— Где Береника? — спросил Клеон.

— Понесла молоко собаке. — Девушка пристально смотрела на мальчика.

— Льву?!

— Не льву, а собаке, которая прежде сторожила овец на этом пастбище, а теперь лежит в шалаше… Кто-то ее изранил, а Береника лечит.

— Да-да, — закивала головой пожилая женщина, — без собаки нам трудно!.. Разве мы вдвоем справимся с целой сотней овец?

Клеон уже не слушал — он бежал к шалашу. Видя, что Клеон мирно разговаривает с женщинами, Пакат подал Спурию сигнал и пустился за Клеоном.

— Смотри-ка, он гонится за мальчиком, — сказала молодая. — По-моему, это тот мальчик, которого вчера хозяин приказал бичевать.

— А второй, кажется, хочет изловить его! — заволновалась пожилая. — Беги за ним скорее, у тебя ноги быстрые. А я пойду следом. С помощью Береники мы как-нибудь защитим мальчишку! — Старуха воинственно взмахнула кулаком.

Между тем Клеон нырнул в шалаш, и оттуда послышался радостный собачий визг и крик Береники:

— Осторожнее! У него могут открыться раны!.. Да тише вы! Молоко разольете!

Заглянув в шалаш, Пакат увидел, что Клеон, опустившись на колени, обнимает Льва, а хорошенькая девушка смеется, прикрывая обеими руками миску с молоком.

— Да уйдите вы из шалаша и обнимайтесь на свободе! — притворно сердясь, кричала она. — Вон сколько травы и земли в молоко набросали!

— Уходим, уходим! — Клеон помог Льву выбраться из шалаша.

Очутившись на воле, Лев лизнул руку Клеона и зарычал на Паката. Шерсть Льва, вымазанная снадобьем Мардония, была прилизана — от этого он казался худым, а ноги неестественно длинными. Клеон обнял собаку и заплакал от жалости.

Галл скривился. Он не любил слез и молча смотрел на приятеля, понимая, что его следовало бы утешить, и не находя нужных слов. Пакат почувствовал облегчение, когда из шалаша вышла Береника с миской молока в руках, а с луга подошли женщины, смотревшие за овцами. Они сразу нашли нужные слова.

— Ах, бедная собачка, как ослабела! — сказала младшая, присаживаясь на корточки возле Льва.

— Не боишься ее больше? — Старуха с насмешливой улыбкой кивнула в сторону девушки: — Нынче на заре, как мы сюда пришли, собака стояла возле шалаша и выла, а она подумала, что это привидение! Сказать по правде, мне самой стало жутко — уж очень страшен был пес: тощий, весь листьями облеплен и качается, как пьяный… А Береника не испугалась, стала звать его, да так ласково, что он давай руки ей лизать… — Старуха опустилась на землю рядом с молодой и сказала, утешая Клеона: — Ничего, поправится. Гляди, какие у него глаза ясные.

Нежно погладив Льва, Береника поставила перед ним молоко:

— Ешь! — И с доверчивой улыбкой обратилась к Клеону: — Отец говорит, что молоко — лучшее лекарство.

— И я слыхал это, — подтвердил Пакат. — И, говорят, оно особенно целебно из рук красивой девушки. — Он подмигнул Клеону: — Не вешай нос! Твой пес живо станет на ноги с такой лекаркой… Верно я говорю, красавица? — Галл нагнулся, заглядывая Беренике в лицо.

Она застенчиво подняла на Галла глаза и внезапно побледнела.

— Что это? — прошептала она, указывая на дорогу, к которой остальные стояли спиной.

Женщины оглянулись и с воплем бросились бежать. Пакат кинулся за ними:

— Стойте, глупые!.. Это свои!.. Куда вы? Стойте! Не поднимайте переполох!..

По знаку Спурия один из всадников поскакал наперерез женщинам и помог Пакату задержать их. Остальные цепью стали вокруг пастбища и обнажили мечи на случай нападения. Воины взяли с повозок топоры и рассыпались по лугу, гоняясь за овцами. Овцы жалобно блеяли; Лев лаял и пытался подняться, чтобы вступить в бой с людьми, напавшими на его стадо. Клеон обнял собаку за шею:

— Нельзя, Лев!.. Тихо! — Но сам он с трудом удерживал слезы, видя смятение маток и слыша их жалобные крики. Ему казалось, что овцы призывают его на помощь. Изо дня в день он так заботился об этой сотне овец, и вот теперь их убивают… Не может он спокойно смотреть на это, хотя знает, что так нужно, так приказал Спартак. Клеон прижался лицом к голове Льва, продолжая машинально шептать: — Тихо, Лев, тихо…

Береника повернулась к лугу спиной и зажала уши:

— Конечно, лучше, чтобы овец съели воины Спартака, чем Станиен и его гости, но… Не смотри, Клеон! Я рада, что здесь нет Александра.

