И скоро, перед самым Новым годом, я тоже отправлю команды, чтобы сделали контрольные замеры. Тем более, что предполагается достаточно суровая зима. По крайней мере, сейчас уже устойчивая минусовая погода, как неделю длится. Без снега такая температура воспринимается еще хуже.

Однако рассказывать об этом плане я посчитал ненужным, кроме тех, кому предстоит его реализовывать. Абсолютного доверия к Бестужеву-Рюмину или к Черкасскому у меня не было. Да и мало ли, сама Елизавета Петровна кому-нибудь проболтается. Без умысла.

Такие дерзкие операции должны проходить в условиях максимальной секретности. Только так они будут осуществлены.

— Нам предстоит ещё раз рассмотреть вопрос о работе университетов, — после затянувшейся паузы герцог Бирон задал новый вектор работы Государственного Совета.

С докладом выступал уже Антон Ульрих Брауншвейгский. Никто не отменял того, что он был генералом-аншефом русской армии, но вне войны за ним так и закрепилось шефство над университетами. Пока не нашелся другой деятельный куратор.

— … посему я счёл необходимым, чтобы к обучению на факультетах привлекались не только профессора физики и арифметики из Европы и Академии Наук, но ещё и учёные-эмпирики, — заканчивал свой доклад Антон Ульрих.

«Счёл он необходимым»! Ну конечно, когда я подсказал, что Нартов, Ломоносов и те команды, которые у них уже сложились, могут рассказать о практике внедрения новых технологий в промышленность, так Антон уцепился за это. Нехватка профессоров была катастрофической, и нужно было хотя бы закрывать то штатное расписание, которое было составлено по минимуму.

Но это он ещё не знает, что Ломоносов, Виноградов и другие молодые русские учёные придут в университет с такими теориями и с таким знанием, что куда там ранее нетрудоустроенным профессорам из европейских университетов. Они освоили многие теории, что я привнес из будущего. Настает время поражать мировую общественность русскими молодыми гениями.

Ведь тот же самый Ломоносов ухватил многие идеи: и Закон Сохранения энергии, и уже открыл число, которое в иной реальности было названо числом Авогадро. Закон Ома «открыт», оптика изучается.

Так что я почти уверен, что историки будущего назовут этот период взлёта Российской империи как «время молодых». Ведь и канцлер, то есть я, молод, да и многие из тех, кто сейчас работает на благо Отечества, далеко не старики.

Ну, в целом ситуация не настолько радужная, как этого хотелось бы. Есть пробуксовки в открытиях, которые казались мне легкими, но… Тому же самому Ломоносову я объяснил принцип унитарного патрона, и, возможно, даже образец через год или чуть меньше, но появится.

Проблема же состоит даже не в том, чтобы открыть Бертолетову соль, подобрать воспламеняющийся состав для капсюля. В моём понимании проблема заключается в промышленном производстве этого изделия.

В иной реальности Россия шла по проторенной дорожке, чаще всего только лишь копируя уже изобретённое, покупая готовые производственные линии. А наладить и придумать станки, которые штамповали бы патроны, — моих знаний на это не хватает.

Я, конечно, уповаю, что созреют умы у людей, которых я подбираю, чтобы создать все… Да хоть бы и самолет. Но когда это произойдёт, судить сложно. Рассчитываю, что всё-таки мы будем первыми во-многом. По крайней мере, как выглядит патрон, из чего он состоит и как всё это работает — это я знаю наверняка.

Совет закончился. Много разобрали вопросов, в том числе и приняли план стратегического развития. Между прочим, за пять лет собираемся построить Волго-Донский канал, закончить строительства каналов Петербурга… Планов…

— Как ты? — спросил я, когда после Государственного Совета решил посетить Анну Леопольдовну.

Своевольная, нет — ленивая и жалеющая себя — молодая мама полностью открестилась от любых государственных дел и не участвовала в Государственном Совете, несмотря на то, что до сих пор состояла в нём.

— Плохо. Совершила я когда-то ошибку, что отдала тебе Юлю. Вот, маюсь, — сказала Анна Леопольдовна, даже не удосужившись того, чтобы приодеться к моему приходу.

Комната темная, как и царящее тут настроение.

