Так что тема данного утреннего совещания не настраивала никого на благодушный лад. Итан Закхейм, старший наспех созданной группы, обвел взглядом сидящих за столом восьмерых человек, высматривая признаки невысказанного несогласия. Собранные вместе люди часто проявляют тенденцию к единому мнению, общей интерпретации проблемы, даже если имеющаяся информация не поддается однозначному толкованию – именно такого «группового мышления» он сейчас и опасался.

– Все согласны с прозвучавшими здесь выводами? – спросил Закхейм.

Несогласные, если они и были, промолчали.

– Эбигейл. – Закхейм повернулся к плотной женщине в блузке с высоким воротничком. – Вы уверены, что правильно истолковали поступившие сигналы?

Женщина кивнула, причем ее густая каштановая челка осталась неподвижной, словно приклеенной ко лбу.

– Сами по себе они не позволяют делать далеко идущие выводы, но определенно указывают в одном направлении. С учетом же информации, поступающей из других источников, мы можем существенно повысить уровень их достоверности.

– Что у нас с визуализацией? Рэндалл? – Закхейм обратился к щуплому молодому человеку в синем блейзере.

– Мы проверили полученную информацию двадцатью различными способами, – ответил Рэндалл Деннинг, специалист по компьютерной визуализации. – Полная аутентичность. На пленке мы видим человека, в котором люди Чэндлера опознали Таркина, прибывающего в монреальский аэропорт Дорваль за несколько часов до убийства Золлингера. Аутентичность видеозаписи, сделанной камерой наблюдения, также полностью подтверждена. – Он протянул фотографии Зак-хейму, который внимательно посмотрел на них, прекрасно понимая, что разглядеть что-то невооруженным глазом практически невозможно.

– То же относится и к снимкам из Люксембургского сада, сделанным четыре часа назад, – продолжал эксперт.

– Насколько можно доверять фотографиям? – Закхейм бросил на молодого человека вопросительный взгляд.

– Все дело в способности интерпретировать их, а за последние годы мы добились в данном направлении впечатляющего прогресса. Современные компьютеры позволяют замечать вариации, которые никогда не обнаружил бы ни один эксперт. Пограничный анализ, градиентная закраска…

– Попроще, черт возьми! – вскипел Закхейм.

Деннинг пожал плечами.

– Считайте, что перед нами информационный пакет. Положение веток, цветовая насыщенность листвы, состояние травяного покрова – все это меняется изо дня в день. Даже такой простой объект, как дерево, не может быть совершенно одинаковым на протяжении двух суток. Здесь перед нами комплексный набор объектов, участок с ярко выраженным, специфическим контуром, определяемым, в частности, рисунком теней, позволяющим не только установить время суток, но и дающим информацию относительно конфигурации тысяч дискретных объектов. – Он постучал пальцем по нижнему углу фотографии. – Здесь, например, увеличение позволяет рассмотреть бутылочную пробку, находящуюся примерно в трех сантиметрах от пешеходной дорожки. Пробка от «оранжины». Еще накануне ее не было.

Закхейм поймал себя на том, что барабанит по столу.

– Довольно сомнительная улика, насколько…

– Такого рода детали в моем отделе называют суточными отложениями. Именно на них и построена археология реального времени.

Закхейм пронзил его взглядом.

– Мы планируем операцию, сравнимую по сложности с операцией на сердце, так что важна каждая мелочь. Назад ходу уже не будет. Я хочу убедиться, что у нас все учтено. Прежде чем Таркин будет объявлен «безвозвратно утраченным», мы должны удостовериться, что довели дело до конца. Никакой неопределенности не должно быть.

– Определенность есть только в школьных учебниках по арифметике, – заговорил пожилой мужчина с круглым животиком и близкой к форме шара головой. Это был Мэтью Уэкслер, ветеран разведывательного бюро Госдепартамента с двадцатилетним стажем, простодушный на вид человек славянской внешности. При всем том он отличался впечатляющим интеллектом, который один из прежних госсекретарей сравнил с зерноуборочным комбайном: поглощая огромные количества сложной информации, Мэтью Уэкслер перерабатывал ее, очищал и предъявлял в готовом к употреблению виде. Помимо всего прочего, он умел переводить слова в термины действия и не боялся принимать решения. В Вашингтоне такие качества встречались редко, спрос на них был велик, и ценились они соответственно. – В реальном мире, где и принимаются решения, нет ни определенности, ни уверенности. Тот, кто ждет полной определенности, отодвигает действие до такой черты, за которой само действие уже не имеет смысла. Как говорится в старой пословице, «кто не принял решение, тот его уже принял». Принимать решение, не имея информации, невозможно, но и дожидаться полной информации нельзя. Между двумя понятиями есть некое соотношение. Способность принимать решение есть способность выбрать верный пункт частичного знания.

