— Нет, — сказала Марита.

— Значит, покажет, — сказала Кэтрин. — Он как-то пытался подсунуть их мне в Ле-Гро-дю-Руа, но я не поддалась. Там были сотни газетных вырезок; и почти все с его фотографией, везде одинаковой. Уж лучше таскать с собой неприличные открытки. По-моему, он перечитывает их, оставшись наедине, и даже изменяет мне с ними. Должно быть, для этого у него и стоит мусорная корзина. Он с ней не расстается. Он сам говорил, что для писателя нет ничего важнее…

— Пойдем плавать, Кэтрин, — сказала Марита. — Я что-то замерзла.

— Я хочу сказать, для писателя корзина важнее всего, — сказала Кэтрин. — Я даже думала, не приобрести ли для него что-нибудь этакое, достойное его таланта. Но он никогда не выбрасывает свои произведения в корзину. Он пишет в смехотворных детских тетрадочках и ничего не выбрасывает. Он только зачеркивает написанное и пишет на полях. Сплошное надувательство. И еще делает орфографические ошибки и грамматические тоже. Ты разве не знала, Марита, что он с грамматикой не в ладах?

— Бедный Дэвид, — сказала Марита.

— Французский, конечно, он знает еще хуже, — сказала Кэтрин. — Ты бы видела, как он пишет по-французски. Диалог еще туда-сюда, нахватался немного. Но, по правде говоря, он абсолютно безграмотный.

— Жуть, — сказал Дэвид.

— И я им восторгалась, — сказала Кэтрин, — пока не обнаружила, что он не в состоянии написать без ошибок даже простой записки. Правда, ты сможешь писать за него по-французски.

— Та queule,42 — весело сказал Дэвид.

— Вот это у него получается, — сказала Кэтрин. — Схватит несколько ходовых жаргонных словечек, которые устаревают еще до того, как он их выучит. С разговорным французским дело обстоит неплохо, но писать на языке он не может. Он и вправду неграмотный, Марита, и ты это еще почувствуешь. Почерк у него тоже отвратительный. Не может ни писать, ни говорить, как порядочный человек, ни на одном языке. Особенно на родном.

— Бедный Дэвид, — повторила Марита.

— Не могу сказать, чтобы я отдала ему лучшие годы, — сказала Кэтрин, — поскольку живу с ним только с марта, но лучшие месяцы — наверняка. Самые интересные месяцы, хочешь не хочешь, и в этом есть и его заслуга. Жаль, все кончилось полным разочарованием. Но что поделаешь, если человек оказывается неграмотным, да еще грешит наедине с мусорной корзиной, набитой вырезками из газет! Кто тут не разочаруется, и, откровенно говоря, я тоже не намерена с этим мириться.

— Возьми вырезки и сожги, — сказал Дэвид. — Это будет самое разумное. А теперь, дьяволенок, не хочешь ли поплавать?

— Как ты догадался, что я это сделала? — спросила она.

— Что сделала?

— Сожгла вырезки.

— Правда, Кэтрин? — спросила Марита.

— Конечно, — сказала Кэтрин.

Дэвид встал и молча посмотрел на нее. Внутри у него все похолодело. Такое ощущение бывает в горах, когда за крутым поворотом дорога неожиданно обрывается и дальше ничего, кроме бездны. Марита тоже встала. Кэтрин смотрела на них, и лицо ее оставалось невозмутимо-спокойным.

— Пойдем плавать, — сказала Марита. — Мы только до края бухты и обратно.

— Наконец-то вы соизволили пригласить меня, — сказала Кэтрин. — Я уже давно хочу в воду. Становится прохладно. Мы забываем, что уже сентябрь.

Они оделись на пляже. Дэвид взял сумку с купальными принадлежностями, и они вскарабкались по крутой тропинке вверх, к сосновому лесу, туда, где оставили старенький автомобиль. Дэвид сел за руль, и к наступлению ранних вечерних сумерек они вернулись в гостиницу. В машине Кэтрин сидела спокойно, и прохожим могло показаться, что они просто возвращаются после полуденного купания с одного из диких пляжей. Когда они оставили машину на подъездной аллее, боевых кораблей уже не было видно, и море за кронами сосен было синее и тихое. Вечер был хороший и свежий, как утро.

Они вошли в гостиницу. Дэвид занес сумку с вещами в кладовую и бросил ее там.

— Дай мне вещи, — сказала Кэтрин. — Их надо просушить.

— Извини, — сказал Дэвид. Он повернулся, вышел из кладовой и прошел в дальнюю комнату, где работал. Войдя в комнату, он открыл чемодан с рукописями. Стопка тетрадей с рассказами исчезла. Вместе с ними исчезли четыре пухлых конверта с газетными вырезками, присланные из банка. Тетради с зарисовками об их путешествии были в целости и сохранности. Он закрыл и запер чемодан, перерыл все ящики в шкафу, перетряхнул все в комнате. Он не верил, что рассказы могли исчезнуть. Он не мог поверить, что она способна уничтожить их. На пляже он вдруг подумал, что она могла бы это сделать, но мысль показалась невероятной, и он сам себе не поверил. Он был спокоен, осмотрителен и сдержан, каким его учили быть в случае опасности, чрезвычайных обстоятельств или катастрофы. Но трудно было предположить, что такое могло произойти.

