Обосновавшись в Ворговском лесу, мы собрали коммунистов. Это было первое собрание после очень трудного перехода. Люди думали, что будут обсуждаться итоги перехода, и были немало удивлены, когда Винокуров объявил, что на собрании речь пойдет о восстановлении в памяти коммунистов основных положений Устава, касающихся партийных организаций и членства в партии. Излагая по памяти параграф за параграфом, Винокуров подвел к тому, что партизанам необходимо в самый короткий срок упорядочить партийные дела.
— Для этого, — уточнил он, — каждый должен подать заявление в партийную организацию. К заявлению следует приложить подробное объяснение: где и когда вступил в кандидаты и в члены партии, где в последний раз состоял на партучете, где и при каких обстоятельствах утратил партийный документ, как оказался в тылу врага, чем занимался на оккупированной территории до вступления в партизанский отряд, в каких боях участвовал, есть ли в отряде люди, которые могут эти данные подтвердить… Партсобрание рассмотрит заявления, примет соответствующее решение и направит его на утверждение обкома[2].
— Как же мы сами себя будем восстанавливать? — в недоумении спросил Чиберяк. — Партбилетов ни у кого нет…
— Ошибаетесь, Георгий Григорьевич, — ответил Винокуров, — партийные документы имеют комиссар, я и старший лейтенант Андропов.
— Выходит, вы втроем будете решать наши судьбы?
— По уставу, первичная организация создается при наличии трех членов партии. Первое заявление рассмотрим втроем. Следующее — при положительном решении вопроса — будем рассматривать уже вчетвером, и так дальше.
Посыпались вопросы. По всему было видно — большинство коммунистов понимают нас правильно и поддерживают. Но были и такие, кто считал несвоевременным начатый разговор. Подводя итоги, Винокуров сказал:
— Все лучшее в народе в это трудное время стремится в партию. На фронте, уходя в бой, солдаты просят считать их коммунистами. У нас тоже много замечательных людей. Мы тоже будем принимать их в партию. А для этого прежде всего вам самим надо выполнить необходимые формальности, чтобы получить право давать рекомендации.
Партийные собрания по разбору персональных дел проводились почти ежедневно. Первыми подали заявления все политработники. С каждым собранием на несколько человек увеличивалось число участников с правом решающего голоса. С затаенным дыханием выслушивались нелегкие истории коммунистов-партизан. Волнуясь, вновь переживая все, что пришлось испытать, люди вспоминали о страшных боях, тяжелом отступлении, окружении, о том, как с болью в сердце, когда уже не было надежды вырваться из вражеского кольца, зарывали в памятных местах свои партийные билеты. Говорили не только о печальных событиях тех дней, но и о самых сокровенных мыслях, о мучительных попытках объяснить случившееся. Излив все, что наболело, увидев в глазах товарищей понимание и поддержку, человек духовно распрямлялся, уходил с собрания с легким, спокойным сердцем.
Особенно запомнилось мне собрание, на котором разбирали дело Василия Петровича Клюева. В партийности Клюева никто из нас не сомневался. Попав в окружение и оказавшись за линией фронта, он при первой возможности встал на путь партизанской борьбы, отважно сражался с ненавистным врагом. Партизаны уважали и любили Клюева за храбрость и прямоту. Василий Петрович знал, как относятся к нему товарищи, но на собрании страшно волновался. Заканчивая свою исповедь, он взволнованно сказал:
— Я утратил то, что считал дороже жизни, — свой партийный билет. Но верю, что найду его. Я помню номер, помню тот лесок и то дерево, под которым закопал партбилет, полагая, что живым отсюда не вырваться… Я дойду туда, сколько бы для этого ни пришлось драться с фашистами. Только тогда буду считать, что искупил свою вину…
Клюев сел и, как-то сразу обессилев, стал ждать решения своей судьбы. Некоторое время царила напряженная тишина.