Закхейм постарался не выказать раздражения – аналитик цитировал свой принцип каждый раз, когда появлялся хоть малейший повод.

– По-вашему, мы уже вышли на этот пункт?

– По-моему, мы давно уже его миновали. – Он слегка напрягся, подавляя зевок. – То, что он делает сейчас, ставит под сомнение его прошлые операции. Такого человека нужно остановить. Без лишнего шума и не привлекая внимания. Пока он не создал проблем своим работодателям.

– Полагаю, вы имеете в виду его бывших работодателей. – Закхейм снова повернулся к Рэндаллу Деннингу. – С идентификацией трудностей не возникло?

– Никаких, – ответил бледнолицый молодой человек в синем блейзере. – Как мы уже отмечали, Таркин изменил внешность. Хирургическим способом.

– Типичный ход для предателя, – вставил Уэкслер.

– Но базовые лицевые индексы постоянны, – продолжал эксперт-визуалист. – Невозможно изменить расстояние между глазными впадинами или наклон надглазничных каналов. Нельзя изменить изгиб нижней и верхней челюстей, не повредив при этом зубы.

– Вы это к чему? – рявкнул Закхейм.

Эксперт посмотрел в его сторону.

– К тому, что пластическая хирургия не затрагивает основную костную структуру черепа. Нос, щеки, подбородок – это поверхностные выпуклости. Компьютерная система лицевой идентификации позволяет смотреть глубже, сосредотачиваться на том, что не поддается изменению. – Он протянул Закхейму еще одну фотографию. – Если это Таркин, – на снимке был мужчина лет тридцати, единственный белый в толпе азиатов, – то и это тоже он. – Рэндалл постучал пальцем по снимку из монреальского аэропорта.

Заместитель начальника Отдела консульских операций Франклин Рансиман пока отмалчивался. Это был сурового вида мужчина с пронзительными голубыми глазами, резкими, выразительными чертами лица и тяжелым лбом, в дорогом серо-синем костюме. Сейчас он откашлялся.

– Не вижу причин откладывать решение.

Присутствие Рансимана раздражало Закхейма; в конце концов руководство группой поручили ему. Он выжидающе посмотрел на старшего по чину.

– Уведомить все наши резидентуры, – продолжал, ни на кого не глядя, Рансиман. – Поставить задачу. – Он произнес эти слова с нескрываемым отвращением. – Взять живым или уничтожить.

– Я бы предложил задействовать другие агентства, – процедил сквозь зубы Закхейм. – ФБР, ЦРУ…

Заместитель начальника отдела медленно покачал головой.

– Если понадобится, мы обратимся с просьбой о выделении дополнительных ресурсов, но втягивать наших коллег не станем. Я человек старой школы. И всегда верил в принцип самокоррекции. – Он помолчал и затем обратил пронизывающий взгляд на Итана Закхейма. – Мы здесь приучены сами убирать свое дерьмо.

Когда это случилось – и что именно случилось? Сюрприз за сюрпризом. И один из самых больших – сама Лорел. Снова, не в первый уже раз, на нее обрушилось нелегкое испытание – и снова она вышла из него целой и невредимой. Ее устойчивость, выдержка, способность противостоять внешним воздействиям поражали. Близость смертельной опасности лишь обострила уже проснувшиеся в них чувства. Одним из них был страх, но открылись и другие. Все чаще и чаще Эмблер ловил себя на том, что думает во множественном числе первого лица – мы, нас, нам, а не я, меня, мне. То, что случилось с ними, сплелось из слов, взглядов и общих эмоций – восторженных и угнетенных. Из боли и передышки от боли. И тихого смеха. То, что сплелось, было легкой, почти невидимой паутинкой, и он знал – ничего крепче и прочнее на свете нет.