— Так нельзя, Анна. Разве же ты забыла, от чего скоропостижно скончалась твоя тётушка? Вот от этого, — сказал я и указал на гору пирожных, которые стояли на столике рядом с кроватью.

— Единственная отрада в моей жизни, — горько вздохнула Анна.

На самом деле, мне не было её жалко. Каждый вправе решать, как ему прожить жизнь. Но только если это не жизнь матери русского императора. Ни монарх, ни высшие сановники, если они действительно служат Отечеству, не принадлежат себе.

— Анна, ты не можешь вести себя так, — выдержав некоторую паузу, сказал я.

— А кто мне запретит? — с вызовом сказала Анна Леопольдовна.

— Значит так… прекращай только лишь есть и спать. Ради сына своего ты обязана быть на виду. Подумай над тем, что в России не хватает театров, открывай их, а не открывай рот только под пирожные! — строго, будто родитель для этой после родов сильно поплывшей женщины, говорил я. — И я помогу тебе. Ради сына. Если же ты будешь ленивой обузой, то и я окажусь бессилен.

Нет большей мотивации для матери, чем жизнь и здоровье её ребёнка. Оставалось лишь уповать на материнский инстинкт Анны Леопольдовны.

Ведь насколько я знал, она любит Петра Антоновича. Вот и сейчас, хоть сладкие пирожные, но ребёнок рядом с ней, в кроватке-маятнике, которую сконструировали исключительно для русского императора. Правда, через год мебельная фабрика начнёт такие выдавать уже партиями.

— Я тебе не нянька, так что скажу прямо. Убеждён, что ты меня уже немного знаешь, — я сделал паузу, пристально посмотрел на Анну Леопольдовну. — Если ты, Анна, не возьмёшься за ум и не станешь вести себя как мать императора, я добьюсь того, чтобы отобрать у тебя ребёнка. У будущего русского монарха должны быть только правильные примеры.

— Ты не сделаешь этого! — прощебетала Анна и вцепилась когтями в мою руку.

— Ты знаешь, что сделаю, — сказал я, выдёргивая своё запястье из когтей разъярённой матери. — Приведи себя в порядок. Твоё присутствие на Государственном Совете — это залог существования нынешней системы власти. Если народ и дворяне полюбят тебя, то они полюбят и сына твоего.

Ещё некоторое время Анна буравила меня тигриным взглядом, так что даже бывшему главе Тайной канцелярии розыскных дел Андрею Ивановичу Ушакову было бы не под силу так тяжело смотреть. Но что в прошлой жизни, что в этой жизни, нет такого взгляда, от которого я бы стушевался.

Но был кнут — нужно и немного смягчить риторику.

— Пойми, Аня, — сказал я, приобнимая женщину, в которую когда-то был даже влюблён. — Мне надоело разгребать все эти Авгиевы конюшни. Активность твоя и твоего мужа — это залог того, что меньше шальных голов будут думать о смене власти. В конце концов пора тебе соответствовать своему мужу-красавцу.

Последние слова сказал я, улыбаясь. Но при этом не кривил душой. Во-первых, у Антона теперь причёска, которая скрывает его лопоухость, даже если он и не в парике. Во-вторых, он, мотивированный необходимостью привлечь внимание собственной жены, внял моим советам, стал строго питаться для набора массы, при этом постоянно тренируясь среди моих ближних офицеров, иногда и со мной лично.

Это уже не такой хлюпик, каким я его знал ещё полгода назад. Конечно, ещё далеко до красавца, статного, мужественного — такого, как любит избалованная принцесса Анна. Но он явно на пути к этому достижению.

— Я подумаю над твоими словами. Но если бы ты сказал иначе, если бы ты меня обнял и поцеловал, если бы ребёнок был от тебя…

— Нет, Анна, у нас был шанс, но я бы не смог стать твоей игрушкой, которой ты хочешь видеть своего мужа.

— Я хочу видеть рядом с собой другого мужа, такого, как ты, — сказала Анна и подалась вперёд, подставляя свои губы для поцелуя.

Я наклонился к ней, но поцеловал в щёку.

— Нет, Анна, у тебя достойный муж. Он любит тебя. И ваша семейная пара должна быть примером для подражания, а не поводом для насмешек, — сказал я, развернулся и покинул комнату.