Я ничего не говорила, пока шла за ней по лестнице. Эмили провела меня вглубь по коридору, который тянулся, казалось, бесконечно, дверь за дверью, пока я не потеряла из виду вход вообще. Дом был темным и жутковатым, пламя свечей мерцало, пока мы проходили мимо, заставляя наши тени танцевать.

Она открыла дверь и предложила мне войти внутрь, а сама ушла, бормоча что-то насчет служанки.

Я вошла, захлопнула за собой дверь и пошла к кровати. Я упала на покрывала, зарыла лицо в комковатую подушку и зарыдала.

В моей комнате кто-то есть. Я понимаю это еще до того, как вижу, из-за раздававшихся рядом царапающих звуков и ворчания. Я подскакиваю в кровати и подтягиваю одеяло до подбородка.

И в этот момент я все вспоминаю. Прошлая ночь… прогулка по лесу… все эти люди, воображающие, что живут в прошлом. В груди образовывается болезненная пустота из-за тоски по дому. Я с силой прикусываю нижнюю губу, чтобы сдержать слезы.

Я должна была проснуться в отеле. Я должна была посмеяться над своим забавным сном. По крайней мере, из-за сильного ушиба головы я должна была проснуться в больнице. Это все не должно было оказаться реальным.

Я не должна была проснуться здесь.

Но я проснулась. Я все еще в этой спальне. Она больше, чем гостиная у меня дома, а кровать с балдахином, наверно, даже не поместилась бы в моей спальне. Стены окрашены в солнечно-желтый цвет, чего я не заметила прошлой ночью при тусклом свете свечей. В комнате горит камин, когда его успели зажечь? Танец пламени отражается в богатстве белой с золотыми акцентами росписи.

Этим людям определенно нравятся золотые акценты. Резьба окантовывает каждую дверь и окно, которые расписаны подстать камину. Здесь не было ни одной пустой гладкой поверхности — каждую золотисто-желтую стену украшали либо росписи, либо витиеватые молдинги, либо декоративные гобелены, закрывавшие ее наполовину. Даже небрежно распахнутые шторы отливают ярко-золотым, а потолок, вероятно, выше четырех с половиной метров.

Я не знаю, что это за место, но оно огромное, крутое и роскошное. Напоминает гостиницу для богатых аристократов или типа того.

Это горничная меня разбудила, как можно понять по ее виду. На ней простое черное платье, а волосы мышиного цвета собраны сзади в низкий пучок. Она хорошенькая, даже без макияжа, свежее лицо, будто сошедшее с рекламы Noxema1. Когда она мне улыбнулась, паника необъяснимым образом прекратилась, а в животе разлилось приятное чувство.

Девушка волочет чемодан к большому шкафу, и, остановившись, открывает его.

— У мэня дла вс плат’я на выбр, — произносит она со смешным акцентом. Британским, но не таким чопорным, как у Эмили, — Вам нужно потороп’итс’я, а то Вы опоздаэт’е. Гэрцог прысоэдн’итс’я к дамам за завтрком.

Я, как ракета, выскакиваю из кровати, паника возрастает с двойной силой.

— Герцог? Что это значит?

Она глазеет на меня, будто у меня выросла вторая голова.

— Прстыт’е?

— Что за герцог?

— Его Св’етлость, кнэчно.

Я таращусь на нее, а мое сердце ускоряется до грохочущего боя.

— Герцог — это парень по имени Светлость?

Она фыркает, но затем прикрыла рот, как если бы ее реакция была неуместной.

— Его им’я не Св’етлость. А Лорд Александр Торнтор-Хоук. Гэрцог Хаксбэри.

— Тогда зачем же вы назвали его Светлостью?

Она приподняла одну бровь.

— Я забыла, что вы ам’ерканка. К нму, как и к л’юбому дргому гэрцогу, надлеж’ит обращатс’я Ваша Св’етлость.

— О.

Я присаживаюсь на край кровати. Трясущиеся ноги больше не могли меня удерживать. Так я забрела в дом герцога.

Теперь понятно, почему это дом такой изысканный. Но что это означает? Он член королевской семьи? Он наверняка возненавидит меня.

О Боже. Что, если он знаком с Ребеккой (девушкой, которой я не являюсь) ближе, чем Эмили? Что, если он поймет, что я — не она? У Герцогов же есть власть, так? Что, если он арестует меня или бросит в подземелье или что-то вроде этого? Это место огромно. Как замок. Здесь наверняка есть подземелье. Никто никогда не найдет меня. Не в другой стране посреди ничего.

