С пастбища убежать нетрудно. Вот только как быть со Львом! Раб с сыроварни прав: Лев сразу выдаст Клеона. А уйти без Льва он и подумать не может. Но и на пастбище оставаться после ссоры с Мардонием нельзя… Хоть бы вилик скорее приехал!

Лев поднял голову и заворчал. Послышался стук лошадиных копыт. Из темноты выехал к костру Мардоний и сердито спросил:

— Кого это ты подманиваешь? Такое пламя разжег, что с дороги видно. Долговязый спит?

— Да… Сегодня моя очередь стеречь овец.

— Странно: когда бы я ни приехал, все твоя очередь! — Мардоний покачал головой. — Разбуди его! Да держи своего пса. Ишь, зубы оскалил!

— Тихо, Лев! — прикрикнул Клеон. — Не бойся, — обратился он к Мардонию, — Лев не тронет тебя.

Но Мардоний предпочел не сходить с лошади и, сидя в седле, ожидал, пока Долговязый подойдет к нему.

— Никто чужой на пастбище не был? — отрывисто спросил он.

— Нет, — зевая, отвечал Долговязый.

— Чуть свет уходите подальше от дороги, — распорядился Мардоний. — Остановишься у того леса, где пас прошлой осенью… А ты, — обратился он к Клеону, — смотри, чтобы собака не подпускала к овцам чужих… — Он снова повернулся к Долговязому: — Если придут к вам легионеры и скажут, что они сражаются под начальством Публия Вариния, дай молока им сколько попросят. А если захотят купить овцу, пошли их ко мне. Укажи им самый короткий путь на виллу. Если же явятся мятежники, натравите на них собаку.

Мардоний повернул коня и еще раз приказал:

— Собирайтесь немедленно! Чтобы на рассвете и духа вашего здесь не было!

— Да уж сказано, чего твердить об одном и том же, — проворчал Долговязый.

— Поди-ка сюда, — позвал Мардоний, медленно отъезжая в сторону.

И, когда Долговязый подошел, старший пастух наклонился к нему и, потрясая кулаком, стал что-то говорить.

«Бранится, — подумал Клеон. — Видно, и Долговязый ему уж не угодил».

Как только лошадь Мардония вышла из круга, освещенного костром, она и всадник слились с мраком ночи, словно растаяли.

Долговязый, подождав, пока смолк стук копыт, вернулся к костру.

— Он говорит, что возле виллы Помпония уже второй день идет бой…

— С кем? — спросил Клеон, стараясь скрыть волнение.

— С какими-то рабами… Я ничего не разобрал… — Долговязый потянулся и зевнул. — Нечего торопиться… И на рассвете успеем сложить колья и плетенки. Что в темноте копаться! Ты уж тут посиди до рассвета, а я пойду досыпать. На новом пастбище обязательно по очереди сторожить будем… А сейчас… — он сладко зевнул, — последняя ночь… Не страшно тебе? Вилла Помпония далеко, никто сюда не придет.

— А где эта вилла? — спросил Клеон, делая вид, будто встревожен близостью боя.

Долговязый неопределенно махнул рукой:

— Там… В случае чего, покричи… Да ничего не случится. И Лев с тобой. Чего тебе бояться?

Он забрался в шалаш и моментально заснул. А Клеон долго сидел у костра, глядя в огонь. Глаза его блестели: то ли оттого, что в них отражалось пламя костра, то ли от волнения.

Вот он, счастливый случай, о котором говорил Галл: Спартак здесь, рядом. Все рабы, конечно, бежали к нему, потому никто и не приходит. Клеону в дороге не грозят никакие встречи: те, кто не сражается, сидят по домам и дрожат, как бы их случайно не убили. Вон стоит огромный кедр в той стороне, куда указал Долговязый. На этот кедр и будет идти Клеон и придет в конце концов к вилле Помпония, возле которой сражаются… Вот только как бы Долговязому не досталось за его бегство… «Но он ведь не приставлен ко мне сторожем, — возразил себе Клеон. — Надо только уйти так, чтобы он не видел… А вдруг ему не поверят?… Но он мог бы и сам со мной уйти, а не ушел же! Он скажет, что спал. Он имеет право спать: Мардоний приказал нам сторожить овец по очереди… Вот только как он, бедняга, сотню один будет перегонять на новое пастбище?…»

Летние ночи коротки, а спор с самим собой бесконечен. Пламя костра припало к земле. Почувствовав предутреннюю прохладу, Клеон вздрогнул: надо уходить; еще несколько часов — и будет поздно.

