— Только если играешь в «Зуб и жало».

— Так вот представь: мы играем, и я все поднимаю и поднимаю ставку. Когда она станет слишком высока и страшно будет проиграть, что ты сделаешь? Возможно, откажешься играть дальше. У нас сейчас только одна надежда — показать валорианцам, что за Гэрран придется слишком дорого заплатить. Империя не захочет вести тяжелую длительную осаду, когда ей так нужны войска на востоке. Пусть поймут, что им придется заново отвоевывать каждую ферму, теряя деньги и жизни солдат. В какой-то момент империя просто решит, что оно того не стоит.

Кестрель покачала головой.

— Не решит. За Гэрран император заплатит любую цену.

Арин взглянул на нее, положив руки на стол. У него тоже не было ножа. Кестрель понимала: он не хотел, чтобы она чувствовала, будто ей не доверяют. Но полное отсутствие ножей лишь усиливало это впечатление.

— У тебя пуговица оторвалась, — вдруг сказал Арин.

— Что?

Он протянул руку и прикоснулся к ее рукаву в районе запястья, где виднелся открытый шов. Арин провел кончиком пальца по оборванной нити.

Все мысли вылетели у Кестрель из головы.

— Почему ты не пришьешь новую?

Кестрель немного пришла в себя.

— Глупый вопрос.

— Ты что, не умеешь пришивать пуговицы?

Она промолчала.

— Жди здесь, — велел он.

Вернулся Арин с набором для шитья и пуговицей. Он продел нитку в иголку, зажал ее в зубах и обхватил Кестрель обеими руками за запястье.

Кровь в ее жилах превратилась в вино.

— Вот так пришивают пуговицы, — сказал Арин.

Он взял в руки иголку и воткнул ее в ткань.

— Вот так разжигают огонь.

— Вот так заваривают чай.

Это были короткие уроки, которые Арин преподавал Кестрель раз за разом. За ними прятались нерассказанные истории о том, как Арин всему научился. Когда они подолгу не виделись, Кестрель много думала об этих историях.

Ей пришлось ждать Арина много дней, после того как он пришил ей пуговицу к рукаву. Потом еще неделю после того, как он разжег для нее огонь в библиотеке, и еще дольше — после того, как вручил ей чашку с горячим свежезаваренным чаем. Он уехал сражаться. Так всегда отвечала Сарсин, но куда — не говорила.

Пользуясь новообретенной — пусть и неполной — свободой, Кестрель часто бродила там, где работали слуги. В некоторые комнаты ее не пускали. Например, на кухню. В тот ужасный день, когда Плут заставил ее мыть ему ноги, Кестрель не выгнали, потому что не ожидали увидеть ее. Но теперь, когда все знали, что ей разрешили ходить по дому, эта дверь была для нее закрыта. В кухне было слишком много ножей. Слишком много очагов.

Но ведь камины были и в библиотеке, и в ее покоях, к тому же теперь Кестрель сама могла развести огонь. Почему бы ей не поджечь дом и не сбежать в суматохе, пока его будут тушить?

Однажды она долго разглядывала кайму на шторах в гостиной, до боли стиснув в руке щепки, потом разжала руку: пожар — слишком опасная затея. Она сама может погибнуть. Вот почему Кестрель бросила щепки обратно в ящик у камина, а вовсе не потому, что не нашла в себе сил уничтожить родной дом Арина и опасалась, что гэррани могут сгореть. Но если она сбежит и приведет сюда имперскую армию, разве не погубит всех, кто здесь живет?

Тогда Кестрель разозлилась на то, что Арин такой доверчивый. Зачем он научил ее разжигать огонь? Она злилась и на саму себя за то, что сама мысль о смерти Арина была ей невыносима.

Кестрель захлопнула ящик с растопкой, представила, как накрывает такой же крышкой свои тяжелые мысли, и вышла из своих покоев.

Она отправилась в то крыло, где находились комнаты слуг: коридор в задней части дома с маленькими комнатками в ряд, с одинаковыми, чисто выбеленными дверями. Сегодня оттуда как раз выносили вещи. Гэррани спешили мимо Кестрель, держа в руках холсты в рамах. Она увидела, как одна женщина поудобнее перехватила радужную масляную лампу, будто маленького ребенка.