Он все еще надеялся, что это просто страшная шутка. С замершим, похолодевшим сердцем он снова открыл чемодан, перерыл его, запер и еще раз обыскал комнату.

Не было ни опасности, ни чрезвычайных обстоятельств. Произошла катастрофа. Нет, не может быть. Наверное, она просто спрятала бумаги где-нибудь — в кладовой, в спальне или у Мариты в комнате. Не могла же она на самом деле все уничтожить. Он этого не заслужил. Он все еще не верил в случившееся, но одна мысль об этом вызвала приступ тошноты. Он вышел из комнаты и запер дверь.

Девушки сидели в баре. Марита, едва взглянув на него, сразу поняла, что произошло. Кэтрин, не поворачиваясь, следила за ним в зеркало.

— Где ты их спрятала? — спросил Дэвид.

Она отвернулась от зеркала и посмотрела на него.

— Не скажу, — ответила она. — Я о них позаботилась.

— Лучше скажи, — сказал Дэвид. — Они очень нужны мне.

— Нет, не нужны, — сказала она. — Никчемные были рассказики. Я их терпеть не могла.

— Ну, а тот, про Кибо? — спросил Дэвид. — Ты ведь полюбила Кибо. Неужели не помнишь?

— Он тоже должен был погибнуть. Я хотела вырвать рассказ про Кибо, но не нашла его. Впрочем, какая разница, ты же сказал, что он умер.

Дэвид видел, как Марита посмотрела на Кэтрин, отвернулась и снова посмотрела на нее:

— Где ты их сожгла?

— И тебе я ничего не скажу, — сказала Кэтрин. — Ты с ним заодно.

— Ты сожгла их вместе с вырезками? — спросил Дэвид.

— Не скажу. Ты говоришь со мной точно полицейский или учитель в школе.

— Скажи, дьяволенок. Я только хочу знать.

— Я за них заплатила, — сказала Кэтрин. — Благодаря моим деньгам ты мог писать.

— Знаю, — сказал Дэвид. — Это было очень великодушно с твоей стороны. Где ты сожгла их, дьявол?

— Я ничего ей не скажу.

— Хорошо. Скажи только мне.

— Пусть она уйдет.

— Мне действительно лучше уйти, — сказала Марита.

— Вот и хорошо, — сказала Кэтрин. — Ты здесь ни при чем, наследница.

Дэвид сел на высокий табурет напротив Кэтрин. Она следила в зеркало, пока Марита не вышла.

— Где ты сожгла их? — повторил Дэвид. — Теперь можешь сказать.

— Она бы не поняла, — сказала Кэтрин. — Поэтому я попросила ее уйти.

— Знаю, — сказал Дэвид. — Где ты их сожгла?

— В железном ящике с дырочками, в котором мадам сжигает мусор, — сказала Кэтрин.

— Все сгорело?

— Да. Я подлила немного керосина из бидона, который взяла в сарае. Вспыхнуло высокое пламя, и все сгорело. Я сделала это ради тебя, Дэвид, ради всех нас.

— Не сомневаюсь, — сказал Дэвид. — Значит, все сгорело?

— О да. Можно пойти взглянуть, если хочешь, но нет нужды. Бумага прогорела до золы, и я перемешала ее палкой.

— Пойду посмотрю, — сказал Дэвид.

— Но ты вернешься? — спросила Кэтрин.

— Конечно.

Она сожгла их в ящике для мусора, сделанном из старой цилиндрической канистры для бензина, продырявленной в нескольких местах. Золу она перемешала ручкой от метлы, которой и раньше пользовались для этой цели. Бидон с керосином действительно стоял в каменном сарае. В ящике Дэвид нашел несколько обуглившихся кусочков знакомой зеленой обложки от тетрадей, клочки обгоревших газетных вырезок и два почерневших куска розовой бумаги, оставшихся от бланка службы по рассылке вырезок «Ромейке». На одном из них он мог разобрать строчку «Провиденс, Род-Айленд». Золу тщательно перемешали, но если бы у него хватило терпения внимательно перебрать обгоревшие тетради, то наверняка нашлись бы еще уцелевшие клочки. Он разорвал на мелкие кусочки розовую бумажку с надписью «Провиденс, Род-Айленд» и бросил их назад в железный ящик, который поставил вертикально на землю. Дэвид подумал, что никогда не был в Провиденс на Род-Айленд. Он поставил палку на место в каменный сарай, где стоял и его гоночный велосипед, которому надо было бы подкачать шины, прошел через пустую кухню и вернулся в бар к Кэтрин.