Арин подкинул дров в печь. Не ради тепла, а чтобы пламя разгорелось. В холодные месяцы ему всегда не хватало ярких красок. Он рос болезненным ребенком, и это время года особенно сильно напоминало ему о доме, о том, как он целыми днями страдал взаперти, не зная, что однажды ему останется лишь мечтать об этих расписных стенах, о шторах глубокого синего цвета, о голубом платье матери. На улице серо, а дома — радужно. Такой он запомнил зиму.

Огонь в очаге вспыхнул алыми язычками. Арин вышел из кузницы и окинул взглядом поместье. Сквозь облетевшие деревья было хорошо видно, что вокруг ни души. Можно отдохнуть пару минут.

Потом он вернулся в кузницу и облокотился на наковальню. Одной рукой вытащил книгу, которую прятал за ящиком с растопкой, а другой взялся за рукоять молота. Если кто-то войдет, будет проще притвориться, что он работает.

Арин начал читать. Это была книга, которую он видел у Кестрель: история Валорианской империи. Он взял ее из библиотеки несколько недель назад, после того как Кестрель вернула ее на место. Он не знал, что бы она сказала, если бы увидела, как он читает книгу о завоевателях, написанную на языке завоевателей. Но знал, что сделает: она окинет его оценивающим взглядом, и ее мнение о нем изменится. Так едва заметно меняется солнечный свет в течение дня, заставляя тени расти или укорачиваться. Он уже не раз наблюдал такую перемену с тех пор, как оказался здесь.

Иногда он жалел о том, что оказался здесь. Так или иначе, в кузнице Кестрель все равно его не увидит и не узнает, что он взял книгу, ведь она не может встать и выйти из своей комнаты.

Арин захлопнул книгу и сжал в руке. Он готов был бросить ее в огонь.

«Я прикажу разорвать тебя на куски», — пригрозил ему генерал.

Но Арин не пошел к Кестрель вовсе не потому, что испугался угрозы генерала. Дело было в другом…

Он заставил себя выбросить эти мысли из головы, спрятал книгу и принялся за тихую, монотонную работу, смешивая в тигле железо с углем, чтобы получилась сталь.

Арин не сразу заметил, что напевает печальную мелодию, которую Кестрель сыграла для него много месяцев назад. Обычно он не позволял себе такого, но на этот раз песня рвалась наружу, а ему так хотелось отвлечься. Мелодия казалась почти осязаемой. На секунду он представил, что это не музыка, а сама Кестрель коснулась его губ. От этой мысли у него перехватило дыхание, и мелодия оборвалась.

Пока никто не видел, Кестрель заново училась ходить по своим комнатам. Ей часто приходилось останавливаться и опираться о стену, но вскоре она смогла самостоятельно добираться до окна.

Она так ни разу и не увидела Арина и не знала, вышло ли это случайно или он нарочно избегал ее, так что даже не ходил по тем тропинкам, где мог попасться ей на глаза.

Спуститься по лестнице пока не получалось, поэтому в музыкальную комнату на первом этаже ее пришлось бы нести на руках. Это было бы слишком унизительно. Однако Кестрель то и дело ловила себя на том, что играет на воображаемых клавишах, постукивает пальцами по столу, подлокотнику кресла или по собственным бедрам. Ей мучительно не хватало музыки. Если Арин и впрямь был певцом, она не понимала, как он живет без пения.

Кестрель представляла себе длинные лестничные пролеты и с удвоенным упорством заставляла свои ослабевшие мышцы работать.

Она стояла в своей приемной, держась за резную спинку стула, когда в комнату вошел отец.

— Узнаю свою дочь, — похвалил он. — Только пришла в себя — и уже на ногах. С таким сильным характером ты быстро станешь офицером.

Кестрель села и слабо, иронично улыбнулась, а он улыбнулся в ответ.

— Я пришел сказать, что надеюсь на твое скорейшее выздоровление, и хотел извиниться за то, что не смогу пойти с тобой на Зимний бал.

Кестрель была поражена.

— Зачем ты вообще собирался на бал?

— Я планировал сопровождать тебя.

Она уставилась на отца.

— Я подумал, что ни разу не танцевал с собственной дочерью, — продолжил он. — К тому же это был бы сильный ход.

