— Ничего, — ответил Ткач, и глаза его заблестели, как у кота, нацелившегося на хозяйскую сметану.

— Не сейчас, — я положил руку на ствол ткачевского автомата, — сначала дела.

— А это у вас "Сайга"? — продолжали задавать несвоевременные и глупые вопросы из чрева автомобиля. На этот раз, кажется, голос принадлежал подростку.

— Ехали бы вы, граждане, к ебене фене, — посоветовал я.

Стекло точно так же плавно поднялось, и автомобиль мягко и бесшумно тронулся с места. Показалось, что его колеса даже не касаются земли. И отчего-то я сразу вспомнил приснопамятного Бойню с его двухместной, сотрясающейся в чахоточном кашле "Ласточкой", на которой он подвозил меня до обители.

— Пожрем? — отвлек меня от созерцания удаляющегося чуда местного автопрома Ткач. Он стоял возле веселенького, выкрашенного в зеленый цвет ларька, вкусно пахнущего выпечкой.

— Давай, — я пошарил в карманах, выудил оттуда серебряную монету, подошел к окошку и хлопнул неровным кругляшом об деревянный прилавок. — С чем пирожки у тебя, красавица?

— С капустой, с картошкой, с яблоками, с грибами и с мясом, — пропищала лавочница в удивительно белоснежном переднике, покосившись на серебряную монету.

— Мясо крысиное или собачье? — решил уточнить я.

— Ну и шутки у вас, мужчина. Вам сколько?

— Думаю, один серебряный десятка на полтора тянет? — я пододвинул пальцем монету поближе к писклявой пирожнице.

— Что это? — спросила она.

— Чистое серебро. Бля буду.

— Не хамите мужчина. С вас шестьсот рублей. Пятнадцать пирожков с мясом по сорок рублей.

— Ткач, о чем это она? — я беспомощно обернулся к напарнику, чувствуя, что наш разговор с лавочницей заходит в тупик.

— Так вы будете брать или как? У меня смена через пять минут заканчивается.

— Пойдем отсюда, — Ткач дернул меня за плечо, — темнеет, а мы еще дом не нашли.

Я пожал плечами, сгреб с прилавка серебряный, и мы двинулись дальше по улице.

Пятьдесят шестой дом был братом близнецом пятьдесят восьмого и пятьдесят четвертого. Все они выстроились по четной стороне улицы. Обычные четырехподъездные пятиэтажки. На нечетной та же картина. Пятьдесят девятый — теткин — стоял себе там и светил начинающими зажигаться окнами. Тридцать вторая квартира находилась на четвертом этаже второго подъезда. Когда мы с Ткачем поднимались наверх, то наткнулись на бабу, поливающую цветочки, расставленные на подоконнике в керамических горшках и на полу в деревянных кадках.

Идиллия ептыть.

— Кто там? — спросили из-за обитой кожей двери с номером "32" в ответ на стук кулаком.

— Мы к Ирине Воропаевой, — назвал я имя усопшей матери Альбертика. — Посылку отдать надо.

А что еще мне было говорить? Торговцы подержанными дробовиками? Не желаете почти новый "Рем" по сходной цене?

— Её нет сейчас, что передать? — сквозь зевоту ответили с той стороны. Эта неожиданная новость породила паузу в минуту эдак длинной.

Хороши дела! Вышла старушка, которой, на секундочку, должно быть лет эдак под сто, за молочком и сейчас вернется. А Альбертик-то и не знает.

— Я принес ей два килограмма шпика от младшего брата, — начал импровизировать я, уже собираясь выстрелить в замок, если переговоры не увенчаются успехом.

Хотя шуметь до смерти не хотелось.

— Странно. У неё вроде только сестра была, но вы можете оставить сало в её холодильнике, я сейчас открою, — за дверью зазвенели ключами.

Как только между ней и косяком образовалась щель, а вставил туда свое плечо, а Ткач ударил в полотно ногой. Мы один за другим ввалились в квартиру, где в прихожей под вешалкой в куче одежды барахтался ее хозяин. Кровь из расквашенного носа уже залила и его поношенный сальный свитер и треники. Ткач вынул нож и поднял страдальца, приставив кончик лезвия к его кадыку. Ощутимо запахло мочой.

— Как тебя зовут болезный? — я мельком осмотрел кухню с ближайшей комнатой и уставился на трясущегося хозяина хаты.

— Илья.

