, грабёж, разбой, мошенничество, изнасилования…

— Вот только пиздеть не надо! — выдвинул я протест.

— К порядку, подсудимый!

На этот раз тычок пришёлся по затылку.

— …изнасилования, — продолжил служитель Фемиды, — а так же незаконное проникновение с целью посягательства на государственную собственность.

— Какое впизду незаконное?!

— Тихо, подсудимый! Ни то прикажу вывести из зала! Так, — вернулся старый брехун к бумажкам. — А кто у нас подсудимый? Коллекционер. Подсудимый, вы подтверждаете, что носите кличку "Коллекционер"?

— Нахуя спрашивать, если вам Ткач — сука — всё уже расписал?

— Подтверждаете или нет?

— Подтверждаю.

— Вы осознаёте, что происходит, где находитесь?

— В ебаном цирке я нахожусь.

— Подсудимый! — направил дед молоток в мою сторону. — Последнее замечание!

— Не нравятся мои ответы — нехер спрашивать.

Судья сокрушённо вздохнул, но дальше замечаний так и не пошёл. Видать, туго у них тут с досугом, чтобы такое феерическое представление лишать главного действующего персонажа. Вон зевак сколько собралось. Сотни полторы, не меньше, аж вдоль стен все места заняли. Того гляди бунт поднимут, если останутся недовольны.