Демонстрация, которая напомнила бы всем о том, что к семье генерала следует проявлять уважение.

— Значит, до тебя дошли слухи, — тихо произнесла Кестрель.

Он жестом велел ей замолчать.

— Отец…

— Довольно.

— Это неправда! Я…

— Я не хочу об этом говорить. — Он на секунду прикрыл глаза ладонью. — Кестрель, я не за этим пришел. Я пришел сказать, что уезжаю. Император отправляет меня в поход в земли восточных варваров.

Кестрель не единожды доводилось провожать отца на войну, но каждый раз она испытывала страх.

— Надолго?

— До победного конца. Я уеду утром, перед балом, и заберу с собой солдат.

— Весь полк?!

По тону ее голоса отец понял, что она имеет в виду. Он вздохнул.

— Да.

— Получается, что в городе и во всей округе не останется солдат! Если что-то случится…

— Для этого есть городская стража. Император полагает, что, если возникнут трудности, стражники справятся или, по крайней мере, продержатся до тех пор, пока не придет подкрепление из столицы.

— Значит, император глупец. Новый капитан городской стражи ни на что не годится. Ты сам говорил, что он редкостная бестолочь и занял этот пост только благодаря протекции губерна…

— Кестрель, — остановил ее отец. — Я уже поделился своими сомнениями с императором. Но приказ есть приказ. Через несколько дней мы отправляемся в поход.

Кестрель уставилась на свои руки, на переплетенные между собой пальцы. Она не стала говорить отцу: «Будь осторожен», а он не ответил: «Я всегда осторожен». Как полагается валорианке, она лишь пожелала ему:

— Сражайтесь с честью.

— Непременно.

Уже в дверях он оглянулся и добавил:

— Я уезжаю, надеясь на твое благоразумие.

И Кестрель поняла, что он ей не доверяет — по крайней мере, не до конца.

Чуть позже Лира принесла ей обед. Рабыня ни разу не взглянула на Кестрель. Она поставила поднос на столик у дивана и принялась торопливо наливать чай. Ее руки дрогнули, и вода пролилась.

— Не нужно так спешить, — сказала Кестрель.

Движения рабыни замедлились, но ее дыхание стало громким и неровным. По щеке скатилась слеза. Внезапно Кестрель поняла, отчего Лира так спешит: ей невыносимо находиться в одной комнате с госпожой. Если верить слухам, госпожа сделала своим любовником того, о ком мечтала сама Лира.

Кестрель следовало ее пожалеть. Возможно, даже попытаться объяснить ей, что все то, в чем так уверена Лира, а заодно и весь город, — неправда. Но Кестрель лишь уставилась на красивое лицо девушки, на ее зеленые глаза, которые еще ярче заблестели от слез. Насколько же привлекательной должна быть эта загадочная возлюбленная Арина, если даже Лира не смогла заставить его забыть о ней?

Кестрель попыталась представить эту девушку, с которой Арин встречался на рынке, и вдруг ей в голову пришла запоздалая догадка: что, если Арин избегает ее, потому что слух о скандале дошел до его возлюбленной?

От злобы у Кестрель сжалось горло. Она ненавидела ее. Ненавидела эту безликую, безымянную незнакомку.

— Принеси мне зонтик от солнца, — велела она Лире. — А потом убирайся.

В качестве трости зонтик был плох. Он постоянно зарывался в замерзшую голую землю и поскрипывал, пока Кестрель, прихрамывая, ковыляла по поместью. Но так или иначе, она сумела дойти туда, куда хотела.

Она нашла Арина. Он шел через облетевшую апельсиновую рощу и нес за плечом конскую упряжь. Увидев Кестрель, раб остановился, и пряжки на сбруе нестройно звякнули. Арин замер как вкопанный. Кестрель подошла ближе и заметила, что его губы сжаты, а на теле не осталось ни синяка после драки со стражниками. Они сошли. Еще бы, ведь все случилось почти месяц назад.

— Я навлекла на тебя позор?

Что-то странное мелькнуло в его глазах.

— Позор? — повторил Арин. Он поднял голову и посмотрел на голые ветви, как будто ожидая увидеть на них плоды. Как будто на улице все еще лето.