Я начинаю тяжело дышать, и мое дыхание перерастает в скрежет. Мне нужен воздух.

— Вы в пор’ядкэ?

Я не двигаюсь, не киваю и вообще никак не признаю ее присутствия. Я просто продолжаю смотреть на край ковра под пальцами моих ног.

Господи, зачем я вообще сказала, что я Ребекка? Это не закончится ничем хорошим. Мне следовало рассказать Эмили правду. Возможно, она помогла бы мне, хоть я и незнакомка. Она казалась милой.

Я могла бы просто попросить о помощи, вместо того чтобы притворяться кем-то другим.

И даже если бы она мне не помогла, я бы продолжила идти. Возможно, город вовсе не так далеко. И я бы сейчас уже была там, а не в доме герцога, который, вероятно, обезглавит меня или типа того.

Прошло десять минут, мое дыхание выровнялось, и я почувствовала себя немного лучше. Мне всего лишь нужно пережить завтрак. Если герцог с первой секунды не поймет, что я не Ребекка, то я смогу с этим справиться. Буду просто смотреть на тарелку и молчать. Затем Эмили проведет меня до города, и я сбегу.

Горничная, ничего не говоря, продолжала стоять и ждать мой ответ. Она даже не показала, что считает меня сумасшедшей, слава богу. Не думаю, что могла бы вынести еще и это. В конце концов, я собираю себя в кучу и поднимаюсь.

Девушка выбрала какую-то одежду и бросила ее на край кровати. Я определенно не тот человек, который носит платья, но сейчас у меня были более серьезные поводы для беспокойства.

Я глубоко вздыхаю и фокусируюсь на том, с чем мне предстоит столкнуться.

Как только я доберусь до города, мне больше не придется играть в их игры — я поймаю такси и вернусь в отель. Миссис Бентли будет ругаться на меня за то, что я заставила ее волноваться, потом мы все посмеемся, и я продолжу свою поездку. Мама наверняка накажет меня, когда я вернусь домой, но в данных обстоятельствах дом кажется мне раем на земле.

Господи, что, если туфли как-то виноваты во всем происходящим? Все это произошло в ту секунду, когда я их надела. Возможно, они прокляты или вроде того.

— Завтрак подадут через двадцать минут. Нам стоит поторопиться.

При упоминании еды мой желудок так громко урчит, что это похоже на крик раненого кота.

Горничная делает вид, что ничего не заметила. Перед тем как я осознаю, что происходит, она стягивает с меня футболку, и я оказываюсь без одежды. Полагаю, моя скромность ее мало волнует.

Я остаюсь стоять, одной рукой закрывая грудь, пока она силой не поднимает их к моей голове, чтобы натянуть на меня тоненькое колючее платье. Она сдергивает с меня джинсы и завязывает на мне еще кучу вещей.

Клянусь, она надевает на меня не меньше шести слоев, хотя по правде их, скорее, три. Платье приятного персикового цвета, с белой отделкой по подолу и декольте. Она повязывает небольшой белый пояс у меня под грудью, создав высокую линию талии.

Довольно мило, если честно. Конечно, дома бы я никогда подобного не надела, но тут это, кажется, в самый раз.

Теперь, когда я так одета, то чувствую, что для меня это слишком и мне хочется избавиться от него. Я не могу это носить. Я не могу быть, как они, и притворяться, что сейчас прошлые времена и будто одеваться таким образом — это нормально.

Я начинаю пятиться. Мне нужны мои джинсы. Мне нужна… нормальность.

Но горничная берет меня за плечи и силой усаживает на табурет. А в следующее мгновение я понимаю, что она расчесывает мне волосы. Жестко. Клянусь, она, должно быть, вырвала минимум тридцать волосин с первым же движением, потому что мой скальп горит огнем.

Я корчусь все время, пока она делает мне прическу, и через десять минут она заканчивает. Я аккуратно ощупываю свою голову. Она переплела мои волосы и закрепила вокруг головы наподобие короны.

Она подает мне пару перчаток, я сперва собираюсь только подержать их, но затем понимаю, что она ждет, что я их тут же надену. В помещении. Это кажется чем-то глупым, но я все равно их натягиваю.