Вот и мне было загадкой, почему меня боятся. Нет, не все. Тот же Пётр Шувалов относится ко мне не просто смело, а порой, кажется, вовсе берегов не видит. Спорит по делу и без.

Таким же остаётся и Акинфий Никитич Демидов. Как раньше называл меня панибратски на «ты», так и продолжает, не избавившись от отеческого покровительственного тона. Примерно так же, хотя всё-таки с большим уважением, относится ко мне и Нартов.

То есть те люди, с которыми я начинал, видевшие меня ещё в младших офицерских чинах, во многом продолжают использовать ту модель поведения, с которой начинали со мной общаться. Я этому не противлюсь. Конечно, на официальных приёмах они ведут себя иначе.

Но не боятся — это точно. Иначе с чего бы мне в какой-то момент хватать Демидова за грудки, когда мы обсуждали его участие в новороссийских проектах? Мол, я обязан ему и должен акции продать.

Акинфий уже по большей части живёт не на Урале, а либо в Москве, либо чаще в Петербурге. У меня складывается ощущение, что он боится что-то пропустить и постоянно следит за моими проектами. Следит, но сильно тратиться не спешит.

Вот тоже человек! Я пытался ему объяснить, что его не менее, чем пять миллионов рублей, которые он скопил и не вкладывает, — это всего лишь лежащие деньги. Но он не хочет сдавать их в банк, чтобы иметь возможность влить средства в русскую экономику.

И при этом обижается, что я не пригласил его полновесным партнёром в луганские дела. А я не хотел, чтобы мне хоть кто-то бил по рукам, указывая, что раз он вложил большие деньги, то имеет право принимать решения относительно того, как будут строиться заводы, дома для людей и прочее.

Нет, Демидов — может быть еще только Еропкин — и вот кроме них никто не понимает и не видит, что в Новороссии сейчас строятся не просто промышленные объекты. Здесь строится новая жизнь.

Несмотря на закостенелость русского мышления в целом, когда помещики не хотят ничего реально менять, в действительности было немало тех, кто стремился создать новый мир, идеальное поместье, имея собственное представление о том, что такое хорошо и что такое плохо.

И вот такими Луганском, Николаевом, Одессой я хочу подтолкнуть к более прогрессивным мыслям о хорошем и плохом, о справедливом обществе.

Вот вам примеры, господа хорошие! Если у вас хватает средств на реализацию каких-то своих завиральных идей, если хотите осчастливить людей — рискуйте! Постройте добротное жильё, дайте работу людям, но оплачиваемую, поставьте завод, пусть небольшой, но такой, который станет финансовым локомотивом для любого хозяйства.

Луганск.

19 июля 1742 год

— Мне нужен такой город! — заявила мне Юля.

Я вот как стоял, та и плюхнулся в кресло. Как в той сказке, когда хочу быть владычицей морской?

— Юля, оставь строительство городов все же мне, — сказал я. — Ты понимаешь, сколько стоил Луганск? И траты еще продолжаются. Пока производства не могут профинансировать текущее положение дел, не то, чтобы окупить.

— Понимаю, но я хочу… Пойми же ты, — Юля подошла и села мне на колени. — Строительство же — это то, что точно останется после нас. И я хочу, чтобы меня не только вспоминали, как первую женщину министра, но и как ту, кто построил город. Где он будет?

— А деньги? — усмехнулся я.

— А сколько у нас сейчас есть? Миллиона четыре будет? — спросила Юля.

— Ты насколько не знаешь состояние наших дел? — усмехнулся я. — У нас и миллиона нет. Все вкладываю в дела и вот… В Луганск в частности.

— Так нынче же вкладывать не будешь! Вот… Где мне строить свой город? — у жены была своя логика.

— Любимая, ну хочешь… Да что угодно. Но не город. Там же люди должны жить! С людьми не играются, — сказал я, понимая, что

— Так ты уверен, что у меня ничего не получится и я не смогу построить пусть не такой большой город, пусть в разы меньше, но всё-таки похожий на этот? — что моя супруга вновь показывает свой строптивый характер.

