— Питаю, и все.

— А он как будто чрезвычайно тобой восхищается.

— Да?

— Все время заговаривает о тебе — спрашивает, какой ты была в детстве, так ли причесывалась или по-другому и еще всякую всячину.

— А!

— Я бы предпочел, чтобы ты относилась к нему помягче. Мне бы хотелось встречаться с ним и в нерабочие часы. Я нахожу его очень приятным юношей, а редакции он крайне полезен. Избавил меня от странички Тетушки Исобель. Помнишь, как я ненавидел ее писать?

— И это все, что он делает? Мистер Ренн весело усмехнулся.

— Отнюдь, отнюдь, — сказал он с улыбкой.

— Чему ты смеешься?

— Я вспомнил, — объяснил мистер Ренн, — вчерашний случай. Ко мне явилась Корделия Блэр с одной из своих обычных претензий…

— Только не это! — сказала Кей с сочувствием. Она знала, как донимают ее дядю авторы женского пола, являющиеся в редакцию «Домашнего спутника» Пайка со своими обидами; и из всех этих даровитых созданий мисс Корделия Блэр внушала ему наибольший ужас. — Что случилось теперь?

— Оказывается, иллюстратор «Пылающих сердец» нарисовал Лесли Мордайка в смокинге, а не во фраке.

— Почему ты не ставишь этих баб на место, когда они начинают тебя допекать? Ты не должен быть с ними таким обходительным.

— Ничего не могу поделать, дорогая, — жалобно сказал мистер Ренн. — Не знаю почему, но достаточно одного вида чем-то расстроенной дамы-романистки, и у меня душа уходит в пятки. Иногда я жалею, что не я редактор «Милых крошек» или «Наших пернатых друзей». Не думаю, чтобы к Мейсону врывались возмущенные детишки или негодующие канарейки — к Мортимеру… Но я хотел тебе рассказать… Когда я услышал ее голос в приемной, то быстро ознакомил с фактами молодого Шоттера, и он благороднейшим образом вызвался пойти туда и успокоить ее.

— Не представляю себе, как он мог бы кого-нибудь успокоить.

— Ну, на мисс Блэр он, во всяком случае, повлиял самым поразительным образом. Заглянул в кабинет через десять минут и сообщил, что все улажено и она удалилась в прекрасном настроении.

— А он рассказал, как ему это удалось?

— Нет. — У мистера Ренна вырвался еще -один веселый смешок. — Кей, это невозможно… ты же не воображаешь… ты же не думаешь, что он, невзирая на краткость их знакомства, поцеловал ее, а?

— Я бы сказала, что это вполне вероятно.

— Ну, должен признать…

— Не смейся этим жутким, людоедским смехом, дядя!

— Ничего не могу с собой поделать. Я ничего видеть не мог, ты же понимаешь. Я ведь был в кабинете, но слышал вполне определенные звуки, которые позволяют заключить…

Мистер Ренн умолк. Вновь до его ушей донесся дальний мелодичный перезвон. Но теперь воздействие было отнюдь не успокоительным. Мистер Ренн превратился в клубок лихорадочной энергии. Метался по комнате, схватил шляпу, уронил ее, подобрал, уронил портфель, поднял портфель и уронил палку. К тому времени, когда он вылетел из дверей со шляпой на голове, портфелем в руке и с палкой, свисающей с локтя, могло показаться, что по «Сан-Рафаэлю» пронесся смерч, и Кей, проводив его, вышла в сад, чтобы немного прийти в себя.

Утро было солнечным, приятным, и она направилась к своему любимому местечку в тени ветвей могучего дерева, простиравшего их над краем лужайки, — благородного дерева, такого раскидистого, как то, что некогда укрывало деревенского кузнеца. Строго говоря, оно принадлежало «Мон-Репо», ибо его корни находились в земле этого владения, но его ветви тянулись далеко над изгородью, а потому «Сан-Рафаэль», вопреки всякой справедливости, что так часто случается в делах человеческих, бесцеремонно пользовался всеми благами его тени.

Кей села там и, пока легкий ветерок поигрывал ее волосами, предалась размышлениям.

Она чувствовала себя тревожно, неуверенно и — что с ней случалось редко — впала в уныние. Она уже давно выдрессировала себя не тосковать по исчезнувшей роскоши Мидуэйза, но когда тоска ее одолевала, случалось это всегда в утренние часы. Хотя она почти с полным успехом приспособилась к условиям жизни в «Сан-Рафаэле», у нее не всегда доставало на это сил после пригородного завтрака.

