Понемногу все обитатели дома собирались у раскрытых по летнему теплу дверей на веранду. Все как прежде, разве что два больших проема заколочены фанерой — время такое, заменить пока нечем. Ну, то есть в управлении делами ВЦИК стекло наверняка нашли бы, но отец настрого запретил туда обращаться.
Тем не менее, Митя надеялся избавиться от фанеры в ближайшее время: на заводе Ралле начали выпуск листового и витринного стекла. Прежняя продукция — пузырьки для парфюмерии — пока не очень пользовалась спросом, а вот оконное шло на ура.
В ожидании еды Митя рассказал про события в Никольском и про новую продукцию лаборатории пластических масс. С той же скоростью, что и стекло, покупатели расхватывали пуговицы, бижутерию, чернильницы, а государство закупало рукоятки для шашек и корпуса телефонов.
— Не бедствуем, ширпотреб покрывает все затраты. Сейчас Савва Тимофеевич думает пригласить пятерых немецких химиков, расширяться будем.
Понемногу оживало и расцветало мирное производство, в том числе по госпрограммам. Например, городские артели выпускали позарез нужные гвозди, ими же и рассчитывались за взятый в аренду немецкий гвоздильный станок, полученный за хлеб. Или ставили небольшой посудный завод, как сделал дядя Вася Баландин — государство снабжало металлом и эмалью, а он штамповал тазы, ведра и чайники с кастрюлями. Многие частники брали в прокат швейные машинки, и с каждым месяцем на улицах все меньше попадалось военной формы и все больше — сшитых по моделям Ламановой рубах, брюк и платьев. Но особенно развернулись артели и кооперативы — им-то налоги, как не эксплуатирующим чужой труд, установлили минимальные, наравне с государственными заводами. А настоящих буржуев крепко держали под присмотром профсоюзы и савинковская КБС и многие заводчики, решившие поиграть в локауты и саботаж, сейчас играли в лесоповал.
— Митя, а как там футбол? — прибежал вниз Ванька, самый страстный болельщик в доме.
— “Карболит” — “КСО” 2:1.
— Угу, — Ваня записал цифры в тетрадочку, — а “Мороз”?
— Еще не играли, завтра же.
Три деревни — Орехово, Зуево и Никольское — были среди родоначальников этой игры в России, но после успехов симоновцев и железнодорожников поотстали, а теперь увлеченно наверстывали, устроив общее дерби.
С просека за воротами, где днем катались авто и повозки, на веранду донесло треск мотоцикла, и к прерывистому стрекотанию, усиливавшемуся с каждой секундой, примешалось слабое чувство тревоги. Вечером тут почти не ездили, значит — посыльный, к отцу. А ему врачи запретили работать. Видимо, что-то серьезное.
Мотоцикл прошуршал по щебню и остановился у самых ворот.
— Кто это там? — Наталья слегка отодвинула занавеску, чтобы разглядеть, что делается во дворе. — Мише прописан покой, две недели никого из секретариата не было.
— Ну вот сейчас и узнаем.
Митя открыл дверь, и в прихожую вошел самокатчик, с ног до головы затянутый в скрипящую коричневую кожу.
— Здравия жела… — начал он громким баритоном, но Наташа прервала из глубины гостиной:
— Тише, пожалуйста! У нас больной, и ребенок спит.
— Виноват, — посыльный огладил усы перчаткой с раструбом и продолжил шепотом. — Пакет товарищу Скамову Дэ эМ из Минвоена.
— Мне? Не Михаилу Дмитриевичу? — удивился Митя
— Точно так — вам, без ошибки. От товарища Медведника.
Митя расписался за пакет, мотоциклист козырнул, повернулся через левое плечо кругом и вышел.
Сухо треснула сургучная печать, прошелестел конверт.
— Срочно явиться в распоряжение Нарминвоена, при себе иметь… — недоуменно прочел Митя. — Мобилизация? Меня же должны призвать только в случае войны…
В столовой ойкнула Аглая, вышедшая из кухни Ираида прикрыла рот краешком платка.
— Значит, война, — твердо резюмировала Ольга.
— Странно, что Мише не сказали, — протянула Наташа. — Уж об этом-то должны были оповестить, невзирая на режим.
