Облисполкомзап уверенно утвердился в белорусских губерниях, Исколат — в Лифляндской, в почти полностью артельной Сибири Советы оказались наверху с легкостью необыкновенной.

Тяжелее всего, как и предполагалось, было в казачьих областях. Если относительно слабое Астраханское войско не сумело выступить организованно, и выход к Каспию мы забрали за три дня вялых стычек, то на Северном Кавказе понемногу разгоралась ограниченная гражданская война, как минимум в рамках одного региона. Гремучая смесь иногородних и горцев, зажиточных и малоземельных казаков, рабочих Екатеринодара и Грозненских приисков, со взаимными обидами и вендеттой — война всех против всех стала вполне реальной. Все это подпитывали самыми разнообразные идеи — восстановление имамата, суверенитет Кубанской Рады, присоединение к Турции и бог знает что еще.

Самый же серьезный провал у нас случился в Ростове. Там отряд “добровольцев” из казаков и юнкеров военных училищ разгромил городской Совет, а еще через пару дней и Ростов, и Таганрог заняли силы Войскового правительства. Месяц тому назад донским областным атаманом избрали того же самого Каледина — что называется, под руку подвернулся, приехал с фронта, а тут как раз войсковой круг собрался. Прочие кандидаты при виде генерал-лейтенанта взяли самоотвод и на Дону появился первый за последние двести лет выборный атаман. Честь по чести выборный — за него проголосовали две трети делегатов. Заодно Круг принял программу независимости Области Войска Донского.

Вот во исполнение этой программы Каледин и начал щемить Советы. Ростов, Таганрог и углепромышленный район упирались, но против серьезного перевеса у казаков сделать пока ничего не могли. Даже три запасных полка, весьма советских по духу, ничего не изменили. Атаман объявил военное положение, начал аресты рабочих и делегатов Советов, и послал эмиссаров в Оренбург, на Кубань и Терек.

Будь у него власти побольше или сумей он ей распорядиться тверже, возможно, все бы удалось уладить миром. Но атаман раздавал приказы сверху, а внизу их выполняли “донские партизаны”, довольно быстро почуявшие вседозволенность. Начались расстрелы.

Известия об этом пронеслись по стране быстрее телеграфа и на Дон ринулись все противники власти Советов, от московских капиталистов до генералов, от интендантов с подгоревшей задницей до корниловских офицеров. Причем крупных и надежных войсковых сил внутри страны у нас еще не было и Каледин с его пятью-шестью тысячами “партизан” сумел зачистить почти всю область.

Нам нужно было до зарезу продержаться до поражения Германии, по многим признакам близкой к последнему издыханию, и потому единогласно было решено войска с фронта не снимать. А то выдернешь один полк, все и посыпется, так что лучше не мешать новому главковерху Лебедеву. А он выдал концепцию удержания фронта при минимальной активности, для чего спустил вниз директиву не препятствовать локальным перемириям. А сам решительно вводил в полках “революционные роты”, бестрепетно вливая в отобранный состав красногвардейцев и формировал ударные части.

Ну и расширил террор против немецких перевозок. В сводках из Огенквара постоянно попадались фамилии удачливых командиров “особых команд” — прапорщика Лонгвы, корнета Балаховича, полковника Клещинского, капитана Пепеляева, подпоручика Щорса и, разумеется, капитана Михненко, действовавших с опорой на подполье Союза Труда.

Тем временем Каледин обратился к казачьим полкам с призывом оставить фронт и следовать на Дон для защиты от Советов. Частично нам удалось парализовать это движение, тупо заблокировав преревозки, но встряску фронт получил немалую, а ВЦИК после такого фортеля прямо объявил Каледина “германским агентом, изменником и врагом власти Советов”. Небольшая часть казаков с фронта все-таки сумела прорваться, но, что характерно, желанием воевать никак не горела. Почти все они сдали оружие еще по пути домой, причем в нескольких случаях — заведомо более слабым отрядам красногвардейцев, а по прибытии большинство заявило о нейтралитете. Но в любом случае, с донской Вандеей нужно было решать, и побыстрее.

