Затаки подозрительно уставился на него:

– Какой еще можно от…

– Пожалуйста, извините меня, господин, – спокойно, с мрачным достоинством прервал его старый самурай, вновь переводя разговор на конфиденциальную основу, – извините, но господин Торанага совершенно правильно предлагает такой вариант. Вы дали ему возможность принять важное решение, это решение в свитках отсутствует. Это честно и достойно, что он требует время на обдумывание, и это время ему нужно дать.

Затаки поднял второй свиток и заткнул его в рукав.

– Очень хорошо. Я согласен. Господин Торанага, пожалуйста, извините меня за грубость. И последнее, пожалуйста, скажите мне, где господин Касиги Ябу? У меня есть послание и для него. Для него только одно.

– Я пришлю его вам.

Сокол сложил крылья, упал из вечернего неба и врезался в летящего голубя, пустив по ветру клубок его перьев, потом схватил его когтями и потащил к земле, все еще падая как камень, пока в нескольких футах от земли не выпустил уже мертвую добычу. Он сумел-таки мастерски опуститься на землю. «Ек-ек-ек-екккк!» – пронзительно кричал сокол, гордо ероша перья на шее, когти в экстазе победы терзали голубиную голову.

Подскакал Торанага с Нагой в качестве конюшего. Дайме тут же спрыгнул с лошади и осторожно позвал птицу к себе на руку. Птица послушно уселась ему на перчатку. И сразу же была вознаграждена кусочком мяса от предыдущей добычи. Он натянул на нее колпачок, закрепив ремни зубами. Нага поднял голубя и положил его в наполовину заполненный мешок для дичи, который висел на отцовском седле, потом повернулся и поманил к себе загонщиков и телохранителей.

Торанага снова сел в седло, сокол удобно устроился у него на перчатке, удерживаемый тонкими кожаными путами на ногах. Дайме взглянул в небо, определяя, сколько еще осталось светлого времени.

В самом конце дня сквозь тучи пробилось солнце, и теперь в долине, при быстро уходящем свете дня, когда солнце было полускрыто хребтом гор, была приятная прохлада. Облака тянулись на север, подгоняемые ветром, проплывая над горными пиками и окутывая большинство из них. На этой высоте, в глубине суши, воздух был чистый и сладкий.

– Завтра будет хороший день, Нага-сан. Я думаю, облаков не будет. Наверное, я поохочусь на рассвете.

– Да, отец, – Нага следил за ним, недоумевая, как всегда боясь задать вопросы и все-таки желая все знать. Он не мог понять, как его отец может так самозабвенно отключиться от этой ужасной встречи. Раскланявшись с Затаки, как положено, он сразу же послал за птицами, загонщиками и охраной и отправил их в холмы рядом с лесом, что казалось Наге неестественным проявлением самоконтроля. От одной мысли о Затаки по телу Наги поползли мурашки, он знал, что старый советник был прав: если бы хоть несколько фраз из разговора были подслушаны, самураям следовало бы броситься защищать честь своих господ. Если бы не угроза, которая нависла над головой его любимой бабушки, он бы сам бросился на Затаки. «Я полагаю, вот почему мой отец то, что он есть и где он есть», – подумал он.

Его глаза заметили всадников, выбирающихся из леса ниже по склону и галопом несущихся к ним через отроги холмов. На фоне темно-зеленого леса река казалась извилистой черной лентой. Свет в гостиницах напоминал светлячков.

– Отец!

– Что? Ах, да, я теперь тоже увидел. Кто это?

– Ябу-сан, Оми-сан и… восемь охранников.

– Твои глаза лучше моих. Ну вот, теперь и я узнаю.

Нага сказал, не подумав:

– Мне не следовало позволять Ябу-сану одному идти к Затаки без… – он остановился, стал запинаться, – отец, простите меня.

– Почему тебе не следовало посылать Ябу-сана одного?

Нага проклял себя за болтливость и спасовал:

– Пожалуйста, извините меня, потому что теперь я никогда не узнаю, какой секретный разговор они вели. Мне следовало держать их порознь. Я не доверяю ему.

– Если Ябу-сан и Затаки-сан планируют измену за моей спиной, они сделают это независимо от того, пошлю я свидетеля или нет. Иногда мудрее дать добыче дополнительную свободу – совсем как при ловле рыбы, да?