— Сказали-сказали, — неожиданно раздалось сверху.
И по лестнице в гостинную, где собрались почти все обитатели дома, спустился отец.
— Утром еще радио было, я не стал никого тревожить. Пришла беда, откуда не ждали, напал на нас проклятый пан Пилсудский со всем своим панством.
Вот так в Сокольниках и началась война с Польшей.
Вечером звонил Лебедев, совсем в ночь приехал Савинков — дом вернулся к привычной карусели вокруг председателя ВЦИК… Какой уж тут режим, хорошо хоть поужинать успели.
Всю ночь Митя ворочался с боку на бок, обнимал Ольгу, вставал к Мишке — и так и не заснул. В голову лезли картины войны, и чтобы избавиться от них, он принялся вспоминать все, что связано с нынешней Польшей.
Вторая Речь Посполитая существовала всего год, но уже успела перессориться и повоевать со всеми соседями. Буквально на второй день после провозглашения независимости началась драка в Галиции, где вокруг преимущественно польских городов стояли преимущественно украинские села.
Еще через месяц последовала попытка аннексии Вильно, который хозяйственные поляки чуть было не прибрали, пользуясь слабостью Советов. С чехами паны поссорились год назад из-за дележа Тешинской области. И одновременно — с немцами из-за Силезии. В большую войну все эти конфликты не переросли только потому, что руки полякам связывало рубилово вокруг Львова.
Этническая карта польских окрестностей была пестрой, а вооруженных поляков, получивших боевые навыки под знаменами всех стран и коалиций, на спорных землях хватало. Так что за полгода Naczelnik Panstwa Пилсудский сколотил вполне приличную армию, а заводы вокруг Варшавы и Лодзи обеспечили ее всем необходимым. Да еще французы, вместо того, чтобы демобилизовать семьдесят тысяч польских войск генерала Галлера, отправили их со всем вооружением, вплоть до танков, на родину. От такого подарочка Западно-Украинская республика закончилась довольно быстро, и остатки Галицкой армии отошли на территорию Советов.
Так и устоялась линия раздела в ожидании договора — от Вильно на Брест, от Бреста на Станиславов.
Но еще на Парижской конференции глава польской делегации Роман Дмовский прямо требовал “границы 1772 года” — то есть с Полоцком, Витебском, Житомиром, Уманью и так далее, до Днепра. На Смоленск, Киев и Чернигов, поляки, так и быть, не претендовали. Там же, в Париже, паны заключили договора о будущей “автономии” с группками украинских и белорусских националистов.
И вот теперь, имея хорошо оснащенную армию с боевым опытом, и закончив цапаться со всеми остальными соседями, Речь Посполита решила еще раз попытать счастья на востоке.
За ночь пришло несколько телеграмм и радио — поляки атаковали войска завесы на всем протяжении границы. Когда Митя вышел с уложенным чемоданом, в махновке и с курткой-кожанкой через руку, его провожали тревожные глаза Ольги и Наташи. Соня с Машей смотрели скорее испуганно, а вот восьмилетний Ванька, наоборот, радовался и даже притащил на проводы деревянную саблю, которой рубил воображаемых поляков.
— Господи, — сложила руки в замок у подбородка Наташа, — тебя же из армии уволили, неужели все так плохо?
— Собирают всех, знакомых с тактикой конных и рейдовых групп, — пояснил отец и непонятно добавил: — Так сказать, вставайте, кто еще остался.
— Ну все, пора, — Митя попрощался нарочито сухо, поцеловал жену и шагнул за порог.
— Давай, — взмахнул рукой Скамов-старший, — покажи им, что такое непобедимая Красная армия.
***
После столпотворения в Нарминвоене Митю нагрузили в прямом и переносном смысле — поручили сопроводить на Юго-Западный фронт эшелон с машинами и огнеприпасами. Поезд телепал по запасным путям и перегонам, еле делая по сто верст в сутки, доводя Митю до исступления. Все, что он мог делать в дороге — проверять и дрючить караулы да читать ухваченные на станциях газеты. И пока он добрался до Бердичева, поляки, сбивая заслоны, заняли Барановичи, Пинск, Ровно, Шепетовку и нацелились на Минск и Киев.
