— Не будем считаться, — сказал Дэвид. — Итак, ты хочешь поехать поездом?

— Нет. Я хочу ехать на машине.

— Ладно. Поезжай на «бугатти». Только будь осторожна и на горной дороге не гони.

— Я поведу машину так, как ты учил меня, буду думать, что ты рядом, и стану болтать с тобой, рассказывать разные истории и еще фантазировать о том, как я спасла тебе жизнь. Это моя любимая тема. Рядом с тобой дорога покажется мне короче и легче, а скорость — не такой большой. Я чудесно доеду.

— Хорошо, — сказал Дэвид. — Не бери в голову. Если не сумеешь выехать рано утром, заночуй в Ниме. В отеле «Император» нас еще не забыли.

— Я думаю доехать до Каркасона.

— Нет, дьяволенок, лучше не надо.

— А вдруг я встану пораньше и доберусь до Каркасона? Я поеду через Арль и Монпелье и не стану терять время на остановку в Ниме.

— Если выедешь поздно, остановись в Ниме.

— Ребячество какое-то, — сказала она.

— Я поеду с тобой, — сказал он.

— Нет, пожалуйста. Мне важно справиться самой. Это действительно так. Мне незачем тебя обманывать.

— Пусть так, — сказал он. — Но я должен ехать.

— Ну пожалуйста, не надо. Не бойся за меня. Я поведу машину осторожно и прекрасно доберусь без остановок.

— Нельзя, дьяволенок. Сейчас рано темнеет.

— Не волнуйся. Ты — прелесть, что отпускаешь меня. Ты мне все позволял. И ты простишь меня, если я сделаю что-нибудь не так. Я буду очень тосковать по тебе. Я уже тоскую. В следующий раз поедем вместе.

— У тебя сегодня был трудный день, — сказал Дэвид. — Ты устала. Разреши мне хотя бы проверить твою «бугатги». Я проеду до города и обратно.

Проходя мимо двери в комнату Мариты, он остановился и сказал:

— Хочешь покататься?

— Да, — ответила она.

— Тогда пошли.

Дэвид сел в машину, и Марита устроилась рядом на переднем сиденье. Он вырулил на дорогу, слегка припорошенную прибрежным песком, и поехал, посматривая то на черное шоссе, то на заросли папируса, начинавшиеся поодаль слева, то направо, на пустынный берег и море. Он ехал прямо по шоссе, пока не показался быстро приближавшийся, окрашенный белой краской мост, и тогда он, рассчитав расстояние, стал сбрасывать скорость — убрал ногу с педали газа и слегка нажал на тормоз. Машина хорошо держала дорогу, при каждом нажатии на педаль равномерно замедляла ход, и при этом ее не заносило и не вело в сторону. Перед мостом он остановился, переключил скорость, а затем под нарастающий мерный рев двигателя снова помчался по шоссе номер шесть в сторону Канн.

— Она все сожгла, — сказал он.

— О, Дэвид, — произнесла Марита.

Когда они въехали в Канны, в городе уже зажглись огни. Дэвид остановил машину под деревьями у входа в то самое кафе, где они впервые встретились.

— Может быть, хочешь пойти в другое кафе? — спросила Марита.

— Все равно, — сказал Дэвид. — Какая, к черту, разница.

— Можем просто покататься, — предложила Марита.

— Нет. Мне нужно немножко остыть, — сказал Дэвид. — Я только хотел проверить машину, перед тем как она уедет.

— Она уезжает?

— Говорит, что да.

Они сидели на террасе в рассеянной тени деревьев. Официант принес Марите коктейль «Дядюшка Пепе», а Дэвиду виски с содовой.

— Хочешь, я поеду с ней? — спросила Марита.

— Думаешь, может что-нибудь случиться?

— Нет, Дэвид. Она и так достаточно навредила.

— Да уж, — сказал Дэвид. — Сожгла, к черту, все, кроме записей о нашем путешествии. Тех, где я пишу о ней.

— Это прекрасный дневник, — сказала Марита.

— Не надо утешать, — сказал Дэвид. — Я написал и это, и то, что она сожгла. Так что не успокаивай.

— Ты можешь все восстановить.

— Нет, — сказал Дэвид. — Если вещь по-настоящему удалась, то по памяти ничего не восстановить. Читаешь и не перестаешь удивляться. Не верится, что ты мог так написать. Уж если что получилось, то повторить это нельзя. Настоящее удается только однажды. А в жизни каждому отпущено не так уж много.

— Чего не много?

— Настоящих удач.

— Но ты же можешь вспомнить. Ты должен.

— Нет. Это никому не дано. Их нет. Когда рассказ закончен, то дальше он живет сам по себе.

— Как зло она с тобой обошлась.

— Нет, — сказал Дэвид.

— Что же это тогда?

— Спешка, — сказал Дэвид. — Все произошло потому, что ей не хватало терпения.

— Надеюсь, ты будешь так же добр и ко мне.

— Ты, главное, будь рядом, чтобы я не убил ее. Знаешь, что она затеяла? Она хочет расплатиться со мной за рассказы, возместить ущерб.

— Нет.

— Именно так. Ее поверенные должны каким-то невероятным образом оценить их, точно ростовщики, а потом она возместит мне убытки в двойном размере.

— Не может быть, Дэвид, она не могла этого сказать.

— Именно это она и сказала. Осталось только уточнить детали. Больше того, возможность удвоить компенсацию, расплатиться щедро доставляет ей удовольствие.

— Нельзя отпускать ее в машине одну, Дэвид.

— Знаю.

— Что будешь делать?

— Не представляю. Но давай посидим здесь немного, — сказал Дэвид. — Спешить некуда. Она, должно быть, устала и легла спать. Я бы тоже поспал — с тобой, чтобы проснуться, а рукописи на месте и можно продолжать работать.

— Я буду с тобой, и однажды ты проснешься и сможешь работать так же чудесно, как сегодня утром.

— Ты очень славная, — сказал Дэвид. — Но в тот вечер, оказавшись с нами в кафе, ты нажила себе кучу неприятностей, правда?

— Ты меня недооцениваешь, — сказала Марита. — Я прекрасно понимала, что меня ждет.

— Конечно, — сказал Дэвид. — Мы оба понимали. Хочешь еще выпить?

— Как ты, — сказала Марита и добавила: — Когда я пришла, я не понимала, что вступаю в бой.

— Я тоже.

— Твой единственный противник — время.

— Не время, а Кэтрин.

— Это потому, что у нее другой отсчет времени. Она его панически боится. Сегодня ты сказал, что все случилось из-за гонки. Это не так, но многое объясняет. И пока в единоборстве со временем выигрываешь ты.

Уже почти ночью он подозвал официанта, расплатился, оставив солидные чаевые, запустил двигатель, включил фары и, отпуская сцепление, вдруг ясно осознал происшедшее. Он вспомнил все так отчетливо и живо, как в тот момент, когда впервые заглянул в ящик для мусора и увидел там пепел. Он осторожно нащупывал фарами путь из опустевшего, притихшего ночного городка и, миновав порт, выехал на шоссе. Марита сидела, прижавшись к его плечу, и он услышал, как она сказала:

— Я понимаю, Дэвид. Мне тоже было больно.

— Напрасно.

— Нет, не напрасно. Случившегося не вернешь, но мы что-нибудь придумаем.

— Хорошо.

— Правда придумаем. Toi et moi.43

В гостинице, когда Дэвид и Марита вошли в зал, навстречу им из кухни вышла хозяйка. В руках она держала письмо.

— Мадам уехала поездом в Биарриц, — сказала она. — Вот, оставила письмо для месье.

— Когда она уехала? — спросил Дэвид.

— Тотчас после вашего отъезда, — сказала мадам Ороль. — Она послала прислугу на станцию за билетом в wagon-lit44.

Дэвид распечатал письмо.

— Что будете есть? — спросила мадам. — Есть холодный цыпленок и салат. Или омлет для начала? Баранина, если месье пожелает. Что он будет есть, мадам?

Пока мадам Ороль и Марита разговаривали, Дэвид прочел письмо и, спрятав его в карман, повернулся к хозяйке:

— Как, по-вашему, она держалась спокойно, когда уезжала?

— Возможно, не совсем, месье.

— Она вернется, — сказал Дэвид.

— Да, месье.

— Нужно будет ей помочь.

— Да, месье, — всхлипнула хозяйка, выкладывая на тарелку омлет, и Дэвид обнял ее. — Идите, поговорите с мадам, — сказала она, — а я накрою на стол. Ороль и племянник в городе, у них там дела — флирт пополам с политикой.