– Да, пожалуйста, извини меня.

Торанага подумал, что его сын ничего не понял и никогда не поймет, он всегда останется ястребом, бросающимся на врага, быстрым, беспощадным и смертоносным.

– Я рад, что ты понял, сын мой, – сказал он, чтобы подбодрить его, зная о его хороших качествах и ценя их. – Ты хороший сын, – добавил он, подразумевая это.

– Спасибо, отец, – сказал Нага, наполнившись гордостью от такого редкого комплимента. – Я только надеюсь, что ты простишь мои глупости и научишь меня, как лучше служить тебе.

– Ты не глупый. – «Ябу глупый», – чуть не добавил Торанага. – Чем меньше людей знают, тем лучше, и нет необходимости напрягать твой ум, Нага. Ты молод – мой самый младший, не считая твоего единокровного брата, Тадатеру. Сколько же ему? Ах, семь, да, ему семь лет.

Некоторое время он смотрел на приближающихся всадников.

– Как твоя мать, Нага?

– Как всегда, самая счастливая госпожа в мире. Она все еще позволяет мне видеть себя только раз в год. Ты не можешь убедить ее изменить это решение?

– Нет, – сказал Торанага, – она никогда его не изменит. Торанага всегда чувствовал приятную теплоту в теле, когда думал о Чано-Тсубоне, своей восьмой официальной наложнице, матери Наги. Он смеялся про себя, когда вспоминал ее простонародный юмор, ямочки на щеках, нахальный зад, то, как она извивалась, и ее энтузиазм в постели.

Она была вдовой фермера из-под Эдо, увлекшей его двадцать лет назад, и оставалась с ним три года, потом попросила разрешения вернуться на землю. Он позволил ей уйти. Теперь она жила на богатой ферме около тех мест, где и родилась, – толстая и довольная величественная буддийская монахиня, почитаемая всеми и ни от кого не зависящая. Один раз за все время он навестил ее, и они, как старые друзья, весело хохотали без всякой причины.

– О, она хорошая женщина, – сказал Торанага.

Ябу и Оми подъехали и спешились. В десяти шагах они остановились и поклонились.

– Он дал мне свиток, – сказал Ябу, взбешенный, размахивая им: – «… Мы предлагаем вам сегодня же выехать из Идзу в Осаку и явиться в Осакский замок для аудиенции, или все ваши земли будут конфискованы, а вы соответственно объявлены вне закона». Он смял свиток в кулаке и бросил его на землю, – Сегодня!

– Тогда вам лучше сразу же и выезжать, – сказал Торанага, нехорошо радуясь при виде глупости и бешенства Ябу.

– Господин, я прошу вас, – поспешно начал Оми, униженно падая на колени, – господин Ябу ваш преданный вассал, и я прошу вас покорнейше не смеяться над ним. Простите, что я так груб, но господин Затаки… Простите меня за грубость.

– Ябу-сан, пожалуйста, извините меня за это замечание, – оно только из доброго расположения к вам, – сказал Торанага, ругая себя за оплошность. – Нам всем следует иметь чувство юмора, когда речь идет о таких посланиях, правда? – Он подозвал своего сокольничего, передал ему птицу, отпустил его и загонщиков. Потом он сделал знак самураям, кроме Наги, уйти за пределы слышимости, сел на корточки и сделал им знак сделать так же.

– Может быть, вам лучше рассказать мне все, что случилось.

Ябу сказал:

– Рассказывать почти нечего. Я пошел к нему. Он принял меня с минимумом вежливости. Сначала были «приветствия» от господина Ишидо и прямые приглашения вступить в союз с ним, планируя немедленное ваше убийство и убийство всех самураев Торанага в Идзу. Конечно, я отказался его слушать и сразу же, сразу – без самого минимального ритуала вежливости – он протянул мне это! – Его палец воинственно ткнулся в сторону свитка. – Если бы я не имел вашего прямого приказа, защищающего его, я бы тут же разрубил его на куски! Я требую, чтобы вы отменили этот приказ. Я не могу жить с таким позором. Я должен отомстить!

– Это все, что произошло?

– Разве этого недостаточно?

Торанага пропустил мимо ушей грубость Ябу и сердито посмотрел на Оми: