— Слово для отчетного доклада предоставляется Председателю президиума Верховного Совета Советского Союза, Генеральному секретарю Центрального комитета Коммунистической партии товарищу Скамову Михаилу Дмитриевичу.

Сияние ламп. Громадные хрустальные люстры. Зал, похожий на Кремлевский Дворец Съездов, тысяч на пять мест, не чета Большому театру.

Я собрал бумажки и шаркающей старческой походкой двинулся к трибуне, на груди в такт шагам закачались награды. Дойти бы, не упасть, в моем возрасте это не шутка…

Съезд победителей встал как один человек и приветствовал меня оглушительными аплодисментами.

Соратники за спиной хлопали в ладоши с не меньшим энтузиазмом — Муравский, Красин, Ульянов, Чернов, Кропоткин, Натансон, Савинков, Губанов, Сталин, Жаботинский…

“Господи,” — мелькнуло в голове — “а его когда успели избрать?”

Добрался, поправил микрофон, разложил текст, прокашлялся… черт, в горле сухо как при похмелье, хорошо хоть графин тут стоит. Налил полстакана, предательски звякнув несколько раз о край, выпил до дна.

Собрание терпеливо ждало.

— Тоа… кх-кхе… ини… — несмотря на воду, в глотке першило, и я подавился первыми словами.

Из зала на меня смотрели тысячи глаз. Все первые ряды занимали известные мне люди — военные, ученые, инженеры, путейцы, кооператоры…

— Тоа… — попытался я еще раз.

— Жги, Митрич! — выкрикнул из партера Ваня Федоров.

Горло сжало как обручем, язык еле ворочался. Похоже, я не смогу выдавить даже пресловутые “сиськи-масиськи”…

Понемногу нарастали шепотки, сливаясь в гул.

— Тоа… — я закашлялся, глаза налились слезами.

Схватило сердце, тело повело влево, рука скрежетнула ногтями по бортику кафедры, а я завалился на пол, безуспешно цепляясь за опору.

И проснулся.

— Миша? Что с тобой, ты такие странные звуки издавал… — поднялась на локте Наташа.

— Кошмар, просто кошмар, спи, — я вытер мокрый лоб и откинулся на подушку.

— Тебе надо пустырник на ночь пить…

Да тут пустырником не отделаешься, такие дела идут…

Зима 1916-1917

На перронах Николаевского вокзала мы заметили пока только одно изменение — вместо привычных жандармов и городовых стояли по двое-трое молодые ребята с красными повязками. Одеты они были пока что вразнобой, но Московский совет уже думал, как привести “народную милицию” к презентабельному виду.

Оглядывая пути, составы и паровозы я зацепил взглядом толпу пассажиров третьего класса, среди которых вдруг мелькнул знакомый облик. Я прищурился… похож! Вроде бывший пристав Кожин, но далеко, не разглядеть. Только я собрался кликнуть патруль и послать за ним, как засвистел наш паровоз, Наташа поцеловала меня на прощанье и перекрестила на дорогу.

— Бросьте эти поповские штучки, мадам Скамова. Нам, революционерам, это неприлично, — с максимально суровым видом поцеловал я ее в ответ.

Тем временем заинтересовавшая меня согнутая фигурка скрылась среди людей, пара и вокзальной суматохи. Ну и черт с ним, не до приставов сейчас, нам до Петрограду пора, в помощь Муравскому и Носарю, уж больно там все круто заварили. Оттого пришлось и делегацию собирать серьезную, и охрану с собой брать, и целый поезд у фон Мекка выпрашивать. Бог весть как там с жильем и питанием обернется — а у нас все с собой.

Красин, Губанов, Савинков, увязавшийся с нами Тулупов и председатель Московского Совета товарищ Скамов — избрали меня без малого единогласно. Город оставили на Ваню Федорова, Медведника и Митю, Сокольники на Терентия, кооперативы на Свинцова. Отбили телеграммы Ломоносову и Собко, получили зеленый свет и поехали со спокойным сердцем — было кому нас заменить, выросли отличные кадры и в Симонове, и на Пресне, и в Центросоюзе. За комитет Городской думы мы тоже не беспокоились, там все больше говорильня и ее неизбежная спутница бестолковщина, вся власть в Москве реально в руках Совета. Наиболее дельные работники из комитета Гордумы бились-бились неделю, потом плюнули и потихоньку подались к нам под крыло.

