— Сыны Квирина[65] с детства должны приучаться к виду крови! — с деланным пафосом продекламировал Луций и затем тихо, чтобы никто не слышал, добавил: — Тебя это избавит от неприятностей. Вспомни, что было сегодня у храма Кастора.

Станиен вздрогнул и поморщился: «Уже все известно!.. И у кого это такой болтливый язык! Но, если мальчишка и собака хотя бы на время развлекут Гая, Фульвия не будет бранить меня за покупку. Может быть, даже простит, если Рекс погибнет. А Гаю скоро надоест эта игрушка, и тогда мальчишку и собаку можно будет отослать».

— Хорошо, — согласился он. — Я подарю Гаю этих сицилийцев… Но знай, — с угрозой обернулся он к пастуху: — ты жизнью отвечаешь за безопасность маленького господина!

— Я буду смотреть за ним, как нянька, — пообещал Клеон, радуясь, что гроза миновала.

— Нет! — капризно топнул ногой малыш. — Няньки мне надоели. Ты конюх. Посади меня на лошадь!

— Нельзя, мальчуган, — остановил его отец. — Только на колеснице!

Понимая, что раненому Льву тяжело будет идти в упряжке, Клеон умоляюще посмотрел на хозяина:

— Дозволь маленькому господину ехать верхом. Упряжь натрет Льву рану, и он будет не так послушен.

— Пастух прав, — поддержал его Луций. — Пусть Гай едет верхом, отец. Это безопаснее. А чтобы Гай не испачкался, можно что-нибудь подложить. Возьми тот ковер, сицилиец, — указал он на небольшой коврик, покрывавший полукруглую скамью, на которой клиенты коротали время, поджидая, когда их позовут к патрону.

Рана Льва, которую он все время зализывал, почти перестала кровоточить. Клеон скрепя сердце помог малышу взобраться на спину собаки и пошел за ним, готовый подхватить Гая на руки, если Лев проявит недовольство. Рядом с юным наездником шагала обеспокоенная нянька.

— Клянусь богами, наш маленький Гай скоро будет победителем на конских ристалищах,[66] — улыбнулся Станиен, пропуская их в переднюю. — Помни, — свирепо прошипел он Клеону вслед: — за малейшую царапину ребенка ты поплатишься жизнью!

Через маленькую переднюю Клеон и Лев с Гаем на спине вошли в атрий.[67] Пастух не сразу понял, что это: зал, храм или двор? Узорчатый мозаичный пол, тяжелые лиловые занавеси вместо дверей и вдали, на другом конце, убранный цветами ларарий[68] делали это помещение похожим и на комнату и на храм. Но, осмотревшись, Клеон решил, что ошибся: это, должно быть, двор — крыша покрывала это пространство только у стен, оставляя в середине большой просвет, наполовину задернутый шелковой шторой, над которой голубело небо, отражаясь в неглубоком бассейне, огороженном бронзовой решеткой. Должно быть, во время дождя вода с крыши стекала в этот водоем по черепичным желобам, спускавшимся с четырех углов верхнего отверстия. Клеон загляделся на звериные морды, которыми заканчивались желоба. Потом он заметил, что лиловые занавеси, висевшие по обеим сторонам атрия, кое-где отодвинуты; за ними виднелись маленькие комнатки, уставленные шкафиками с бюстами важных господ, плечи которых были задрапированы складками таких же плащей, как тот, что носил его хозяин, а большие лица их были раскрашены и казались живыми, как те маски, в которых актеры шли сегодня утром в похоронной процессии.

— Осторожнее, господин!.. Упадешь!.. — вскрикнула нянька, когда Гай запрокинул голову, вглядываясь в окна наверху.

— Ты мне надоела! — рассердился Гай. — Слышала, что сказал отец?… Пойди и доложи госпоже, что к ней скачет знаменитый наездник!

Нянька стояла в нерешительности.

— Не бойся, — сказал Клеон, — я присмотрю за мальчиком.

— Почему ты не уходишь? — крикнул Гай, замахиваясь на няньку. — Уходи, а то я буду плакать, и тебя накажут!