Клеон подбросил в костер сухих веток, чтобы яркое пламя отпугивало диких зверей; обошел все загоны, проверяя, хорошо ли они заперты, и, шепнув Льву: «Тихо!» — зашагал по опушке в ту сторону, где возвышался старый кедр.

На душе у Клеона было легко, словно, приняв решение уйти, он уже стал свободным. Лев был в восторге от прогулки и бежал впереди, помахивая хвостом и поминутно останавливаясь, чтобы убедиться, здесь ли Клеон. Он весело прыгал в высокой траве и совал нос в каждый куст на дороге, фыркая от брызг, сыпавшихся с влажных листьев. Ноги Клеона и шерсть собаки были мокры от росы.

Небо становилось все прозрачнее. С земли навстречу солнцу поднимался туман. В лесу зачирикали птицы.

Вдруг Лев остановился, вытянул морду, нюхая воздух, и с лаем бросился в гущу деревьев.

— Лев!.. Куда?! Лев!

Из чащи послышался визг Льва и голос Мардония:

— Держите мальчишку!.. — Потом громче и ближе: — Добей собаку!..

В первую очередь Клеон хотел броситься на помощь Льву, но, услышав слова Мардония, во весь дух пустился бежать. Его подгонял страх, какого он еще ни разу в жизни не испытывал, даже в тот день, когда его схватили пираты. Он слышал за собой топот нескольких человек и ликующий голос Мардония:

— Попался!.. Я так и знал, что он удерет к гладиаторам!.. Стой!.. В голову не бросай!.. Целься в ноги!..

Клеон метнулся в сторону. Копье пролетело мимо. Клеон свернул в лес: до Спартака все равно ему не добежать. Да и нет, наверное, никакого сражения возле виллы Помпония. Теперь ему было ясно: это Мардоний все придумал, чтобы устроить ловушку. Но Клеон так легко ему в лапы не дастся! Он скроется в лесу… Еще минута — и преследователи потеряют его из виду…

Камень, пущенный из пращи, ударил Клеона по ногам, и он упал.

В деревне Луций просыпался с зарей и уходил в сад. Он бродил среди полян, засаженных пурпуровыми, белыми, огненными розами, амарантами, разноцветным маком и черными ирисами. Он срывал то один цветок, то другой, любуясь изяществом и тонкостью его очертаний, наслаждаясь его ароматом… а затем, задумавшись, ронял сорванный цветок на дорожку и, не замечая, втаптывал в золотистый песок.

Перед утренней молитвой Лару — покровителю дома — в цветнике появлялась Фульвия, окруженная толпой рабынь, которые по ее указанию рвали цветы для букетов и гирлянд. Луций спешил уйти подальше от матери и ее крикливых помощниц туда, где сад переходил в рощу, где искусная рука садовника не уродовала природу, а помогала ей. Здесь не было ни карликовых кипарисов, ни пихт и лавров, имеющих форму верблюдов и коз; у ручьев стояли тополя, а благоухающие мирты окружали поросшие мхом скамьи. Тут Луций любил размышлять об удивительных явлениях природы: из зерен, столь малых, что их даже трудно разглядеть, вырастают высокие деревья, идущие на мачты для кораблей и на тараны, пробивающие стены! И еще более удивительно, что это могучее дерево в его зародыше — зерне — может пожрать такая малая тварь, как муравей!

Луций останавливался перед привитыми деревьями, и его охватывал восторг: не уподобляется ли человек богам, когда по его желанию на ветках одного и того же дерева созревают разные плоды — орехи, груши, айва, смоква, виноград и гранаты?… Но кто же бог? Раб-садовник, создающий это чудо, или Гней Станиен, по чьему приказанию раб это делает?

Иногда он сталкивался в саду с Гаем и Александром. Как он и предсказывал, малыш забыл Клеона и Льва. Поплакал, покапризничал несколько дней и утешился. Теперь его развлекал сын вилика, обучая разным мальчишеским играм. Луций с удовольствием смотрел на загорелое личико брата, окрепшего на деревенском воздухе: «Пожалуй, еще вырастет настоящим мужчиной!»

В это утро он увидел мальчиков на гипподроме. Высоко поднимая ноги и наклонив голову набок, Александр скакал по огромной зеленой арене. Гай сидел верхом на его плечах и визжал от удовольствия, когда сын вилика, подражая норовистому жеребцу, начинал ржать и брыкаться.