Нет, мы договорились не ссориться из-за той энергетики, что в ней всё ещё присутствует. Есть такая чертовщинка и конфликтность у Юлианы Магнусовны в девичестве Менгден. Но Юлия из тех женщин, которые сидеть спокойно не умеют. В какой-то момент она растворялась во мне, потом в детях.

А сейчас её бойкий нрав, словно бы соответствующий полученной фамилии, Норов, рвался наружу. И даже быть министершей ей, видимо, уже мало. Хочет бросить мне вызов? А это даже интересно. И денег не жалко.

— Дерзай. Кривой Рог останется в моих проектах, а тебе надлежит построить свой городок по примеру Луганска. И пусть он будет называться Елизаветград… ну или Днепропетровск, — задорно сказал я. — Место для города укажу.

— Ну уж нет, называть свой город именем твоей любовницы…

— Да, когда это было!

— Было!

— Так что? Вызов принимаешь? Или уже не хочешь? — сказал я, перехватывая руку жены и усаживая её себе на колени.

— При великом человеке мне не пристало оставаться лишь твоей тенью. Конечно, принимаю вызов! — последние слова Юля почти выкрикнула.

— Если так, повторюсь — делай! — сказал я.

Мы посмотрели друг другу в глаза, и страсть, что прямо сейчас разгоралась в пламя, охватила нас. Я стал жадно целовать жену, развязывать шнурки на её платье…

— К чёрту! Мы можем позволить себе платье! — сказал я и начал, словно маньяк, разрывать его.

Юля смеялась. А я уже ножом резал на лоскуты, которые не желали сдаваться, предоставлять мне свободный доступ к телу.

— Платье мы уж точно можем себе позволить! — весело повторяла Юля, начиная помогать мне избавлять ее от одежды.

Скоро жена была бережно уложена на стол, с которого небрежно были скинуты столовые приборы. Мы смотрели друг другу в глаза. Такой магии я не испытывал никогда, разве что со своей женой.

В какой-то момент я подумал, что от наших телодвижений стол сейчас сложится. Но он всё-таки выстоял.

А потом, когда я уже нежно поглаживал тело жены, она рассмеялась ещё сильнее.

— И как мне теперь в спальню идти? Ты же разорвал даже ночную рубаху! — смеялась она.

Я почесал затылок и виновато улыбнулся.

— Да… неловкая ситуация, — признал я.

— Да брось ты! Что может быть неловкого в таком счастье? — сказала Юля, опёрлась руками о стол, приподнялась и крепко обняла меня.

Так мы и стояли ещё какое-то время — обнажённые, обнявшись, наслаждаясь единением. А сколько именно — кто ж знает? Счастливые часов не наблюдают.

Потом Юля разомкнула объятия, встала и нахмурила бровки.

— Ну мы же можем себе позволить? — с этими словами и счастливой улыбкой она дёрнула за скатерть, опрокидывая фарфор и стекло.

Потом взяла эту скатерть и стала завязывать её на себе, словно тунику.

— Пойдём продолжим в кровати? — спросил я.

— Всенепременно, мой великий светлейший князь-канцлер. Только нужно нянькам дать распоряжения по детям, — сказала Юля и в таком виде, гордо подняв подбородок, резко вышла из столовой Луганского градоначальника.

Под дверью скопилась прислуга. Как только мы появились в дверном проёме, любопытные дамочки, а также пара мужиков, прыснули в разные стороны.

Наверняка слушали наши сладострастные крики и вздохи. Но ничего — дамочки нагуляли аппетит и теперь наверняка устроят своё «столование». Я знал, что мои охранники, те, кто не стоит сейчас на дежурстве, ещё те сердцееды. Пусть у всех будет своё счастье.

Родятся дети? Так если надо, и государство воспитает. И отнюдь не без любви. Благо нынешней России это по силам.

У меня есть своего рода маркер, с помощью которого я определяю, хорошо ли мне в определённом месте или же не очень. Это — насколько мне хочется вставать с кровати.