В Мидуэйзе утренний прием пищи был так нетороплив, так упорядочен, так обилен, так проникнут всем, что делает загородную жизнь богатых людей столь восхитительной! Трапеза журчащих голосов и шуршания газет, солнечных лучей, сверкающих на столовом серебре летом, огня, весело пылающего в каминах зимой, — вольная трапеза, дышащая достоинством и комфортом. Завтрак в «Сан-Рафаэле» был практически животным поглощением еды и каждое утро с новой силой действовал ей на нервы.

Ветерок продолжал поигрывать ее волосами. В траве прыгали пичужки. Кто-то дальше по дороге уютно жужжал газонокосилкой. Мало-помалу ощущение, что ее толкала и встряхивала какая-то грубая сила, начало оставлять Кей, и она почти уже достигла стадии, на которой, восстановив связь со своим чувством юмора, могла бы оценить забавную сторону недавней суматохи, как вдруг где-то между землей и небом раздался голос.

— Уу-уу! — произнес голос.

Кей изумилась. Не будучи орнитологом, она тем не менее достаточно изучила мелодии тех наших пернатых друзей, которые навещали сад «Сан-Рафаэля», но из них никто не подвывал.

— Я тебя вижу, — нежно продолжал голос. — Как твоя бедненькая головка, дуся?

И тут наконец тайна открылась. Кей подняла глаза и узрела на суку почти прямо у себя над головой тощего жилистого мужчину довольно злодейского облика, чья от природы малосимпатичная физиономия теперь была еще и обезображена игриво-сентиментальной улыбочкой. Долгое мгновение этот субъект пялился на нее, а она смотрела на него. Затем, почти извиняющимся образом охнув, он пробрался назад по суку, как человекообразная обезьяна, спрыгнул на землю по ту сторону изгороди и, залившись румянцем, прогалопировал через сад «Мон-Репо».

Кей вскочила. Она было совсем пришла в безмятежное настроение, но теперь в ней клокотала новая ярость. Мало того, что отщепенцы вроде Сэма Шоттера поселяются дверь в дверь с ней. Мало того, что они допекают ее дядю, чрезвычайно занятого человека, дурацкими вопросами, какой она была в детстве и причесывалась ли когда-нибудь по-другому. Но когда их мерзкие служители доходят до того, что влезают на деревья и чирикают на нее сверху, это, по ее мнению, переходило все границы терпения, какого можно требовать от девушки с характером.

Она вернулась в дом, вся кипя, а когда вошла в прихожую, зазвенел звонок парадной двери.

Собственно говоря, когда в парадную дверь «Сан-Рафаэля» звонили, открывать ее полагалось Клэр Липпет, но Клэр наверху убирала спальни. Кей стремительно пересекла прихожую, повернула ручку и увидела перед собой молодую женщину впечатляющей наружности, облаченную в великолепный наряд и увенчанную шляпой с пером райской птицы, слишком, слишком для нее изысканной — настолько, что при виде ее Кей испытала самую обыкновенную и недостойную зависть. Именно такой шляпой обзавелась бы она сама, будь ей это по карману, и ее присутствие на крашеных волосах другой укрепило предубеждение, которое незамедлительно внушили ей лицо и глаза этой другой.

— Тут живет типчик по фамилии Шоттер? — спросила посетительница, а затем с выражением актрисы, сбившейся с роли, произнесла со сверхъестественной утонченностью: — Могу ли я увидеть мистера Шоттера, с вашего разрешения?

— Мистер Шоттер живет в соседнем доме, — ледяным тоном сообщила Кей.

— Ах, благодарю вас. Огромное спасибо.

— Не стоит благодарности, — сказала Кей.

Она захлопнула дверь и прошла в гостиную. Ощущение, что она находится в мире, с севера, востока, юга и запада окруженном Сэмом Шоттером, основательно отравило ей день.

Она взяла перо, чернильницу и бумагу, после чего минуту-другую писала, стиснув зубы.

— Клэр! — позвала она потом.

— А? — донесся голос сверху.

— Я положу записку на столик в прихожей. Ты не отнесешь ее в соседний дом, когда у тебя выберется время?

— Будет сделано! — завопила услужливая мисс Липпет.