Невозможно представить себе мой вид. От кожаной куртки остались одни клочья, брюки превратились в костюм «а ля Тарзан». В одну ногу мне впился колышек, из другой торчал сук, а спина — сплошные шипы.

— Да, это было прекрасно! — восхищался Эди.

— Действительно, — согласился я.

Моя спина была похожа на ежа, и вообще у меня был вид фронтовика, у ног которого разорвалась граната. Я обработал тело составом из антибиотиков, и мы поспешили в лагерь. Извлечение колючек из тела — это неимоверно трудная работа. Колючка акации — это твердая серебристая игла длиной от двух до пяти сантиметров, которая может проколоть даже шину автомобиля. У Эди были два помощника, которые с утра до вечера занимались только одной работой — клеили камеры и шины.

Теперь Эди вместе со своими помощниками вытягивал колючки из моего тела. Я приготовил им пинцет, чистый спирт и все остальное, необходимое для дезинфицирования. Но спустя два часа я послал к черту всю эту гигиену. Эди вытягивал колючки своим способом, а его помощники с большим удовольствием отправились клеить шины.

— Боже мой, Эди, долго еще это будет продолжаться? — простонал я в полном изнеможении.

— Ой, ой, — замахал ножом Эди. — Это еще только начало.

Колышек и сучок мы вытащили из ног довольно легко. Но эти колючки! Очередную колючку, которую Эди удавалось вытянуть, он торжественно клал на стол и долго в деталях описывал мне ход операции, затем снова принимался за работу. Когда колючек набралось штук тридцать, Эди отложил в сторону нож и глубоко вздохнул. Я сделал то же самое и спросил его: «Все?».

— Нет, бвана, у тебя еще много колючек.

Он описал в воздухе полукруг, что означало — у меня еще целая гора колючек, а потом сказал, что на сегодня хватит. Колючки, которые глубоко вошли в тело, следует так оставить, чтобы рана загноилась, — потом их будет легко вытянуть. Кажется, это самый лучший способ, и он был прав. Черного жирафа я привез в Чехословакию. Он стал, правда, более кротким, но характер — тот же. Я смотрю на него с восхищением и всякий раз думаю: «Ты боролся мужественно. И здорово мне от тебя досталось…».

Мы разбили лагерь на берегу реки Грик, которая была границей между территориями, на которых жили два племени — себеи и карамоджа. Эта речка, как вы увидите из дальнейшего рассказа, была своего рода «линией фронта», которая разделяла два совершенно разных мира. Чтобы набрать рабочих, мы зашли в ближайшую африканскую деревню и в маленьком грязном магазинчике, который ничем не отличался от других хижин, объявили, что нам нужны люди. Уже на следующий день в нашем лагере царило оживление. Пришло огромное количество людей из самых различных племен и из самых отдаленных районов. У меня просто в голове не укладывалось, как эта новость могла так быстро разнестись.

Набор наших будущих помощников я возложил на Эди, с которым познакомился еще во время своей прошлой экспедиции. Брань, спор и яростная торговля продолжались несколько дней, пока нам, наконец, не удалось укомплектовать нашу группу — она состояла из представителей племен себеи, бугисов, суков и кикуйю.

В дальнейшем мне было интересно наблюдать, как отдельные члены племени держались вместе, таким сильным было у них чувство принадлежности к своему племени. Они вместе жили, вместе готовили себе еду. Мелкие конфликты они разрешали между собой сами, как это бывает в больших семьях. Но если дело доходило до серьезного конфликта, то каждый член племени яростно отстаивал своего собрата независимо от того, прав он или нет.

