Он по-прежнему писал карандашом в дешевой разлинованной школьной тетрадке и уже поставил на обложке римскую цифру один. Наконец он закончил, убрал тетрадь в чемодан вместе с картонной коробкой для карандашей и конусообразной точилкой, оставив на столе лишь пять затупившихся карандашей, чтобы заточить их для завтрашней работы, и, взяв с вешалки в стенном шкафу куртку, спустился по лестнице в холл. Он заглянул в уютный для такой дождливой погоды полумрак гостиничного бара, где уже стали собираться посетители. Ключ он оставил у портье. Принимая ключ, помощник портье достал из почтового ящика записку и сказал:

— Мадам оставила это для месье.

Он развернул записку и прочел: «Дэвид, я не хотела тебе мешать, жду в кафе, люблю, Кэтрин». Он накинул старую теплую полушинель, нащупал в кармане берет и вышел из отеля в дождь.

Она сидела в небольшом кафе за угловым столиком, на котором стояли стакан с мутным, желтоватого цвета, напитком и тарелка, где среди объедков лежал небольшой бурый речной рак. Она уже была навеселе.

— Где пропадал, чужестранец?

— Путешествовал, милашка.

Он заметил, что лицо у нее мокрое от дождя, и с интересом наблюдал, как меняют капельки воды загорелую кожу. Но все равно выглядела она хорошо, он был очень рад видеть ее такой.

— Начал писать? — спросила она.

— Да, и идет неплохо.

— Значит, ты работал. Отлично.

Официант обслуживал трех испанцев, сидевших за столиком у самой двери. Он подошел, держа в руках стакан, бутылку обычного перно и небольшой узконосый кувшин с водой. В воде плавали кусочки льда.

— Pour Monsieur aussi?5 — спросил он.

— Да, — сказал молодой человек. — Пожалуйста.

Официант наполнил высокие стаканы до половины желтоватой жидкостью и начал медленно доливать воду в стакан женщины. Но молодой человек сказал: «Я сам», — и официант поставил бутылку на стол. Похоже, он только и ждал, чтобы его отпустили, и молодой человек стал сам доливать воду очень тонкой струйкой, а женщина с интересом смотрела, как абсент приобретает дымчатый, опаловый оттенок. Она взяла стакан в руки и почувствовала, что стекло пока еще теплое, а потом, когда желтизна исчезла и появился молочный отлив, стекло вдруг сделалось прохладным, и тогда молодой человек стал добавлять воду по капле.

— Почему нужно доливать воду так медленно? — спросила она.

— Иначе напиток теряет крепость и ни к черту не годится, — объяснил он. — Он делается пресным и никчемным. По правилам, на бокал ставят стакан со льдом и маленькой дырочкой внизу, чтобы вода капала постепенно.

Но тогда всем ясно, что ты пьешь.

— Я уже выпила стакан наспех, потому что сюда заглянули Н. Г.

— Н. Г.?

— Или как их там, гвардейцы? На велосипедах и в форме с черной кожаной кобурой. Пришлось проглотить улику.

— Что?

— Извини, что проглочено, то проглочено.

— С абсентом шутки плохи.

— У меня после него легче на душе.

— Только после него?

Он смешал абсент так, чтобы напиток получился покрепче.

— Вперед, — сказал он. — Не жди меня.

Она сделала большой глоток, потом он взял у нее стакан, выпил сам и сказал:

— Спасибо, мадам. Это вселяет бодрость.

— Тогда сделай себе отдельно, ты, обожатель газетных вырезок.

— Что-что? — спросил молодой человек.

— А что я такого сказала?

Но он хорошо ее понял:

— Ты бы помолчала о вырезках.

— Почему? — спросила она, наклонившись к нему и повысив голос. — Почему я должна молчать? Уж не потому ли, что сегодня утром ты изволил писать? По-твоему, я вышла за тебя потому, что ты — писатель? За тебя и твои газетные вырезки.

— Ну ладно, — сказал молодой человек. — Остальное выскажешь, когда мы будем одни.

— И не сомневайся, выскажу, — сказала она.

— Надеюсь, нет.

— Не надейся. Будь уверен, выскажу.

Дэвид Берн встал, подошел к вешалке, оделся и не оглядываясь вышел.

Кэтрин, оставшись одна, подняла стакан, попробовала абсент и не спеша допила его маленькими глотками.

