— Эта собака завтракала?

— Грызла башмак, когда я видел ее в последний раз.

— А, ну, может, этого ей до обеда хватит. Хорошая собака.

— Да-да.

— Хорошая погода.

— Да-да.

— Если дождик не пойдет, денек будет хороший.

— Всеконечно.

— А если пойдет, — продолжал Фарш с солнечным оптимизмом, — так в газетах пишут, что фермерам дождик будет очень кстати.

Беседа эта преисполнила бы радостью сердце Генри Форда или какого-нибудь другого миролюбца; и Шимп с обычной своей хитрой сообразительностью не замедлил воспользоваться таким дружелюбием своего собеседника и запустил пробный шар:

— Хорошо спали?

— Как убитый.

— Вот и я тоже. Знаете, — продолжал Шимп с энтузиазмом, — кровать у меня та еще!

— А?

— Да, сэр, кровать что надо. И комната чистый шик. Ну, вот я и подумал, что нехорошо получается: я в этой шикарной комнате с такой кроватью, а ведь я поступил сюда после вас. Может, поменяемся?

— Комнатами?

— Да, сэр. Вам моя преотличная большая передняя комната, а мне ваша задняя каморка.

Дипломатов то и дело губит одна и та же промашка — соблазн пускаться в подробности. Зайди речь просто об обмене комнатами, как, скажем, два средневековых монарха могли бы обменяться боевыми конями и доспехами, Фарш, вероятно, согласился бы. Счел бы это дуростью, но пошел бы на обмен, знаменуя таким поступком, что мир в это утро, по его мнению, был чудесен, а также желая показать мистеру Твисту, что он его простил и желает ему всех благ. Но при подобной формулировке какой человек в столь великодушном и щедром настроении, как он, согласился бы стать орудием изгнания такого обаятельного человека из шикарной передней комнаты в заднюю каморку?

— Не могу, — сказал Фарш.

— Так я же очень рад буду. От всей души.

— Нет, — сказал Фарш. — Нет, не могу я.

Шимп вздохнул и вернулся к своему пасьянсу. Фарш, изнывая от прилива благожелательности, вышел в сад. Он вспомнил, что в этот час Клэр обычно выходила глотнуть свежего воздуха после изнурительного труда в спальнях. И действительно, она прогуливалась по дорожке.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — сказал Фарш. — Хороший денек. Значительный процент горестей жизни возникает из-за

недоразумений между мужской и женской половиной народонаселения, которые порождаются неспособностью мужчины, чей голос не был поставлен профессионально, передать тоном чувства, скрытые за его словами. По мнению Фарша, его интонации должны были сразу убедить Клэр, что он видит в ней ангела света и украшение ее пола. А если они и прозвучали чуточку официально, то лишь из-за смущения при мысли, как он незаслуженно обидел ее при их последней встрече.

Клэр, однако, заметив официальность, — поскольку прежде свое утреннее приветствие он облекал во фразы вроде: «Здорово, уродинка!» или «Наше вам, рожа!» — приписала ее нарастающей холодности, столь ее встревожившей. У нее упало сердце, и она сказала провоцирующе:

— А как там мистер Твист?

— Отлично.

— Ты с ним не ссорился, а?

— Кто?! Я?! — вскричал Фарш шокировано. — Да мы с ним друзья — водой не разлить!

— О!

— Только что отлично поболтали.

— Обо мне?

— Нет, о погоде, и о собаке, и о том, как хорошо нам спалось ночью.

Клэр покопала в песке дорожки кончиком туфли.

— О! Ну так я пошла мыть посуду, — сказала она. — Счастливо оставаться.

Фарш Тодхантер не отличался быстротой мысли. Не принадлежал он и к напрактикованным представителям его пола, которые способны прочесть неизмеримо много во взгляде женщины и мгновенно понять, что она имеет в виду, когда чертит арабески кончиком туфли по песку дорожки. И потому более трех часов он пребывал в блаженном состоянии, а затем внезапно, пока он мирно покуривал трубочку после плотного обеда, его настроение круто изменилось, и в глубинах его сознания зашевелилась мысль, что Клэр во время их недавней встречи держалась как-то не так.

