Тогда мой вопрос не был вызван какими-либо конкретными соображениями. Мне было все равно — Пригорье или Подетовка. Интересовался я этой станцией лишь потому, что первую попытку лазовцев напасть на Понетовку сорвал затесавшийся в наши ряды предатель. Теперь, когда мы располагали о Пригорье данными разведки, знали окружающую обстановку, было ясно, что предстоящую операцию нельзя сравнить по значимости, сложности и трудности ни с одной из тех, что нам уже удалось провести.

Линейная станция Пригорье, мало кому известная до войны, приобрела в то время для оккупантов весьма существенное значение.

Советская авиация все чаще бомбила рославльский железнодорожный узел, через который шли поезда на юг и на Западный фронт. Одноколейка Рославль — Сухиничи, проходившая по лесному району, не успевала полностью обеспечивать грузами Кировский участок фронта. Поэтому немцы перенесли часть грузовых операций на Пригорье. Отсюда до фронтовых тылов было чуть больше шестидесяти километров по довольно приличным грунтовым дорогам.

После разгрома партизанами Понетовки оккупанты резко усилили гарнизон на станции Пригорье. С южной стороны были сооружены два дзота, вырыты окопчики. Однако главная трудность для нас заключалась не в этом. От места дислокации бригады до станции было более семидесяти километров, а ближайший лес находился от нее в двадцати пяти километрах. Параллельно железной дороге, в двух-трех километрах южнее, проходило шоссе Рославль — Брянск. До Рославля по нему двадцать четыре километра, до станции Сещинская и огромного аэродрома семнадцать. В обоих пунктах фашисты держали войска, которые по шоссе быстро могли подойти на помощь пригорьевскому гарнизону.

Пока велась разведка и шли общие приготовления к операции, мнение командования бригады было единым. Но как только возникла мысль разгромить станцию накануне двадцать пятой годовщины Октябрьской революции, командир бригады Кезиков заколебался. На предложение Коротченкова он ответил:

— Бросьте об этом думать! Обстановка сейчас неблагоприятная. Изменится в нашу пользу — пойдем на Пригорье. А пока будем действовать только диверсионными группами.

Разгорелся горячий спор. Я предложил разобраться во всем детально, внимательно выслушать соображения начальника штаба Коротченкова, разработавшего план операции.

— Я продумал, Григорий Иванович, все детали, — начал Коротченков, развертывая карту. — Мы располагаем точными данными о гарнизоне. Совершенно ясна и обстановка вокруг. При всей сложности операции сил у нас вполне достаточно, чтобы выполнить ее.

— Это будет достойный подарок лазовцев к празднику Октября! — добавил Винокуров.

— Это будет авантюра, а не подарок! — сердито парировал Кезиков.

— Разрешите продолжать, товарищ командир? — спросил Коротченков.

— Продолжай.

— Гарнизон противника насчитывает пятьсот пятьдесят человек. Около ста солдат расположены в деревне Пригоры, в семистах метрах южнее станции, остальные — в здании средней школы и в домах станционного поселка. Вооружение — батарея легких минометов, тридцать пулеметов и до согни автоматов.

— Чтобы напасть на такой гарнизон, надо поднять всю бригаду, — прервал Кезиков. — И то будет мало. А лагерь на кого оставим? Один урок мы уже получили…

— Я полагаю, для нападения на Пригорье потребуется не более шестисот человек, — сказал Коротченков, словно не замечая настроения командира. — У нас почти девятьсот. Хватит и для охраны лагеря.

— Я полностью согласен, — поддержал Клюев.

— Да разве только в этом дело? — вырвалось у Кезикова.

— В чем же еще?

— А расстояние до Пригорья! А окружающая обстановка! А время! Потребуется ночь, чтобы только дойти до станции от леса. А когда проводить бой? Утром, что ли!

— Эту проблему можно решить, — не сдавался Коротченков.

— Каким образом?