На нас испуганно смотрел жалкий маленький человечек из давно минувшей эпохи. Типичный довоенный обыватель: тапочки, майка, заправленная в кальсоны, поверх этого треники с лампасами и заляпанный жиром растянутый свитер с протертыми локтями, заплывшая шея и двойной подбородок, блестящая лысина и вьющиеся островки волос над ушами.

— Послушай, Илья, сейчас ты нам покажешь, где тут сейф у твоей жены и пойдешь менять портки. Если мы не найдем взаимопонимания в этом вопросе, то этот злой дядя отрежет тебе голову.

— Я..я… я… она не жена мне, а жиличка.

— Да, — встрял Ткач. — Того Константином звали.

— Насрать. Где сейф?

— Там, — указал Илья на дверной проём трясущейся пятернёй, — в их комнате.

— Отлично! — я отправил Илью пинком в ближайшую пустующую комнату, а сам направился в указанную. Ткач пошел за мной, но остался на пороге, чтобы контролировать входную дверь.

Сейф стоял почти рядом со входом в комнату и выполнял роль тумбочки. Сверху он был накрыт кружевной салфеткой, на которой стояло до черта всякой мелочи: от тикающего будильника и нескольких фаянсовых статуэток, до вазочки с конфетами и шкатулки с нитками. Да и вся комната выглядела так, как будто ее оставили полчаса назад. Ни пыли, ни паутины и даже торшер горит.

Удивляться уже надоело, и я, достав ключ, принялся ковыряться в замке.

Щелк.

В тот самый момент, когда тяжелая металлическая дверца со скрипом подалась вперед, торшер замигал и погас, погрузив нас с Ткачом, изнывающих от нетерпения, в полную темноту.

— Ёб твою…, - подал голос напарник.

Где-то недалеко попробовала на вкус тишину длинная автоматная очередь.

— Посвети, — я взял в руки дробовик и отошел, чтобы не маячить в проеме окна. Ткач завел динамо своего фонаря, и по комнате заплясали причудливые тени от тех самых статуэток на сейфе. Я сунул руку в его холодное чрево и извлек пригоршню трухи, когда-то бывшей, наверное, ценной бумагой. При этом внизу в темноте что-то брякнуло об пол.

— Она! — рассмотрел я пластину в свете фонаря. — Валим отсюда.

— Илью этого так оставим?

— Заземлим на всякий случай, — я вынул нож и пошел в комнату, где забившись за шкаф, сидел хозяин квартиры.

Должен был сидеть. Но ни шкафа, ни другой мебели в полностью выгоревшем помещении я не обнаружил, как не обнаружил и входной двери в квартире, давно лишившейся обоев, оконных рам и прочих атрибутов мирной жизни. В то же время я готов был поклясться, что еще минуту назад все это, включая электрический свет, наполняло вполне себе уютную и обставленную квартиру. А теперь исчез даже паркет, видимо кем-то отодранный на дрова. И вместо люстры в потолке торчал ржавый крюк с обрывками проводов. На лестничной клетке нас ждал еще один сюрприз. Никаких цветочков в горшочках тут не было, зато зиял провал в лестничном марше между третьим и нашим четвертым этажом. Не хватало целой секции, а из перекрытий с веселым плиточным орнаментом торчали ржавые зубы арматурин. Но в принципе перепрыгнуть можно, кабы не наша зимняя одежка и лыжи с оружием за спиной. Пришлось повозиться, раздеваясь, одеваясь и передавая снарягу, стволы и вещи друг другу. В конце этого интересного занятия нас и застали заполошные выстрелы буквально у самого подъезда, не меньше чем с пяти стволов. Пришлось ломиться в квартиру, что находилась под той, в которой только что были, и затаиться, прислушиваясь к каждому шороху во вновь установившейся тишине.

— Если полезут сюда, будет туго, — прошептал я.

— Да, рано с четвертого спустились, — согласился Ткач.

— Здесь окна в спальне тоже на другую сторону выходят, — сообщил я. — Пойду, гляну, может получится выбраться незамеченными. Прикрой, если что.

— Принято.

Я прополз на карачках сначала к окнам, выходящим на улицу. Темень, сулящая нам легкий выход из этой переделки, мне совершенно не мешала сориентироваться на месте. Да и светить фонарем в сторону, откуда стреляли, мне бы мама не разрешила, будь у меня таковая. Я вообще-то, если честно, сильно позавидовал Альбертику. Он с детства был окружен материнской заботой и лаской, что впрочем, не прибавило ему умственного здоровья.