Ушедших в подполье недовыловленных мятежников поручили искать КБС — комиссии по борьбе с саботажем, для чего ей временно выписали дополнительных полномочий указом ВЦИК.

— Ты еще военную разведку мне передай, ага, — недовольно отреагировал на это Савинков, явившийся в мой кабинет для доклада.

У меня, как у крупного государственного деятеля мирового и даже где-то вселенского масштаба, наконец-то образовался нормальный рабочий кабинет. Столы — письменный, для совещаний и для поговорить — стеллажи с нужными книжками, штук пять телефонов, стулья, диван… Мебель, конечно, тяжеловата, но не до жиру, пусть пока так — а вот рабочее кресло на колесиках я себе пробил! И даже комнатку отдыха. Ну, и полноценный секретариат. И комнату связи, где стояли телеграфные аппараты и две радиостанции.

— И передам, могу и контрразведку добавить, — показал я Борису на кресла у малого стола.

— Нет уж, пусть этим Вельяминов с Шешминцевым занимаются, а я чем попроще.

— Да? Попроще? Что, всех ультралевых уже переловил?

Савинков сел в кресло и принялся терзать заедающий замок портфеля. Потом бросил, тяжело вздохнул и поднял красные от недосыпа глаза:

— Нет, не всех. Несколько человек не можем найти.

— Кого, например?

— Астронома помнишь?

— Дзержинского??? — я аж обомлел, вот это номер!

— Ну да. Перешел на нелегальное — и как в воду канул. Наша школа. Но он вообще в смысле конспирации талант.

— А что насчет подстрекателей и вдохновителей?

— Брешковская выслана и отбыла в Швецию. А вот подстрекатели… Есть данные, что без союзников тут не обошлось. Очень уж им не хочется допускать нас к дележу, как я понимаю. Глядишь, случится у нас бардак, переворот, и тогда можно будет отказать “незаконному правительству”.

— Материалы на них собираешь? — я щелкнул тумблером, и на электроплитке тихонечко загудел маленький чайник.

— Разумеется.

— Ладно, что на Украине?

— Рвутся на помощь галичанам.

Вот проблема, так проблема — ну никак нам сейчас нельзя влезать в войну. Будем принимать беженцев, помогать Западно-Украинской Народной армии, но сами — ни-ни.

Осень 1918

В Кремль к восьми утра, как обычно, я не поехал. Не поехал и к десяти и даже к двенадцати. Можно было никуда не бежать, не заседать и не принимать посетителей.

Постельный режим мне прописала собственная жена, стоило ей посмотреть на доставленное из ВЦИК тело — ближе к вечеру, когда я сидел над документами и сводками, я вдруг понял, что у меня температура и звон в голове. Хорошо хоть в здании Сената был дежурный врач, да и среди работавших по соседству были Семашко и Обух, оба медики. Впрочем, как там писал Ильич Горькому? “Упаси боже от врачей-товарищей вообще, врачей-большевиков в частности!” Но врачи-товарищи поступили верно — сами лечить не стали, просто упаковали и отправили домой, и принялись искать специалистов.

Наташа тоже все сделала верно (хорошо, когда в семье свой медик, ага) — померяла температуру, ужаснулась тридцати девяти по Цельсию и отправила меня на выселки — изолировала в одной из гостевых комнат, подальше от остальных обитателей дома в Сокольниках.

Утром у нас состоялся целый врачебный съезд. Секретариат председателя ВЦИК организовал консилиум, членов которого доставили на автомобилях. Володя Обух поочередно представил мне профессора Голубова и совсем старенького профессора Фохта, а привезенного из Архангельского Евгения Боткина я и так знал.

Светила медицины в марлевых повязках поочередно осмотрели меня, потыкали шпателями в рот “скажите а-а-а”, пощупали руки и ноги, послушали фонендоскопом “дышите-не дышите”, после чего в соседней комнате обсудили состояние на латыни и утвердили диагноз. Слова “инфлюэнца” и “гриппус” на фоне всяких там “фебрис катархалис” я вполне понял еще до объявления официального вердикта — испанка. “В форме гриппозной пневмонии, затрагивающей нижние доли легкого”.