Примерно на месяц все застыло в динамическом равновесии: в сторону Новочеркасска пробирались офицеры и проклятые буржуины, а мы спешно сколачивали отряды и занимали ключевые пункты вокруг казачьих земель. Именно тогда впервые прозвучал термин “Советская армия”, применительно к Донецкому бассейну, куда были направлены восемь полков. Основной заслон создавался на линии Мариуполь-Иловайское-Дебальцево-Миллерово, охраняя тем самым жизненно необходимый стране Донбасс и позарез нужный казакам Луганский патронный завод. Вторым пунктом сосредоточения командовавший операцией Медведник назначил Царицын — из него шли важные дороги на Лихую и Тихорецкую, и через город пролегал естественный маршрут связи донцов с уральцами и оренбуржцами.

А потом на Дон прибыл Корнилов, следом россыпью офицеры и текинцы его конвоя, смещенные чины Ставки и еще немного сторонников генерала с разных фронтов. Но в целом, как докладывали армейские комитеты, офицеры в войсках были за легитимную власть Советов. Не без ворчания, но все-таки за — и войну с Германией мы не прекращали, и армию не разваливали, и вообще были няшками, а не узурпаторами. Да и офицерский корпус ныне был совсем не тот, что десять или даже пять лет тому назад, слишком много разночинцев пришлось призвать. Нет, были такие вроде неудавшегося Дашиного жениха, но вот как раз они и сдернули к Корнилову.

Информация с тихого Дона поступала регулярно, сыграло старое решение не легализовать часть наших структур и мы сохранили работающую подпольную сеть. Вот по этим каналам мы и получили подтверждение того, что в Ростове расстреляны около пятидесяти рабочих и что в области активно действует отряд есаула Чернецова. Тактика его была проста: внезапные нападения на города, разгром Советов (при том, что его самого избрали в макеевский) и уход обратно в степь.

В начале ноября “партизаны” атаковали Чистяково и после короткого боя расстреляли около ста человек — шахтеров и красногвардейцев, в том числе нескольких женщин. А потом отряд двинулся дальше, громя поселки и шахты по дороге к Дебальцево.

Осень 1917

— Товарищи! Без Донбасса нам кранты! Не будет угля — встанут заводы и паровозы! Не будет железа и транспорта — нечем торговать с деревней! Наши братья-крестьяне без железных орудий труда накормить страну не смогут! Голод, разруха, нищета — вот что такое потеря Донбасса!

Бас Жекулина, окрепший над реями рея, накрывал всю Зацепскую площадь, где рядами стояли бойцы автоотряда, команда бронепоезда “Красная Москва”, батальон симоновцев и провожающие. Терентий, в своей тельняшке и кожаной куртке, рубил воздух кулаком и вколачивал фразы в холодный воздух.

— Наша задача — в кратчайшие сроки разгромить казачью контрреволюцию! Разогнать генеральское отребье! Восстановить работу Донбасса!

Вот да. Даже если эти уродцы будут просто терроризировать шахтерские поселки и рудники, добыча сильно просядет. А других энергоносителей у меня для вас нет. Торф? Ну, такое… все заводы никак не вытянет. Нефть? Каспийская — лишь малая доля пока, до поволжской как до Пекина раком, про сибирскую и говорить не о чем. Уголь? Польский под немцем. Кузбасс пока не раскачан, там всего дюжина рудников, хотя перспективы огромные и железная дорога есть. В Архангельской губернии Инта открыта еще в 1912 году, но попробуй оттуда вывези… На Донбасс вся надежда, кроме него некому.

Кстати, надо расспросить Вернадского поподробнее, вдруг и Воркута уже известна? А там, насколько я помню, очень хороший уголь. Я, конечно, геолог ненастоящий, но в школе учился, да и шахтерские забастовки девяностых помню, кое-что в голове засело. Алтай, Хибины, якутские и архангельские алмазы, алюминий Красноярска, никель Норильска… Но до этого когда еще руки дойдут, а сейчас Донбасс: без угля получим мы ту самую “разруху” в полный рост.