Он задумался над этим, и, так как только что съеденная им самим приготовленная пища вела победоносный бой с его пищеварительными органами, им овладела мрачная тревога. Медленно, но верно в нем пробуждалась ревность, от которой сон было излечил его. Он выпустил облако табачного дыма и сквозь него угрюмо уставился на Шимпа Твиста, который был погружен в глубокую задумчивость по другую сторону кухонного стола.

Ему пришло в голову — и не в первый раз, — что внешность Шимпа ему очень не нравится. Даже собственная мать не назвала бы Шимпа Твиста красавцем, и все-таки имелось в нем что-то, рассчитанное на то, чтобы вызывать тревогу в помолвленном мужчине. В глазах у него пряталось выражение, по какому в фильмах всегда можно узнать губителей семейных очагов. Законченный змей в человеческом облике, решил Фарш, а его внутренний механизм тщетно старался справиться с тем, чем он его загрузил.

Не принесли душевного покоя и воспоминания об утреннем разговоре с Клэр, столь кратком, что он помнил каждое ее слово. И все они касались вот этого плюгавчика с черным сердцем по ту сторону стола.

«А как там мистер Твист?» Многозначительный вопрос. «Ты с ним не ссорился, а?» Подозрительный намек. А когда он сказал, что они отлично поболтали, она спросила: «Обо мне?»

Последнее воспоминание так взволновало Фарша, что он вынул трубку изо рта и обратился к своему визави с внезапностью, смахивавшей на бешенство:

— Эй!

Шимп вздрогнул от неожиданности. Он как раз взвешивал, может ли подручный во исполнение своих обязанностей приставить лестницу к задней стене дома, взобраться на нее и покрасить раму в окне задней комнаты. А когда Фарш начнет готовить обед…

— А? — спросил он, моргая, и с изумлением обнаружил, что человек, недавно источавший дружелюбие, смотрит на него холодно, враждебно и подозрительно.

— Хочу тебя кое о чем спросить, — сказал Фарш.

— Валяй, — ответил Шимп и нервно улыбнулся. Большая неосторожность с его стороны, поскольку улыбка его совсем не красила. Фаршу она показалась хитрой и подлой.

— Хочу знать, — продолжал Фарш, — шашнями пахнет? — Э?…

— Между тобой и моей девушкой в соседнем доме. Есть, как говорится, между вами что-нибудь?

— Да ни в жизнь! — вскричал Шимп взволнованно.

— Ну, — внушительно сказал Фарш, — лучше, чтоб не было, понял?

Он встал, чуть повеселев, подозрения на мгновение утихли, и он направился в сад, где несколько минут чирикал над изгородью.

Это не вызвало никакого отклика, а потому он перелез через изгородь и заглянул в кухонное окно «Сан-Рафаэля». Кухня была пуста.

— Гулять пошла, — поставил диагноз Фарш и оскорбился. Если Клэр пошла гулять, то почему не позвала его с собой? Ему это не понравилось. Напрашивался вывод, что любовь остыла. Он вернулся в «Мон-Репо» и совсем смутил впечатлительного мистера Твиста, двадцать минут глядя на него в упор и почти не моргая.

Клэр не пошла гулять. Она села на лондонский поезд двенадцать десять, а с вокзала направилась на Джон-стрит в резиденцию мистера Брэддока. Она намеревалась ознакомить с фактами свою мать и попросить у этой многоопытной женщины совета в критическую минуту своей жизни. Ее вера в Тетушку Исобель не поколебалась, но мнение второго специалиста всегда полезно. Ибо тревога Клэр после утренней беседы с Фаршем через изгородь непрерывно нарастала. Ей показалось, что он держался как-то не так. Не принесло душевного покоя и воспоминание об их разговоре.

«А как там мистер Твист?» — спросила она. И он не только не проявил готовности турнириться, но ответил веселым голосом: «Отлично». Страшноватый ответ.

А он еще добавил, что они друзья, водой не разлить. Рассеянно отвечая на отеческие шуточки Следдона, Клэр вошла к матери, плотно сжимая губы, с суровостью во взоре. Миссис Липпет, введенная в курс, твердо встала на сторону Тетушки Исобель.

— Умная женщина, сразу видно, Клара.

— Клэр, — машинально поправила дочка.