Веселенькое дело… Этот грипп, удачно легший на истощение и утомление людей в результате мировой войны, взорвался крупнейшей пандемией и унес если не сто, то миллионов пятьдесят человек. Это при населении шарика меньше, чем два миллиарда. И что-то мне перспектива попасть в эти миллионы очень не понравилась, уж больно много затеяно и зуб даю, без моего пригляда дела эти либо загнутся, либо свернут не туда — и еще неизвестно, что хуже.

Утешал лишь положительный прогноз, выданный консилиумом. Велели мне лежать, пить чай с малиной и лимоном, нюхать эвкалипт и выздоравливать. Я, разумеется, взвыл — а ВЦИК? А идущие переговоры с Антантой? А планы? Но Александр Богданович Фохт, обозвав меня “молодым человеком”, со здравым медицинским цинизмом заметил, что покойникам планы ни к чему.

Насчет возраста он, конечно, опирался на официальные цифры — пятьдесят девять, а так-то мне уже семьдесят, как и ему. Хорошо хоть дожил я до этого возраста в приличной форме — физические нагрузки, аспирин ежедневно, умелые руки и хитрые снадобья Яна Цзюмина… Кстати, а где он сам? Полгода как я его не видел, только ассистентов.

— Если температура будет держаться стабильно ниже тридцати семи с половиной градусов, — Фохт завершил врачебную писанину и повернулся ко мне, — можете работать в постели.

— А посетители?

Профессора опять перемолвились на своем тарабарском и разрешили мне видеть пятерых в день, не более пятнадцати минут на каждого. В качестве лечащего врача назначили совсем молодого (по их меркам) доктора Виноградова. Я полюбопытствовал именем-отчеством — Владимир Никитич — и внутренне поржал. Это же тот самый будущий профессор Виноградов, который лечил Сталина и попал под раздачу в “деле врачей”. Все-таки узок круг, никуда из него.

Голова с утра была легкая, вчерашнего звона не было и я решил принять первого посетителя не откладывая.

— Евгений Сергеевич!

— Да? — обернулся Боткин среди собравшихся к выходу врачей.

— А вас я попрошу остаться.

За пятнадцать минут не уложились, проговорили полчаса о режиме содержания в Архангельском, о том, как работает протянутая туда телефонная линия, о просьбах и так дале. Под конец я спросил, а читает ли Николай газеты — оказалось, что нет.

— Постойте, он вообще не в курсе, что происходит в мире?

— Его Величество это не интересует.

— И даже капитуляция Германии? И то, что русские войска в Константинополе?

— Хм… Пожалуй, это может вызвать реакцию… Я уточню у профессора Бехтерева, если он разрешит, то попробуем читать газеты вслух.

После ухода врачей Наташа при помощи Виноградова, поселившегося в соседней комнате, повесила в комнате марлевую занавеску.

— Вот, теперь ты будешь вещать как оракул, за пологом.

— Ага, гекзаметрами.

И я продекламировал стишок Кассиля, насколько мог, лежа на подушках:

При чистоте хорошей

Не бывает вошей.

Тиф разносит вша —

Точка, и ша!

— Поэт! — иронически-снисходительно отозвалась жена. — Хотя доходчиво, передам Семашко для распространения.

После врачей из секретариата привезли срочные бумаги и сообщения. Правительства Антанты выкатили венграм частичную оккупацию, кабинет Михая Каройи ушел в отставку и передал власть социал-демократам.

То есть у нас тут наметилась Венгерская Советская республика… Хотя нет, там был перегиб на перегибе, ускоренная советизация закончилась большой кровью, террором и сильным сдвигом вправо, который аукался вплоть до моего переноса. Ладно, попробуем поставить эксперимент на мадьярах — ничего ведь не теряем, а вдруг?

Полулежа принялся набрасывать рекомендации венгерским товарищам, но тут внизу гуднула машина и вскоре ко мне, в непременной марлевой маске, заявился Старик. И его волновало ровно то же самое — установление советской власти на равнинах Паннонии.

— Как вы некстати заболели, Михаил Дмитриевич! Очень сложный момент, большие споры у нас в Совнармине о Венгрии.