Как и все колонисты, семья Айрекса превратила комнаты слуг в склад, а для рабов был построен общий барак. Рабы не заслуживали личного пространства — по крайней мере, так считали валорианцы… И поплатились за это, ведь, заставив рабов есть и спать в одном помещении, они дали им прекрасную возможность устроить заговор против завоевателей. Кестрель порой удивлялась тому, как легко люди попадают в ловушки, которые сами же построили.

Ей вспомнился поцелуй в карете в ночь Зимнего бала. В то мгновение все ее существо устремилось к Арину. Она тоже попала в ловушку.

Кестрель спустилась в хозяйственные помещения. Здесь, внизу, всегда было тепло из-за кухонных очагов. Кестрель прошла кладовую, прачечную, где сушились на веревках простыни, похожие на паруса. Она заглянула в судомойню, где слуги складывали горшки в корыта и заливали их горячей водой, а чистые, обитые медью раковины ждали фарфоровых сервизов.

Кестрель устремилась было дальше по коридору, но вдруг застыла, почувствовав, как легкое дуновение ветерка коснулось ее подола. Сквозняк. Значит, где-то поблизости открыта дверь на улицу. Вдруг это шанс сбежать?

Она пошла, ориентируясь на поток холодного воздуха. Он привел ее в сухую кладовую, дверь которой была открыта. Внутри лежали мешки с зерном. Но источник сквозняка явно находился не здесь. Кестрель продолжила идти по пустому коридору, в самом конце которого показалась полоска бледного света и потянуло холодом.

Дверь во двор была открыта. В коридор залетело несколько снежинок, которые тут же растаяли. Кестрель сделала еще шаг. Кровь стучала в висках. Вдруг дверь со скрипом распахнулась, свет заполнил коридор, и на пороге возник Арин.

Она чуть не вскрикнула. Он тоже очень удивился, увидев ее, а потом резко выпрямился, держа на плече мешок с зерном. Его взгляд метнулся к открытой двери. Арин поставил мешок на пол и запер ее за собой.

— Ты вернулся, — сказала Кестрель.

— Сейчас опять уеду.

— Опять будешь воровать зерно из загородных поместий?

Он лукаво улыбнулся.

— Что поделать, бунтовщики тоже хотят есть.

— И разумеется, на эти разбойные вылазки ты ездишь на моем коне.

— Он рад послужить правому делу.

Кестрель фыркнула и уже хотела развернуться и пойти обратно, когда Арин предложил:

— А хочешь увидеться с ним? С Лансом?

Она замерла.

— Он скучает, — добавил Арин.

Кестрель согласилась. Арин отнес последний мешок зерна в кладовую и накинул ей на плечи свою куртку Они вышли во двор, мощенный серыми плитами, и дошли до конюшни.

Внутри было тепло. Пахло сеном, дубленой кожей, сеном и навозом, и еще здесь было светло, словно солнечный свет сюда сложили на хранение на зиму. У Айрекса все лошади были стройные и красивые. Резвые. Некоторые из них забили копытом, увидев Кестрель и Арина, еще одна начала трясти головой. Но Кестрель интересовал только один конь, и она сразу подошла к его стойлу. Конь был намного выше своей бывшей хозяйки, но, заметив ее, сразу наклонил голову и потерся о ее плечо, подышал на ее ладони и принялся жевать ее волосы. Горло Кестрель сжалось.

Ей давно уже было одиноко. Она говорила себе, что глупо страдать от одиночества, когда в мире много более существенных поводов для печали. Но сейчас перед ней стоял друг. Она вспомнила о том, как мало их у нее, и погладила бархатную морду Ланса.

Арин стоял чуть поодаль, но теперь подошел ближе.

— Прости, — вздохнул он, — но мне пора седлать его. Уже темнеет. Мне надо ехать.

— Ну разумеется, — сказала Кестрель и сама испугалась своего надломленного голоса.

Арин смотрел на нее, и во взгляде его читался вопрос. Ей показалось, что она вот-вот расплачется. В эту минуту Кестрель осознала: все это время ей было одиноко именно без него, и она бродила по дому, надеясь услышать от него очередное наставление.

— Я могу остаться, — предложил Арин. — Поеду завтра.

— Нет. Я не хочу.

— Не хочешь?

— Нет.

— А мои желания здесь никого не интересуют?