Нянька направилась во внутренние комнаты, поминутно оглядываясь и останавливаясь. Как только Гай замечал, что она на него глядит, он угрожающе вскрикивал: «Сейчас заплачу!» — и нянька шла дальше.

Гай сделал ей вслед гримасу:

— Ужасно они противные! — Видя, что Клеон с изумлением осматривается вокруг, малыш спросил: — У твоего прежнего господина не было такого красивого атрия?

— У меня не было никакого господина, — ответил Клеон. — Я жил с отцом и матерью.

Гай с интересом на него поглядел:

— Значит, отец продал тебя за то, что ты был непослушным?

Клеон вспомнил единственный случай ослушания, за который теперь был так тяжко наказан.

— Да, — вздохнул он, — я был непослушным и за это попал в рабство… по воле богов. — Желая отвлечь Гая, он сделал вид, что поглощен окружающим: — Для чего вам такая огромная комната?

— Как — для чего?! — удивился малыш. — А где поместились бы наши предки? Видишь, сколько их у нас! — Он указал на комнаты, примыкавшие к атрию: — Вон стоят они в шкафиках… А у тебя дома, — спросил он, — где помещают предков?

Клеон развел руками.

— Не знаю, есть ли они у нас…

— Конечно есть, — убежденно сказал Гай, — а то как же будут хоронить твоего отца? Когда умрет мой отец, наймут таких людей… забыл, как они называются… наденут на них маски и прикажут им идти перед носилками, будто это предки провожают его на погребальный костер. Эх ты!.. Такой большой, а простых вещей не знаешь! — Радуясь, что нашел человека, которому все в диковинку, малыш захотел поразить его еще больше:

— Сейчас я покажу тебе самую красивую в мире комнату. Едем туда!

Клеон, взяв Льва за ошейник, повел его к ступенькам, на которые указал Гай.

— Стой! — приказал Гай, когда они проходили мимо ларария. — Смотри, какие красивые гирлянды мама повесила ларам — покровителям! А твоя мать тоже сама убирает ларов?

Клеон вспомнил свою хижину. Огонь раскладывали в ней прямо на очаге, и дым выходил в отверстие в потолке. Она была тесна и покрыта копотью, но там было уютней, чем в этом огромном атрии.

— У нас совсем простой дом, — сказал он, — но там было очень хорошо. Моя мать ухаживала за свиньями и курами, а когда я пригонял овец и коз, она их доила…

— Разве у вас не было вилика и рабов, которые занимались бы этим? — перебил Гай. — А весело пасти коз?… Они так прыгают! Когда поедем на виллу, скажу отцу, чтобы он позволил нам с тобой пасти коз… Ну, конь!.. Чего стал? — Гай вцепился обеими руками в ошейник Льва и стал колотить пятками его бока, заставляя взойти на ступеньки. Он задел ногой больное плечо Льва, и тот огрызнулся. — Лошадь рычит! — в восторге вскрикнул Гай. — Моя лошадь рычит!

Клеон положил руку на голову собаки:

— Тише, Лев!.. Твоя лошадь устала, — обратился он к Гаю. — Ты такой лихой наездник, что любую лошадь загонишь. Давай, я понесу тебя?

— Ну, понеси! — согласился малыш. — Только не на руках. Я влезу тебе на плечи и стану высокий, как башня. — Усевшись на плечах Клеона, он приказал: — Подними вон тот занавес и остановись на пороге. В середину входить нельзя. Это таблинум.[69]

Клеон откинул в сторону тяжелые лиловые складки и остановился удивленный: как эта комната не походила на огромный пустынный атрий! Мозаичный пол казался цветущим лугом, на котором среди ярких венчиков мака и нарциссов черные ласточки охотились за пестрыми бабочками. Там и сям стояли стулья с удобно изогнутыми спинками и отделанные бронзой скамьи. Блестели полированные дверцы и доска шкафа. Сверкало серебро светильников и цветное стекло ваз. Картины сражений, написанные прямо на стенах и обрамленные цветным мрамором, расширяли комнату, словно огромные открытые окна. По ту сторону таблинума, за раздвинутой занавеской, виднелся фонтан. Если бы струя воды в нем была неподвижной, его также можно было бы принять за картину.