— Прошу обратить внимание на карту… В одну ночь можно совершить марш от лагеря до северной опушки Мухинского леса. Следующей ночью пройдем поле между Рославлем и Пригорьем, пересечем шоссейную и железную дороги, вклинимся в Банковский лес, продвинемся поближе к станции и устроим дневку. В третью ночь дадим бой и вернемся в лес. При хорошей организации это, безусловно, возможно.

— А если бой затянется? Если из Рославля и Сещинской немцы подбросят на машинах новые силы, закроют нам выход. Тогда что? — стоял на своем Кезиков.

— Все это не исключено, конечно. Но и мы примем свои меры. Перекроем шоссе заслонами… А вообще-то — каждый серьезный бой связан с риском.

— Я не могу рисковать бригадой! — отрезал Кезиков.

Спор затянулся. Я предложил оставить вопрос открытым и вернуться к нему утром. В глубине души надеялся, что в разговоре один на один смогу переубедить Кезикова. Но командир бригады твердо стоял на своем.

Что было делать? Я видел в бою Коротченкова, верил ему, верил в его план, верил в людей.

Но и в доводах Кезикова были серьезные аргументы. Речь, по существу, шла не о Пригорье, а о том, следует ли переходить к большой рельсовой войне, крупным диверсиям, требующим риска, или ограничиться действиями мелких диверсионных групп. Не было сомнений, что коммунисты бригады всегда поддержат разумный риск, который может принести наибольший урон врагу.

Однако о том, чтобы обсуждать действия командира бригады, не могло быть и речи. Это подорвало бы его авторитет, а следовательно, и боеспособность бригады. Посоветовавшись, мы с Винокуровым сошлись на том, что надо искать помощь у представителя Западного штаба партизанского движения. Не сказав никому ни слова, мы сели на лошадей и поскакали в 1-ю Клетнянскую бригаду, где находился после разгрома Понетовки Архангельский…

Вечером 2 ноября 1942 года бригада двинулась на разгром станции Пригорье. Почти до самой Вороницы путь проходил лесом. В воздухе кружились одинокие снежинки. Погода на этот раз была союзницей партизан — ночь ожидалась сухая и темная. Я шагал рядом с Коротченковым в середине колонны и с благодарностью думал об Архангельском. Он внимательно отнесся к нашей с Винокуровым просьбе, умело помог выйти из создавшегося положения.

Архангельский приехал к лазовцам через день после нашей встречи в лагере бригады Данченко. Накануне он вызвал к себе Коротченкова и познакомился с планом операции. Появившись в штабе, Архангельский приветливо поздоровался, принялся расхваливать землянку.

— Ну и молодцы лазовцы, какое помещение отгрохали! Не землянка, а целый дом!

— Долго здесь собираемся жить, — довольно ответил Кезиков.

— Это хорошо… Но я в обиде на вас, Григорий Иванович! Готовите интереснейшую операцию и держите от меня в секрете!

— Да мы не все до конца решили…

— Задумано замечательно, — продолжал Архангельский, сделав вид, что не расслышал Кезикова. — Смело, дерзко, именно по-партизански! Я, как узнал, немедленно связался с начальником штаба Поповым. Он полностью одобрил намерение лазовцев и приказал помочь вам. С планом операции я знаком. О том, какая требуется помощь, тоже примерно знаю. Вот и документ уже подготовлен. Посмотрите, пожалуйста.

Кезиков взял исписанный четким, убористым почерком лист и стал внимательно читать…

В помощь нам из 2-й Клетнянской бригады придавалась рота из батальона Шевцова для подрыва мостов и рота из батальона Толочина для отвлечения сещинского гарнизона.

Кезиков ни словом больше не обмолвился о своих сомнениях и безропотно принял план похода на Пригорье.

Закипела работа. Командира бригады будто подменили. Он внимательно следил за подготовкой батальонов, подразделений разведки, диверсионной службы, санчасти. Но довести дело до конца ему не пришлось. За несколько часов до выхода бригады Кезикова свалили острые боли в желудке, он вынужден был остаться в лагере, а руководство операцией возложили на Коротченкова…

После недолгой задержки на переправе через Вороницу колонна безостановочно двигалась по маршруту и за час до рассвета остановилась на отдых на опушке леса у деревни Максимково.