Ее речь утонула в восторженных воплях. Прошло немало времени, пока Хильдемаре наконец удалось снова добиться тишины.

– Передать вам не могу, с каким чувством я смотрела, как мой муж трудится, не жалея себя, на благо нашего народа. Не заботясь о признании, не ища славы, он без устали трудился на свой народ, забыв об отдыхе и пище. Когда я просила его передохнуть хоть немного, он всегда отвечал: «Хильдемара, могу ли я отдыхать, пока голодают дети?!!».

Толпа неистовствовала. Далтон, отвернувшись, хлебнул глоток вина. Тереза схватила его за руку.

– Далтон, – шепнула она, – Создатель ответил на наши молитвы, даровав нам в качестве Суверена Бертрана Шанбора.

Далтон едва не расхохотался, но сдержал себя, увидев, с каким обожанием взирает Тереза на Бертрана. И мысленно вздохнул. Это не Создатель даровал им Бертрана, а сам Далтон.

– Утри слезы, Тэсс. Лучшее впереди.

– И ради этих детей, – продолжила Хильдемара, – я прошу каждого из вас отринуть ненависть и разброд, которые несет нашему народу Магистр Рал! Отриньте Мать-Исповедницу, ибо ей нет дела до простых людей! Она родилась в богатстве и неге. Что она знает о тяжком труде? Покажите, что дарованное ей от рождения право властвовать не безгранично! Покажите ей, что мы ни за что не подчинимся добровольно тем, кто так мерзко обращается с несчастным трудовым людом! Нет Матери-Исповеднице и ее требованиям к народу, которого она даже не знает! Магистр Рал и Мать-Исповедница и так достаточно богаты! Не отдавайте им и наше богатство! Они не имеют на него никаких прав!

Далтон, зевая, потер глаза, когда приветственные крики сменились скандированием имени «Шанбор». Он уже забыл, когда в последний раз спал. Ему пришлось выкрутить руки одному из Директоров, чтобы добиться единогласия. Единогласие означало божественное вмешательство, поддержку избранного Суверена, служило укреплению его полномочий.

Когда наконец Бертран снова вышел вперед и обратился к толпе, Далтон уже почти не слушал, что он говорит, и снова включился, лишь услышав свое имя.

– Вот поэтому, помимо всех прочих причин, перечислять кои было бы слишком долго, я лично принял это решение. И с особой гордостью представляю вам нового министра культуры, человека, который будет защищать вас и служить вам так же, как это делал я, его предшественник, – Бертран протянул руку, – Далтона Кэмпбелла!

Стоявшая рядом с Далтоном Тереза упала на колени, склонив голову перед Бертраном.

– О Суверен, Ваше Великолепие, благодарю вас за то, что возвысили моего мужа! Будьте благословенны за все то, что вы для него сделали!

Далтон не ощутил долгожданной радости. Не ощутил ничего, кроме унижения. Уж Тереза-то прекрасно знала, каких трудов ему стоило достигнуть этих высот, и вдруг ни с того ни с сего приписывает все величию Бертрана Шанбора!

Такова сила слова – слова Суверена. Глядя на приветственно вопящую толпу и прикидывая, какую ответную речь он произнесет Бертрану и Хильдемаре, Далтон печально размышлял о том, как легко подпали эти люди под влияние Суверена. Да, исход грядущего голосования был решен.

Но это еще не все. Далтону еще предстояло спустить с поводка последнюю из имевшихся в запасе стихийных сил.

Как только открылась дверь, вонь, словно вырвавшийся на свободу узник, ударила в нос. Тьма стояла кромешная. Далтон щелкнул пальцами, и здоровенные стражники-андерцы мгновенно выхватили из подставок факелы и понесли вперед.

– Вы уверены, что он еще жив? – спросил Далтон. – Вы проверяли?

– Да живой он, господин министр! Живой!

Далтон на мгновение растерялся, но тут же приосанился. Всякий раз, как к нему обращались «министр», ему требовалось несколько мгновений, чтобы сообразить, что министр – это он. Само сочетание «министр культуры Далтон Кэмпбелл» весьма и весьма радовало слух.

– Сюда, министр Кэмпбелл, – указал стражник с факелом.

