Поздно. Вскипевшее море перевернуло яхту, ломая мачту, круша каюту и пережевывая палубу. Оглушенный под водой ударом волны, редактор с возмущением отметил тот факт, что тонет, и погрузился во тьму морской глубины.

На берегу толпа загулявшихся зевак и портовых служащих, открыв рты, смотрела на невероятную катастрофу. В довершение всего яхта взорвалась, и теперь на поверхности воды пылал расплывающийся костер.

В толпе была и девушка в одежде разносчика пиццы. Она смотрела не на море, а на одинокий листок распечатки, который ночной бриз гнал вдоль набережной.

Ни девушка, ни другие не заметили, как в небе над пламенем промелькнула тень.

Где-то на краю света, над заснеженной пустыней и скалами, над холодными озерами, к фантастическому пику приближался огромный черный силуэт. Заходящее солнце безуспешно пыталось раскрасить его в бледно-золотой цвет своими лучами, потому что силуэт поднимался все выше и выше, к одинокому окошку башни, на самой вершине пика, что граничит с пустым эфиром.

Силуэт принадлежал дракону, башня — конечно же, магу; как и должно быть.

Подмигнув звездам, дракон воспарил над зубчатой башней и плавно спикировал на ее черную поверхность. В момент касания он рассыпался в снежную пыль, которая закружилась, собралась воедино и воплотилась в человека, стоящего на одном колене. Кончиками пальцев он касался ледяной поверхности площадки. Он поднял голову. Глаза его были изумрудными, с вертикальными зрачками, но быстро затуманились и превратились в обычные, серые.

Пригладив черные волосы, человек встал и поправил свой костюм, сбив с него кристаллики соли.

— Оникс, — сказал он, оглянувшись. — Да.

И, не обращая больше никакого внимания ни на ужасающий холод, ни на далекие облака внизу, он твердым шагом направился к зияющему проему в центре площадки.

Когда человек, который был драконом, вошел в ярко освещенную залу, беловолосый маг был застигнут врасплох. Он вскочил с мягкого кресла и в ужасе отступил назад.

Дракон, не обращая на него внимания, оглядывался.

В южной стене залы было фантастически красивое окно — покрытое морозной гравировкой с утонченным мастерством какого-нибудь эльфа, именно оно и светилось над облаками. Стены были выложены драгоценными камнями: поэзия из рубинов и алмазных звезд, черного агата и бирюзы. Все это великолепие не кричало, а обладало плавной гармонией, которую подчеркивали чудные резные изделия из слоновой кости и дерева, вазы из прекрасного хрусталя, и на пушистом ковре — чудесный столик из черного дерева, что стоял как раз около кресла и мага. В центре залы журчал мраморный фонтан.

Одобрительно и грациозно кивнув, дракон подошел к магу и сел в другое кресло у черного столика. Маг все еще стоял как столб.

— Я очень любил “Принцессу”, — промолвил дракон. — И мне нравится вон тот алмаз.

— Н-н-но…

Дракон одним движением брови указал на предательски белеющую распечатку, что лежала на столике. Среди всего этого сказочного великолепия она выглядела странновато.

Маг издал странный звук, что-то вроде смешка пополам со всхлипом, и подал дракону алмаз. Затем сел в свое кресло.

Полюбовавшись камнем, дракон положил его в карман и вытянул ноги:

— Замок мне понравился. Но очень уж холодное место вы выбрали.

Уже пришедший в себя маг понял намек с полуслова и щелкнул пальцами. На столике появились два хрустальных кубка и запыленная бутылка, запечатанная сургучом. Дракон снова кивнул, на этот раз благодарно, и взял наполненный кубок. Попробовав вино, он улыбнулся, достал сигару:

— Если вы не против.

Его собеседник покачал головой. Ответом были еще одна улыбка и струя пламени, которую дракон выдохнул на кончик сигары. Пыхнув дымом, он неспешно продолжил:

— Книга, конечно, не так уж и плоха. Но вы очень несдержанно реагируете на критику. Практически нарушаете правила игры. Кстати, я угадал насчет Кадата?

— Да. Лавкрафт — один из моих любимых писателей. Извините.