Насколько они преданы своему племени, продемонстрировал мне сам Эди — руководитель наших африканских помощников. Эди был из Кении, из племени кикуйю, его слово в лагере было решающим. За три недели Эди уволил большую часть туземцев, происходящих из племени себеи, а вместо них взял членов своего племени, которые пришли к нему из самой Кении. Он дал им работу оплачиваемую лучше всех и во всем был на их стороне. Я в это вмешиваться не хотел. В нашем лагере, на этом маленьком кусочке территории Уганды, говорили на самых различных языках. Каждое племя имело свой язык. Можете себе представить, что было бы в нашей стране, если бы в каждом районе был совершенно иной язык, иные обычаи и образ жизни. Вот бы было дело! Но в нашем лагере был полный порядок. Африканцы между собой договаривались на языке суахили. В Восточной Африке каждый ребенок свои первые слова говорит на двух языках — на языке своего племени и на суахили. Исключение составляют масаи и карамоджа — они признают только свой язык. А если кто-нибудь из них выучит несколько слов на языке суахили, то это будет такая же редкость, как у нас в стране, например, человек, говорящий по-китайски.

Наш лагерь находился, как я уже говорил, на «линии фронта» — между себеи и карамоджа происходили постоянные конфликты и столкновения. Я расскажу вам немного об этих племенах.

Себеи не кочуют со скотом, как это делают карамоджа. Они живут оседло в своих небольших селениях и обрабатывают маленькие поля. Скот пасется в общем стаде, но каждый из них прекрасно знает своих коров, овец, коз и тщательно охраняет свою частную собственность. Себеи быстро приобщаются к цивилизации, они уже не носят первобытной одежды, восхищаются европейской манерой одеваться, особенно обожают майки и трусы. Дети ходят в школу в одноцветной одежде, сшитой из дешевой ткани. Каждая школа имеет свой цвет и свой фасон одежды. Плата за обучение тоже разная. Однако большинство детей в школу не ходит, потому что у родителей нет денег на вступительный взнос и на покупку предписанной одежды. Себеи отличаются от карамоджа и характером. Они благодушны, целыми днями просиживают у своих хижин, пьют домашний банановый самогон — вараги, и всегда им есть о чем поговорить. Обычно они говорят все сразу, но это им нисколько не мешает понимать друг друга.

Долгое время для меня оставался загадкой их обычай, связанный с погребением умерших. Обычай карамоджа я знал — вечером они относят покойника от хижины, примерно на триста метров в западном направлении, и там оставляют его на съедение диким зверям. Не раз во время охоты мне попадались черепа и кости карамоджа.

Себеи поступают совершенно иначе. В этом я убедился сам. Однажды африканцы нашли вблизи нашего лагеря на берегу реки Грик мертвую женщину. Она была из деревни Нгее, которая находилась в каких-нибудь ста метрах от нас. Муж, дети, друзья и знакомые громко оплакивали покойницу. Они внесли ее в хижину, и там она лежала несколько дней. Примерно на пятый день родственники и знакомые вышли из хижины и неподалеку от нее начали рыть могилу. Каждый должен был вырыть часть этой могилы. Женщину похоронили в той же одежде, в которой она умерла. По-видимому, себеи не переодевают покойников в парадную одежду.

Громкий плач и причитания по умершей продолжались еще и потом, примерно шесть недель. Должен признаться, что меня это ужасно угнетало. Плач меня преследовал повсюду, даже во сне… Оплакивание начиналось всегда за час до восхода солнца и за час до его захода.

Карамоджа — гордые, неприступные, отвергают цивилизацию и продолжают жить так, как и сотни лет назад. Работают у них только женщины и дети. Как только мальчик подрастает, с него снимают обязанности работника, и он становится гордым воином. Карамоджа имеют свои собственные школы, в которых, однако, обучают только военному искусству. Каждый воин имеет два копья, два ножа и боевой щит. В гости они ходят без оружия, только с палкой. В одной руке они несут скамейку, а в другой — тыкву, наполненную молоком и кровью. Карамоджа — смелые и сильные, они не боятся ходить ночью в буш и проводить там долгие часы. Для них нет никаких законов, за исключением своих собственных, они не признают президента Уганды и его правительство. Себя они считают богом избранным народом, абсолютно независимым, который никому и ни в чем не позволит себя ограничивать. Карамоджа не признают частной собственности, все у них общее.