Далтон перешагнул через людей, таких грязных, что они практически сливались с черным полом. Из щели в стене текла тухлая вода. Там, где она втекала в камеру, она служила для питья, а место, куда вытекала, заменяло парашу. Стены, пол, потолок и люди – все кишело насекомыми.

В дальнем конце подвала, за ручейком воды, виднелось крошечное зарешеченное окошко, слишком маленькое, чтобы в него можно было пролезть. Выходило оно на аллею. Если семья или друзья не оставляли своей заботой узников, то могли прийти на эту аллею и покормить несчастных.

Из-за того, что все заключенные были в ручных и ножных колодках, передраться за еду они не могли. Фактически они только и могли, что лежать на полу. Ходить не давали колодки, так что передвигались узники короткими прыжками. А если удавалось более или менее выпрямиться, они ухитрялись приблизить рот к окну, чтобы их покормили. Если узника никто не кормил, он умирал.

Все заключенные были обнажены. Факелы осветили покрытые коростой тела, и Далтон увидел тощую беззубую старуху.

– Я удивлен, что он жив, – заметил Далтон стражнику.

– У него еще остались приверженцы. Они каждый день приходят его кормить. А потом, когда поест, он с ними разговаривает через окно. Они сидят и слушают его болтовню. Можно подумать, он способен сказать что-то важное!

Далтон и знать не знал, что у этого человека еще сохранились последователи. Это был большой плюс. Имея горстку приверженцев, быстро развернуть кампанию не составит труда.

– Вот он, министр Кэмпбелл, – ткнул факелом стражник. – Вот этот малый.

Он пнул лежащего человека. Голова узника повернулась к ним. Не медленно и не быстро. Небрежно. Вместо ожидаемого покорного взгляда на Далтона сверкнул огнем единственный глаз.

– Серин Раяк?

– Точно, – буркнул узник. – Чего надо?

Далтон присел на корточки. Ему пришлось предпринять вторую попытку, чтобы вдохнуть. Вонь тут стояла невыносимая.

– Меня только что назначили министром культуры, мастер Раяк. Прямо сегодня. И первым делом я пришел, чтобы исправить причиненную вам несправедливость.

– Несправедливость. В мире полно несправедливости. Магия разгуливает на свободе и вредит людям. Магия засунула меня сюда. Но я не сдался, сударь мой! Нет, не сдался! Я никогда не отступлю перед мерзостью магии! Я с радостью пожертвовал глазом ради своего дела. Ведьма его отняла. И если вы надеетесь, что я откажусь от священной войны с гнусными приспешниками магии, то лучше оставьте меня здесь. Оставьте, слышите? Я никогда не отступлюсь!

Далтон слегка попятился, когда Раяк судорожно забился в колодках.

– Я не откажусь от борьбы с магией! Слышите, вы?! Не отступлю перед теми, кто насылает гнусное колдовство на верных чад Создателя!

Далтон удержал Раяка, положив руку на грязное плечо.

– Вы меня не так поняли. Магия наносит огромный вред нашей стране. Люди горят в огне и тонут. И без всяких причин прыгают с крыш домов и мостов…

– Ведьмы!

– Этого-то мы и опасаемся…

– Ведьмы, насылающие на людей сглаз! Если бы вы, придурки, слушали меня, когда я пытался вас предупредить! Я старался помочь! Пытался очистить от них страну!

– Именно поэтому я здесь, Серин. Я вам верю. Мы нуждаемся в вашей помощи. Я пришел, чтобы выпустить вас и молить о помощи.

Белок единственного глаза Раяка, уставившегося на Далтона, казался островком в черном море грязи.

– Хвала Создателю! – прошептал Раяк. – Наконец! Наконец-то меня призвали выполнить угодное Ему дело!

Зрелище Ричарда поразило. Насколько хватало глаз, все было заполнено людьми. Почти каждый держал в руке зажженную свечу. По широченной главной улице Ферфилда тянулся бесконечный людской поток. Поток обтекал скамьи и деревья, казавшиеся затерянными островками.

Только-только стемнело. Пурпурный закат за вершинами далеких гор освещал собиравшиеся на западе тучи. Тучи собирались весь день. Издали доносились глухие раскаты грома. В воздухе пахло влагой и пылью, взметенной копытами лошадей. То и дело накрапывал дождь. Тяжелые капли предвещали грядущий ливень.