Подошел Пакат.

— Эти трусихи чуть не выдали нас!.. Какой вам прок в хозяйских овцах! — укоризненно сказал он. — Лучше попросили бы вон того воина — его зовут Спурий, — чтобы он позволил вам остричь шерсть убитых овец. Нам она не нужна.

Женщины сразу перестали дрожать и, хоть уж спускались сумерки, побежали к Спурию, потом в шалаш за ножницами и поспешно принялись за работу, чтобы успеть настричь до темноты как можно больше шерсти.

Клеона, Льва и Беренику Пакат увел в шалаш и, чтобы отвлечь девушку, попросил ее «собрать Льва в дорогу» — дать для него мази и амфору с молоком.

На обратном пути отряд прошел почти под самыми стенами римского лагеря. Варинию доложили, что в темноте слышно блеяние овец и ржание лошадей, удаляющихся к лагерю рабов.

— Пропустить с миром, — приказал полководец. — Завтра на рассвете, когда наши когорты ворвутся в лагерь Спартака, эти овцы увеличат смятение, которое там начнется. Мы отомстим бродягам за поражение у Везувия, за смерть Кассиния и за все их хитрости!

Вариний долго не мог уснуть, обдумывая план завтрашнего сражения. Среди ночи он поднялся на вал. Множество костров пылало во вражеском лагере. До него донеслись веселые песни. «Перепились! Тем лучше. Боги поразили их безумием, чтобы покарать за дерзость, — подумал он. — Посмотрим, как они будут сражаться после ночи веселья». Полководец обошел свой лагерь, проверяя, все ли спят, не идет ли в какой-нибудь палатке азартная игра. Везде было тихо. Бодрствовали только часовые у ворот и у бойниц на валу.

Вариний торжествовал: победа будет легче, чем он предполагал. Рабы, видимо, возомнили себя непобедимыми и пренебрегли самыми основными правилами благоразумия, предавшись пьянству накануне боя. Он вернулся в свою палатку и на этот раз уснул быстро и крепко. Ночью ему снились воины Спартака, распятые на крестах, пожираемые львами и тиграми на аренах цирка, истекающие кровью в гладиаторских поединках… Едва забрезжил рассвет, Вариний вскочил и приказал позвать центуриона четвертой стражи.

— Ну как там?… Неужели до сих пор эти пьяницы распевают песни?

— Два или три разбойника еще поют — видно, самые неуемные. Да еще слышно ржание лошадей и блеяние голодных овец. Начальник третьей стражи, передавая мне караул, сказал, что ночью там была драка: он своими ушами слышал крики о помощи и ругань. Но потом все смолкло.

Слушая центуриона, Вариний облекался в боевые доспехи.

— Сигнал к наступлению! — приказал он, накинув на плечи пурпурный плащ полководца.

Через мгновение по лагерю разнесся звук труб. А еще через несколько минут Вариний вывел свое войско в поле и построил в боевом порядке перед лагерем рабов. И сейчас же пение там смолкло и прозвучал сигнал сбора. Но часовые у ворот стояли неподвижно, и никто не выходил в поле, чтобы сразиться с римлянами. Легионеры осыпали рабов бранью, вызывая на бой. За валом царила тишина. Так прошел почти час. Римлянам стало жутко. Особенно неприятно было смотреть на часовых: ни разу ни один из них не повернул головы, не переступил с ноги на ногу…

Осеннее солнце выкатилось на небо и начало припекать шлемы и латы. А стража у ворот не шелохнулась. Вариний приказал префекту[113] взять небольшой отряд конницы и выяснить, почему молчит вражеский лагерь. Лошади с места рванулись в галоп. Вариний с нетерпением следил за ними, время от времени вонзая в бока своей лошади шпоры и натягивая поводья, отчего она поднималась на дыбы. Будь он чином пониже, помчался бы и он за начальником конницы!