Дверь отворилась, Дэвид вернулся и подошел к столу. На нем была та же теплая полушинель и надвинутый на глаза берет.

— Ключи от машины у тебя?

— Да, — сказала она.

— Можешь мне их дать?

Она протянула ему ключи и сказала:

— Не глупи, Дэвид. Во всем виноват дождь да еще то, что работаешь ты один. Сядь.

— Ты этого хочешь?

— Пожалуйста, — сказала она.

Он сел. «Зачем все это? — подумал он. — Ты ушел, чтобы взять машину, уехать подальше и послать ее к черту, а сам вернулся и вынужден просить ключи, да еще снова уселся, как слюнтяй». Он взял свой стакан и допил оставшееся. Абсент по крайней мере был хорош.

— Обедать собираешься? — спросил он.

— Скажи куда, и я пойду с тобой. Ты ведь еще любишь меня?

— Не дури.

— Мерзкая была ссора, — сказала Кэтрин.

— К тому же первая.

— Я виновата. Вспомнила о газетных вырезках.

— Давай не будем об этих проклятых вырезках.

— Все из-за них.

— Все потому, что ты думала о них, когда пила. Не надо было пить, тогда бы это не пришло тебе в голову.

— Точно отрыжка после вина, — сказала она. — Ужасно. Хотела пошутить, и вдруг сорвалось с языка.

— Что у трезвого на уме…

— Ну хватит, — сказала она. — Я думала, ты уже забыл.

— Забыл.

— Что ж тогда только об этом и говоришь?

— Не стоило нам пить абсент.

— Да. Конечно, не стоило. Особенно мне. Тебе-то он был необходим. Думаешь, тебе станет лучше?

— Слушай, неужели нельзя остановиться?

— С меня-то уж точно хватит. Осточертело.

— Терпеть не могу это слово.

— Хорошо, только это.

— О черт, — сказал он. — Обедай сама.

— Нет. Мы пообедаем вместе и будем вести себя по-людски.

— Попробуем.

— Прости меня. Я действительно пошутила, но не удачно. Правда, Дэвид, забудем об этом.

Когда Дэвид Берн проснулся, начался отлив, солнце ярко высветило полосу берега, и море стало темно-синим. Горы стояли зеленые, посвежевшие, и облаков не было. Кэтрин еще спала. Дышала она ровно, солнечный луч падал ей на лицо, и Дэвид подумал, как это странно, что солнце не будит ее.

После душа он почистил зубы, побрился, и ему захотелось есть, но он надел шорты и свитер, достал тетрадь, карандаши и точилку и сел за стол у окна, смотревшего на устье реки, за которой начиналась Испания. Он стал писать и забыл о Кэтрин и о виде из окна, и слова ложились на бумагу сами собой, как бывало всегда, когда удача сопутствовала ему. Он описал все, как было, и горечь проступала в рассказе лишь слегка, точно едва заметная пена на спокойной зыби, помечающей в тихую погоду подводные рифы.

Поработав, он снова повернулся к Кэтрин. Она по-прежнему спала, улыбаясь во сне, и через открытое окно на ее коричневое тело падал солнечный прямоугольник, а на фоне сбившейся белой простыни и нетронутой подушки ее загорелое лицо и темно-рыжая головка казались еще темнее.

«Завтракать уже поздно, — подумал он. — Оставлю записку, спущусь в кафе и выпью cafe creme6 с чем-нибудь». Но пока он убирал тетрадь и карандаши в чемодан, Кэтрин проснулась, подошла к нему, обняла, поцеловала в шею и сказала:

— Я твоя ленивая голая жена.

— Зачем ты встала?

— Не знаю. Скажи, куда ты идешь, и я буду там через пять минут.

— Я иду завтракать в кафе.

— Иди. Я скоро приду. Ты работал?

— Конечно.

— Какой же ты молодец, особенно после вчерашнего. Я так горжусь тобой. Поцелуй меня и посмотри на нас в зеркало.

Он поцеловал ее, и они вместе посмотрели в большое зеркало.

— Как приятно, когда на тебе не слишком много надето, — сказала она. — Веди себя хорошо и постарайся благополучно добраться до кафе. Закажи мне oeuf au jambon.7 Не жди. Прости, что я тебя задержала.