Первым попросил слова Георгий Чиберяк. С большой убежденностью он говорил, что Клюев достоин быть в партии, что он — верный сын Родины. Чиберяка поддержали остальные коммунисты. Собрание единогласно решило восстановить Клюева Василия Петровича в правах члена партии.
Но не все у нас проходило гладко. Как ни странно, очень долго не подавал заявления командир отряда Григорий Иванович Кезиков. Он считал излишней такую формальность.
— Пойми, комиссар, нечего меня проверять! Я проверен в полку, назначен командиром, — убеждал он меня.
— Никто и не собирается тебя проверять, Григорий Иванович. Речь идет о восстановлении твоей партийности. Напрасно упираешься.
— Но я не выбывал из партии. Почему меня должны восстанавливать, а не решать вопрос о выдаче партбилета?
— Прежде чем выдать новый партбилет человеку, потерявшему организационную связь с партией почти год назад, надо убедиться, что он в это время оставался коммунистом. Неужели тебе это непонятно?
— Понятно, конечно, — помолчав, сказал Кезиков. — Но и ты тоже должен меня понять. Неудобно как-то командиру выворачивать душу наизнанку перед подчиненными…
До глубокой ночи проговорили мы в тот раз. И все стало на свое место. На следующий день заявление Кезикова рассматривало партбюро, а вскоре решение бюро утвердило партийное собрание.
Воспитательная работа, проводимая партийной организацией, начала давать добрые результаты. На повестке дня партийных собраний появились первые заявления партизан о приеме в партию.
Под влиянием коммунистов росла боевая дружба, крепла взаимовыручка. Винокуров настойчиво добивался, чтобы каждая партийная группа стала главным организующим звеном своего подразделения.
ОРЛИНОЕ ГНЕЗДО
Разведка работает
…Феня и Мария родились и выросли в Рославле. Обе не успели эвакуироваться и остались в оккупированном городе. Своими глазами видели женщины, как лютовал ненавистный враг. Каждый день гитлеровцы хватали и расстреливали коммунистов, работников советских учреждений. На западной окраине Рославля создали лагерь смерти. Там за колючей проволокой томились тысячи советских граждан. Сотнями умирали они от голода, болезней и пыток. В конце 1941 года Феня тоже потеряла мужа. Его арестовали и расстреляли только за то, что был членом партии…
Город внешне притих под фашистской пятой. Но толь ко внешне: советские патриоты продолжали борьбу. На зданиях все чаще появлялись листовки. Горожане всячески уклонялись от работы. По ночам оккупанты передвигались по улицам только группами. Тех, кто рисковал выходить в одиночку, как правило, находили наутро с проломленным черепом.
В небольшом домике на Низинской улице обосновалась группа советских разведчиков. Хозяин дома, хорошо знавший Марию Шепкарину, порекомендовал ее в помощники. Ей стали поручать одно задание за другим. Вскоре по предложению Марии в разведгруппу вступила и Феня Бакутина, которая в свою очередь привлекла к работе комсомольцев Игоря Иванова, его сестру Зою, пожилую беспартийную женщину Клавдию Лагутину и других патриотов. Группа действовала энергично. Несколько месяцев командование Красной Армии получало от нее ценные сведения о размещении рославльского гарнизона и действиях оккупационных властей. По данным разведчиков, советские самолеты разбомбили колонну автомашин с боеприпасами в районе Козловки и здание, в котором гестаповцы устроили новогодний бал.
Но кто-то допустил неосторожность. Начальнику полиции донесли, что жена расстрелянного коммуниста Бакутина и ее подруга Шепкарина (о том, что они сами коммунистки, в городе знали немногие) общаются с подозрительными людьми. Личный секретарь начальника полиции, комсомолка, связанная с Феней, успела ее предупредить. Вместе с военными разведчиками Феня и Мария ушли в Ельнинские леса. Им посчастливилось встретить партизан полка имени Сергея Лазо. Все были зачислены разведчиками в одно из подразделений, а спустя два месяца разведчиков передали нашему отряду, который направлялся в район Рославля.