— О, инцидент уже исчерпан. Вы не пробовали писать фантастику футуристическую? Или даже киберпанк? Общество уже, к счастью, объелось магическими и волшебными вещами. В этом есть своя прелесть.

— Ну, знаете… Киберпанк… Если я всю жизнь купаюсь в магии, как я могу писать про нанотехнологические галлюцинации?

— Почему же. Есть примеры.

— Извините, — перебил осмелевший маг. — А о каких правилах игры вы говорили?

Дракон помолчал, отдавая все свое внимание вину и сигаре. Потом вздохнул:

— Конечно же. Вы еще молоды, и совсем недавно… Позвольте спросить вас, почему вы, обладая всем этим, — он повел рукой, — попросту не купили себе собственное издательство и не выпустили книгу сами?

— Это было бы как-то нечестно. Неинтересно.

— Вот именно. Когда мы, много веков назад начали игру, мы уговорились соблюдать правила. Не жульничать. И не пользоваться нечестными приемами, потому что так будет неинтересно.

— Какую игру? Как она называется?

— А никак. Скажем, “Мир во власти людей”. Как угодно. По-моему, весьма необычно и забавно получилось. Особенно последние три века. И к тому же никто не лезет в наши дела.

Ошарашенный маг во все глаза смотрел на довольного дракона:

— И… много вас?

— Нас, — поправил тот. — Как вам сказать…

Ответ дракона был прерван легким сквозняком, который мгновенно превратился в небольшой вихрь около столика. Несколько листков многострадальной распечатки были втянуты в воронку вихря, затем тот сформировался в человеческие очертания, и перед столиком появилась девушка с коробкой пиццы в руках. Она сердито посмотрела на мага и сказала:

— Знаете, это безобразие. Позвонили и ушли из квартиры. Я бегаю за вами весь день. Вот ваш заказ, и я не удивлюсь, если она остыла.

— О, Лорд! — она заметила дракона. — Вы сегодня были не очень-то вежливы.

…Где-то над скалистой снежной пустыней, на краю света, в замке на вершине невероятного пика, что вровень с пустым эфиром, три странных создания смотрели на неуместную коробку пиццы на столике черного дерева.

Затем один из них вздохнул и материализовал нож:

— Что ж, если она без анчоусов…

©Иван Матвеев, 2005

Он же вот, понимаешь, он же так это делает, что просто смотришь и думаешь: боже мой. Ага, так вот прямо и думаешь. Потому что он делает такое лицо, господи, да, ну что ты меня поправляешь, морду, ну, делает же — значит, лицо. Он говорит без слов: гады, сволочи, муки мои неземные, движения души моей в профанацию превращать, что же вы мне подсунули, а. А потом, убедившись, что ты смотришь, оборачивается к ней и оглядывает ее всю, с деланным равнодушием, мол, ну-ну, и вот с этой, да? И к тебе снова: видишь, на какие жертвы идти приходится, видишь, как мучаюсь, как же ты можешь — с ней же мне предлагается жить долго и счастливо, любить ее нежно и страстно, а она же некрасивая, немилая, неграциозная, неинтересная, не-жи-ва-я, понимаешь ты или нет? А потом он вздыхает, мол, чего уж, ладно, а вдруг, ну не могу же я больше так, издает возглас, исполненный страданий, прижимает ее к полу и начинает процесс. Она легкая, поэтому они делают два-три круга по комнате, медленно, в полном молчании. Он сначала с отвращением как-то, а потом ничего, нежно, увлеченно — вроде так и надо. А потом все заканчивается. Он отупело слезает с нее, облизывается машинально и падает на бок. И лежит так минут пятнадцать, в полном обалдении. Потом уходит спать. А потом все начинается снова: мучения, вопли, взгляды вокруг, полные укора, интерес (а вдруг?), чувства, секс, обалдение, сон, пустота…

Вам это ничего не напоминает, нет?

Вот и мне нет, вот и мне.

©Ольга Морозова, 2005

“Угу”, — скажет она и вопьется теплыми губами в рыжий кончик и станет втягивать его в рот, помогая себе зубами.