Так что трамваи ездили, электростанции работали, с продовольствием тоже норма — Совет первым делом наложил арест на спекулянтские запасы. Порядок худо-бедно поддерживали патрули Красной гвардии и военных, даже с юнкерами в училищах договорились. Но вот ликвидация в революционном угаре городской полиции уже вышла боком — в городе пошаливали, особенно ночью. До серьезной стрельбы пока дело не дошло, но дойти могло и нужно срочно принимать меры.

Савинковцы взялись за правопорядок в городе, чему немало помогло, что при освобождении политических мы сумели не выпустить уголовных. Ну и что почти всех городовых и жандармов спасли от самосуда отряды красногвардейцев во главе с ребятами Бориса. Сейчас сатрапы прежнего режима сидели под временным арестом, заодно проходили фильтрацию, и наименее одиозные уже возвращались на службу, пока в качестве консультантов.

О чем Савинков и докладывал по дороге в вагоне, оборудованном под учебный класс.

— Почти весь состав сыскной части приступил к службе, во главе опытнейший следователь Карл Маршалк. Я еще хочу в Питере найти Кошко и перетащить к нам. С жандармами плотно работаем, четверо уже согласились на сотрудничество, сейчас пишут обстоятельные справки о методах и что-то вроде учебных пособий.

— А низовой состав?

— Пока только патрули. Желающие есть, сейчас создаем краткосрочную школу милиции.

К здешней “февральской революции” в ноябре подпольное наше государство подошло, что называется, в силах тяжких. Но без армии и полиции. И если армия у России еще была, то вот с полицией требовалось создавать все почти что заново, участки разгромили по всей стране, не обошлось и без расправ над полицейскими.

А так — кооперативы охватывали восемьдесят с лишним миллионов человек, правда, серьезно рассчитывать можно было лишь на треть. Остальные по преимуществу были дети и “на новенького” — очень здорово выросла численность за три года войны, когда людей приперло, а пример “старых” кооперативов показывал, что скопом выживать куда легче. Но проникнутся артельным духом за это время деревенские, конечно, не успели и чудили порой очень неслабо. Пользуясь растерянностью, а то и отсутствием местных властей, мужички-богоносцы начали потихоньку растаскивать усадьбы и явочным порядком приватизировать барскую землю. А вот артелям это было невыгодно, куда правильнее было на этих землях создать новые “колхозы”, а в усадьбах — школы, больницы или там центры переработки продукции.

— Так что в деревне у нас намечается неожиданный классовый раскол, — излагал обстановку Губанов середняки-артельщики за социализм, а голь перекатная во главе с кулаками — за приватизацию.

— Что, прямо все-все?

— Нет, конечно, и зажиточные многие с нами предпочитают сотрудничать, и среди бедняков Союз Труда популярен, но стоит нам упустить, как все покачнется.

Казалось бы, рецепт известен — Комбеды, натравить неимущих на богатеньких, но оно нам надо? И крепких хозяев расточат, а они нужны как противовес, чтобы артели не борзели, и демагоги мелкотравчатые наверх вылезут… Плохо кончится, родной.

Срочно, прямо срочно нужен Чернов с его эсерами, без них мы ничего толком в деревне не вытянем.

Пока же мы собрались пить чай и тут, уловив паузу, заговорил Леша Тулупов. Долгое время он оставался как бы “законсервированным”, то есть, состоял в организации чисто формально. Сам при этом занимался педагогикой — организовал три школы, одну из них в колонии толстовцев, печатал учебники и тому подобное. Даже в классные чины вышел, не генерал, но коллежский асессор по министерству народного просвещения. Впрочем, он всегда тяготел к административной и академической работе, методичен до занудности. И таких вот “спящих” у нас после первой революции было много, время от времени они нам помогали по мелочам, а сейчас стали фактически кадровым резервом. Ну, те, кто убеждений не поменял, конечно.