Кастон неуверенно пожал плечами.

– Послушайте, в последние дни я только тем и занимался, что собирал информацию. Я знаю, чем вы занимались в Подразделении политической стабильности. По крайней мере, у меня есть ваш послужной список. – Он протянул Эмблеру несколько сколотых скрепкой страничек.

Оперативник пролистал их со странным чувством: пот, кровь и слезы его трудов трансформировались в сухие выводы, малопонятные аббревиатуры и усеченные формулировки. Его наполнило гнетущее ощущение пустоты. Двадцать лет жизни были отданы делу, о котором подавляющее большинство граждан не имели ни малейшего представления. Тайный героизм и полная безвестность. Как и многие другие, он купился на обещание: «Деяния ваши, пусть и скрытые, могут изменить мир. Вы – невидимая рука истории».

А если это все иллюзия? А если жизнь в тени – жизнь, ради которой пришлось пожертвовать тесными человеческими узами, тем, что и составляет смысл жизни, – прошла впустую, бесполезно, без каких-либо реально значимых последствий?

Кастон перехватил его взгляд.

– Сосредоточьтесь, хорошо? Если заметите что-то сомнительное, дайте мне знать.

Эмблер кивнул.

– Итак, профиль вырисовывается довольно ясно: вы обладаете необычайной способностью к «аффективной инференции». То есть можете распознавать малейшие проявления эмоциональности. Вас называют «живым полиграфом». Это повышает вашу ценность как оперативного агента. Вы начинаете карьеру в Отделе консульских операций и вскоре переходите в Подразделение политической стабилизации. Занимаетесь самыми разными делами. Вас используют везде, где считают нужным. – Кастон даже не пытался скрыть неприязни. – Потом вы получаете задание на Тайване. Отправляетесь в Чжаньхуа. Успешно его выполняете, если судить по имеющимся отчетам. И после этого исчезаете. Почему? Что случилось?

Не сводя с Кастона глаз, Эмблер коротко рассказал ему свою историю.

Некоторое время Кастон молчал, но взгляд его становился все жестче.

– Расскажите подробно, что именно случилось в тот вечер, когда вас забрали. Все, что вы сказали… все, что вам сказали… Постарайтесь вспомнить все… и всех, кого видели.

– Извините, но я не могу. – Голос дрогнул. – Не помню. Лорел говорит, что это последствие ретроградной амнезии.

– И все равно это должно быть где-то в голове. Разве не так?

– Не знаю. В какой-то момент жизнь как будто оборвалась… остались только клочки.

– Потерянный уик-энд.

– Только в другом масштабе.

– Может, вы просто не очень стараетесь, – проворчал аудитор.

– Черт бы вас побрал, Кастон! Я потерял два года жизни. Два года кто-то копался в моей голове. Два года отчаяния. Два года безнадежности.

Кастон прищурился.

– Получается шесть лет.

– Вот что, если когда-нибудь надумаете кому-то помочь, не надо, ладно? Вы понятия не имеете, через что я прошел…

– Вы тоже. Именно это я и стараюсь выяснить. Так что поберегите нытье для тех, кто притворяется, что им есть до вас дело.

– Вы не понимаете. Я пытаюсь вспомнить, но там ничего. Ясно вам? Ничего. Картинки нет – пустой экран. Только «снег». – На него вдруг накатила волна усталости. Полного изнеможения. Не было сил разговаривать. Не было сил думать.

Эмблер поднялся, лег на кровать и уставился в потолок.

Кастон хмыкнул.

– К черту картинку. Начнем с мелких деталей. Как вы возвращались с Тайваня?

– Понятия не имею.

– Каким видом транспорта?

– Будьте вы прокляты, я же сказал, что не помню! – взорвался Эмблер.

В висках запульсировала боль. Он приказал себе успокоиться, восстановить нормальный ритм дыхания.

– Проваливайте… слышите?

– Каким видом транспорта? – упрямо повторил Кастон. В голосе его не было и нотки сочувствия, только раздражение.

– Очевидно, я улетел.

– Значит, какое-то представление у вас все же есть. Возьмите себя в руки и перестаньте хныкать. Откуда именно вы вылетели?

Эмблер пожал плечами.

– Наверное, из аэропорта имени Чан Кайши. Это возле Тайбея.

– Каким рейсом?

– Я не… – Эмблер прищурился и вдруг услышал собственный голос. – «Кэтей Пасифик».

– Хм, коммерческий рейс. – Кастон не выразил удивления. – Коммерческий рейс. Двенадцать часов. Вы пили на борту?

– Должно быть.

– Что бы вы выпили сейчас?

– «Уайлд терки», наверное.

Кастон поднял трубку телефона и набрал номер обслуживания. Через пять минут в дверь постучали.

Аудитор плеснул виски в стакан и протянул Эмблеру.

– Выпейте и расслабьтесь, – строго, сведя брови к переносице, приказал он. Бухгалтер исчез – вместо него появился бармен из ада.

– Я не пью, – запротестовал Эмблер.

– С каких пор?

– С…

– С тех самых, как попали на Пэрриш-Айленд. Пили раньше, выпьете и сейчас. До дна!

– Но зачем?

– Научный эксперимент. Пейте.

Эмблер выпил. Бурбон слегка обжег горло. Эйфории он не почувствовал – только легкое головокружение и тошноту.

Кастон налил еще на два пальца. Эмблер снова выпил.

– Когда вы прилетели? – продолжил допрос безжалостный счетовод. – Утром или вечером?

– Утром. – В животе как будто заворочался угорь. Память возвращалась, словно из другого измерения. Он не мог ее вызвать, она еще не подчинялась ему, однако же возвращалась.

– По возвращении вы отчитывались перед контролером?

Эмблер замер – конечно, он должен был отчитаться.

– Следующий вопрос, – неумолимо давил Кастон. Он как будто составил перечень вопросов и теперь шел по списку, ставя рядом с каждым пунктом галочку. – Кто такой Транзьенс?

Комната сдвинулась с места и пошла по кругу. Эмблер закрыл глаза, и она завертелась еще быстрее. Какое-то время он лежал молча. Вопрос Кастона, как выстрел в Альпах, обрушил висевший над склоном камень, за которым последовала настоящая лавина. Тьма пала на него.

А потом в темноте забрезжил свет.

Он снова был в Чжаньхуа. Тень прошлого легла на настоящее. В беспорядочном мелькании образов вырисовывалась картина бурной деятельности. Он нашел то, чего страшился.

И снова серия отрывочных, бессвязных эпизодов. Стюардесса на борту лайнера «Кэтей Пасифик», гейша воздушных линий; махнул рукой – и вот уже очередной стакан на подносе. Таксист в аэропорту Даллеса, тринидадец с впалыми щеками и собственным представлением о том, что такое короткий маршрут. Квартира в Баскертон-Тауэрс, показавшаяся ему в тот день такой крохотной, такой стерильной. Перевалочный пункт. Место, где можно принять ванну, переодеться и приготовиться к бою.

К бою.

Какому бою? И снова густой туман укрыл воспоминания. Туман, сквозь который проступали неясные детали. И все же Эмблер… нет, Таркин – он был Таркином – знал: сквозь туман просвечивает какое-то сильное чувство. Если бы только вытащить его оттуда – тогда вместе с ним вернулись бы и воспоминания. Чувство было особенное, в нем переплелись горечь вины и клокочущая ярость. Да, ярость.

Туман рассеялся. Из него выступили здания и люди; послышались голоса: сначала неразборчивые, растворенные в потоке белого шума, потом громкие, отчетливые. То, что вело его, что раскручивалось в нем тугой пружиной, прояснилось, обрело краски, сделалось реальным.

Лишенный морального нарциссизма, Таркин никогда не питал иллюзий относительно чистоты собственных рук, но его разозлило, что запятнавшая их кровь пролилась в результате непостижимой профессиональной оплошности.

Нужно доложить Транзьенсу.

Так и не успокоившись, Таркин вернулся в штаб-квартиру в Вашингтоне. Обычный мужчина с галстуком, как и сотни других, попавших в каменный муравейник. Никуда не заходя, он направился в кабинет заместителя государственного секретаря, начальника Подразделения политической стабилизации. К Транзьенсу.

И вот тогда непостижимое сделалось непростительным. Он хорошо – может быть, даже слишком хорошо – знал ее, Эллен Уитфилд, заместителя госсекретаря и многолетнего шефа ППС. Привлекательная женщина с волевым подбородком, маленьким прямым носом, высокими скулами, каштановыми волосами и глубокими голубыми глазами. Да, привлекательная; когда-то он даже находил ее почти красивой. Это случилось много лет назад, в начале его карьеры, когда и она еще занималась оперативной работой. Их роман, развертывавшийся главным образом в бывшей временной казарме на одном из северных Марианских островов, продолжался почти месяц. «Что случается на Сайпане, – с улыбкой сказала она, – то на Сайпане и остается».